Диана Джонс - Дорога ветров Страница 3

— Я тебе покажу, как смеяться, мальчишка! — прорычал он.

И показал. Когда он в следующий раз явился за платой, то потребовал двойную. А в ответ на протест отца Митта заявил:

— Я тут ни при чем. Графу Хадду нужны деньги.

Возможно, Хадд и правда поиздержался. Плату повысили по всему Флейту. По слухам, в городе были бунты, и графу требовались деньги, чтобы платить солдатам. Ведь чтобы справиться с бунтовщиками, нужна большая армия. Но только «Дальней плотине» пришлось платить аж вдвое больше прежнего. И с этим ничего было нельзя поделать. Теоретически можно было обратиться в суд и обвинить мытаря в вымогательстве. Но тот был человеком графа, а судьи всегда поддерживали слуг графа, а не простых людей (если, конечно, те не давали судье достаточно большую взятку). У родителей Митта денег на взятку не было. Даже на то, чтобы заплатить аренду, не хватило. Им пришлось продать быка.

В следующий квартал они продали мула. Потом — часть мебели. И к этому времени они оказались в порочном круге: чем больше всего с фермы они продавали, тем меньше у них оставалось, чтобы заработать денег на следующую арендную плату, и тем больше им приходилось продавать. Родители Митта перестали смеяться. В ту зиму отец неделями пропадал в Холанде, пытаясь заработать денег, а мать тем временем пыталась управляться на ферме одна. Митт как мог старался ей помогать. Им приходилось отчаянно трудно. Заботы оставили свой след на хорошеньком личике Мильды — на одной щеке, на том месте, где раньше была ямочка, появилась морщинка. Митт ненавидел эту морщинку. Лица отца, каким оно было в ту зиму, он не запомнил. В памяти остались только злой голос и квадратная спина отца, бредущего по насыпи к Холанду.

Похоже, работы для него в городе почти не находилось. Денег он приносил очень мало, хотя то, что он приносил, позволило им продержаться на «Дальней плотине» все следующее лето. Но Мильда в одиночку не могла справиться с хозяйством, она то и дело о чем-нибудь забывала. Митт помогал ей, как мог, однако они постоянно несли убытки.

И все же несколько раз Митту удавалось отдохнуть, полежать на берегу канавы, любуясь трепещущими на ветру листьями. В такие минуты он с тоской вспоминал о своей прекрасной стране, чем труднее становились времена, тем больше ему хотелось оказаться там, в чудесном краю. Митт мечтал отправиться на его поиски, но он был уже не маленький и понимал, что должен остаться и помогать маме.

Снова наступил день уплаты аренды, а денег не оказалось совсем. Напрасно Мильда умоляла сборщика подождать хоть пару дней. Назавтра он явился с приставом и тремя солдатами графа, и Митта с Мильдой выгнали из «Дальней плотины». Накануне своего восьмого дня рождения Митт помог матери сложить их скудные пожитки в тачку и отвезти их в Холанд, где их ждал отец.

2

Митт всегда страшно не любил вспоминать ту первую зиму в Холанде. Отец снимал комнату в большом доме на берегу. Митт и Мильда стали жить там же. Дом, наверное, построил какой-то богач. На облупившемся зеленоватом фасаде сохранялись остатки красивой росписи: гирлянды цветов, герои легенд, снопы пшеницы и груды фруктов. Но от старости краски так поблекли, что зачастую было не разобрать, что там нарисовано. Да и вообще, Митт редко видел дом снаружи. Внутри были большие комнаты, поделенные на множество тесных каморок. Там царили бедность, шум и жуткая грязь. От ведер, которые выставляли на черную лестницу, воняло. Во всех щелях кишели клопы. По ночам они вылезали и больно кусались. Из-за всего этого Митт почти не мог спать. Он лежал без сна и слушал перебранки родителей. Прежде между ними такого не было.

Митт не мог понять, из-за чего эти ссоры. Казалось, отец был совсем не рад, что они поселились с ним в Холанде. «Повисли на моей шее!» — вот как он об этом сказал.

Он хотел, чтобы они вернулись обратно на «Дальнюю плотину». Когда Мильда закричала в ответ, что платить за землю нечем, он обозвал ее лентяйкой.

— Почему я должна стирать руки до костей, чтобы ты мог тут бездельничать? — завопила на него Мильда.

Но после недели семейных свар она нашла работу в мастерской, где делали красивые вышитые занавески. С тех пор мать проводила там за шитьем целые дни, с утра до ночи.

После этого Митту стало еще труднее взять в толк, почему родители ссорятся. Мама все время твердила отцу: «Ты со своими вольными холандцами! Вольные холандцы, как же! Здесь вообще никакой воли нет!» Митт понятия не имел, что это значит.

