Казис Сая - Эй, прячьтесь! Страница 30

– Я полагаю… – взволнованно сказал ученый, – все ясно без лишних слов…

Гномы промолчали, хотя, если говорить начистоту, подарок Мудрика каждый понял по-своему. Может быть, бумажный голубь должен был напомнить Живильку о его проделках? Или он, как письмо, выражал последнюю надежду его друзей? Голубь, больше похожий на чайку, опустился на воду и поплыл на поиски того, кому был предназначен.

Гномы огляделись – Расяле все еще не было.

– А я брошу заячью горошину, – заявил Мураш. – Живилёк спрашивал: «Хочешь орех? Вот…» – и совал заячью горошину. А сам так смеялся, что нельзя было на него сердиться. Пусть она напомнит ему…

Кое-кому из гномов такой несерьезный подарок не понравился, но все знали, что в этом случае советы давать нельзя. Кто что придумал – хорошо ли, плохо ли, – уже не изменишь.

А Расяле нет как нет…

Оюшка в сильном волнении снова открыл свою берестяную коробочку, вынул носовой платок Живилька, завязал на нем узелок, чтобы тот не забыл к ним вернуться, и бросил в речку. Хотел что-то сказать, но от волнения не смог слова вымолвить, только откашлялся и отошел в сторону.

Бульбук, не говоря ни слова, скинул курточку, снял башмаки, принялся стягивать рубашку… Все подумали, что он, сняв верхнюю одежду, налегке побежит искать Расяле. Но силач решил подарить Живильку «себя»! Так надо было понимать его странный поступок.

– Через час вернусь! – сказал он друзьям и плюхнулся с мостков в речку.

– Живилёк, Живилёк!.. – кричал Бульбук. Он плыл то брассом, то кролем, то на боку, то на спине, намереваясь доплыть до самого озера.

Остался Дайнис, последний из гномов, а Расяле все не было…

Поэт, художник и композитор развернул небольшой пергаментный свиток с нотами и запел:

Мы – гномы, гномы, гномы.Дружим уже давно мы.Пусть льется наша песенкаи улетает вдаль.Там наш дружок летает.Его нам не хватает!От этого, наверное,и в песенке печаль…

Он уже хотел было бросить свиток в воду, но Дилидон попросил:

– Не бросай. Давай все вместе споем…

И тут – как часто бывает в книгах, а еще чаще в жизни – в последнюю минуту, ковыляя, словно Хромуша, появилась запыхавшаяся Расяле.

– Не могла… – сквозь слезы объяснила она. – Сказала, иду ноги мыть, но все из-за этого гипса… Поймали, подарок мой отобрали. Говорят: «Нальем в таз – дома помоешь…»

– А что ты несла? Почему отобрали? Кто отобрал? – стали спрашивать гномы.

– Я контраба-ас… хотела… Вынесла, спрятала в огороде. А тетя Алдуте приехала и говорит: Криступас будет играть… В город увезут… А я так хотела Живильку…

Теперь бедняжка расплакалась, слезы, словно неспелые ягодки клюквы, катились по желтым и лиловым полосам ее платьица. Было даже слышно, как они звонко шлепаются в речку.

Гномы стали успокаивать ее. Один сказал, чтоб Расяле бросила в воду все равно что, например, ленту… Но другой тут же напомнил, что советы давать нельзя, и Расяле заплакала еще горше.

Кто знает, может, эти «неспелые ягодки клюквы» и были самым искренним, самым драгоценным подарком? Внезапно все почувствовали, или им только показалось: что-то случилось. Что-то стало не так… Горестно застонало дерево, державшее на сучьях своего поваленного бурей соседа… Из объятий туч наконец вырвался розовый месяц. Елка, словно слезу, обронила в воду шишку.

Но Живилька все не было. И никто не знал, КАКИМ ОБРАЗОМ он должен появиться и вернуться к ним. Гномы стояли и ждали.

– Ты иди, – сказал Дилидон Расяле.