Город не понравился Митту. Его раздражали шум и многолюдье. Его ежедневная обязанность заключалась в том, чтобы отнести ведро к берегу и вылить в воду гавани. Как сказала Мильда, единственное преимущество их жилья — не надо было далеко ходить, чтобы избавиться от помоев. Митту отвратителен был запах сального берега, где рыбья чешуя блестела на камнях, словно блестки на грязном платье. Тесная гавань его пугала. Там стояли высокие корабли со множеством мачт и развевающимися вымпелами, торговые корабли, корабли графского флота. Погрузка и выгрузка почти никогда не прекращались. По гавани сновали небольшие переполненные баркасы, гребные шлюпки, катера, прогулочные лодки и не меньше сотни рыбацких шаланд. Митт всегда радовался, когда рыбацкий флот уходил на ловлю, потому что тогда переполненная гавань казалась чуть более просторной.

Когда Митт с ведром возвращался домой, он оставался один, потому что Мильда уходила на работу. Заняться ему было нечем, если не считать того, что приходилось держаться подальше от других детей. Сверстников он не выносил. Это были городские дети, хитрые, шустрые и умелые. Они смеялись над ним за то, что он не разбирается в городских обычаях. Выставляли его дураком, а потом убегали, хохоча.

Обычно Митт прятался от них в темных закоулках и уголках дома или берега. Но однажды он почувствовал, что с него хватит, и вместо этого убежал вверх по склону, прочь от гавани, в более зажиточную часть города. Там, к его удивлению, улицы оказались чище, и чем выше он поднимался, тем шире и красивее они становились. Воздух на холме был почти по-настоящему свежим, в нем ощущались запахи моря и осенние ароматы Флейта. Еще больше Митту понравилось то, что почти все дома были расписаны, и притом яркими, сочными красками, не то что их бедняцкое жилище. Наконец-то он смог рассмотреть картинки на стенах. Он медленно брел, глазея на деревья и плоды, красные спирали и синие цветы, пока не оказался перед особенно красивым высоким домом. Его стены были расписаны не только самыми разными красками, но и золотом. На одной башенке какая-то чопорная дама в зеленом платье протягивала кисть ярко-фиолетового винограда чопорному мужчине на второй башенке, чьи волосы, похоже, были из чистого золота. Митта очаровали эти двое. Чем-то они напомнили ему резные фигуры на носу больших кораблей. И — может быть, из-за того, что воздух пах свежестью, — он снова стал мечтать о своем чудесном крае.

Митт стоял, восхищенно рассматривая дом и грезя, пока слуга торговца, которому принадлежал особняк, не вышел на улицу с палкой и не приказал ему убираться. Слуга обозвал его беспризорником и закричал, что ему нечего здесь делать. Митт испугался и кинулся наутек. На бегу он оглянулся назад, на вершину холма, и увидел графский дворец. Ни один другой дом в городе не мог сравниться с особняком Хадда, таким он был великолепным, белоснежным, огромным и так много было в картинах на его стенах золотой краски. Митту показалось, что дворец вот-вот раздавит его. Так, наверное, чувствует себя яблочное семечко под прессом, когда готовят сидр.

Это был последний раз, когда Митт думал о волшебной стране. Холанд полностью выдавил из него эти воспоминания, оставив его совершенно сбитым с толку.

Через неделю наступил день рождения Митта, а с ним в Холанд пришел Морской фестиваль. Никто не работал, так что повсюду народу толпилось еще больше, чем обычно. Митт смотрел на праздничную процессию, сидя на плечах добродушного мужчины по имени Канден — кажется, отцовского друга. По улице двигалась толпа: бурлящая, шумная, пестрая. Все оглушительно кричали и вопили, и на всех были ленты, плоды и цветы. Некоторые напялили нелепые шляпы. Многие несли на шестах изображения: головы коров и лошадей, на которых тоже были шляпы и ленты. Взрослые парни сновали вдоль и поперек процессии, крича и раскручивая деревянные трещотки. Вокруг было шумно, так шумно...

Время от времени мимо проходила группа людей, исполнявшая традиционную мелодию на традиционных инструментах. Это были трубы, называемые скринелями и звучавшие так же пронзительно, как их название. А еще там были треугольные штуки, на которых надо было играть смычком с конским волосом. Они назывались крадлы — и тоже звучали похоже на свое название. Группы музыкантов шли так далеко друг от друга, что только по чистой случайности могли играть ту же часть мелодии, что и остальные. А потом — бум! бум! бум! — пошли люди, колотившие в барабаны, и грохот заглушил даже скринели. И в центре всего этого Митт увидел соломенное чучело, все сплошь увитое лентами вишневого цвета, которое кто-то нес на шесте.