– Пойду, – кивнула Расяле и снова принялась рассказывать, что приехала тетя Алдуте на «Волге», что Криступас будет учиться музыке, и потому тетя увезет дедушкин контрабас…

Правда, рассказала она и кое-что новое:

– Тетя хочет, чтобы я тоже поехала в город. Гедрюс пойдет в школу, а мне скучно будет одной дома сидеть, чтоб я лучше поехала… Если б еще Живилёк нашелся… А то я на самом деле… Мне уже пора, я прямо не знаю…

– Чего ты не знаешь? – спросили гномы.

– Может, нам попрощаться? Вдруг Живилёк захочет попеть до утра соловьем… Я лучше его дома подожду… А послезавтра, наверное, уеду.

– Хорошо, – ответил Дилидон. – Мы все к тебе придем, если Живилёк найдется. Спокойной ночи. Спасибо, что пришла.

– Спокойной ночи, – ответила Расяле и, всхлипывая, заковыляла домой.

Гномы еще долго стояли и ждали какого-нибудь знака, по которому можно было бы судить, возвращается ли Живилёк. Но лес молчал, луна снова погрузилась в облака, и гномы озябли от ожидания и тревоги.

– Слишком мы верили в удачу, – вздохнул Мураш. – Всегда так бывает…

– Тс-с! – сказал Дилидон. – Птичка прилетела! Соловей! Живилёк!

Птичка пискнула на ветке ивы и, взлетев, села на перила мостков.

– Да она по-воробьиному чирикает! – тихонько удивился Мураш.

Оюшка шепнул:

– А ты хочешь, чтоб сразу по-нашему… Так долго пел соловьем!

– Почему мы шепчемся? Живилёк, это ты? – громко спросил Дилидон.

Полевой воробышек вспорхнул и улетел. И снова все почувствовали, как им холодно.

– Пойдем, огонек разведем. Сядем и подождем его, – предложил Дайнис, и все согласились.

Но едва они, покинув мостики, взобрались на пригорок, в кустах кто-то крикнул:

– Эй! Подождите! Меня не оставляйте!

У гномов даже ноги подкосились. Вот где он, Живилёк! Они обернулись с сияющими лицами и принялись оглядываться, стараясь понять, из какого куста донесся крик.

– Живилёк! – не своим голосом взвизгнул Оюшка.

Но из темноты вынырнул Бульбук! Сердитый, он нес в охапке свою одежду.

– Где Живилёк? – спросил он.

– Ах, это ты! – воскликнули гномы. – А мы-то думали, Живилёк.

– Думали, думали… А про меня, конечно, забыли? – трясясь от холода, торопливо одевался Бульбук.

– Ты так быстро вернулся, – удивился Дилидон. – Ничего не заметил?

– Вода холодная… – ответил Бульбук. – Расяле, конечно, так и не дождались?

– Дождались. А вот Живилька все нет и нет. Разведем лучше огонек, еще подождем.

Вскоре они, как шесть волшебников, уселись в круг. Легкое и грациозное, посредине плясало пламя. Сбросив белое покрывало дыма, оно, танцуя, окрашивало в розовый цвет то одного, то другого волшебника-гнома и проворно выхватывало у него из рук хворостинку, кусочек бересты или горстку ароматной хвои.

Они отдали огню все, что насбирали, потом каждый гном подыскал кочечку или бугорок мха, чтоб положить голову. Они легли и, устав за день, мгновенно заснули. На них тихо опускались слетавшиеся на свет костра ночные мотыльки, прикрывая их теплыми бархатными крыльями, и гномы все глубже погружались в сладкий сон. Верно, поэтому никто из них не увидел, когда и как у огня появился Живилёк, долго летавший с соловьями. Скорей всего, как и тот раз, он, не раздумывая, бросился в пламя. И уже не поднялся из него птицей, а, опалив крылышки, упал рядом со спящими товарищами и тоже уснул.

Гномы пробудились на рассвете. Огонь погас; деревья, листья папоротника, травинки – весь лес посеребрила росистая паутина. Было дивно красиво вокруг, и гномам показалось, что они все еще видят сны. Поэтому Дилидон ничуть не удивился, увидев рядом с собой спящего Живилька.

Даже всеведущий Мудрик, не веря глазам своим, трогал землю, тряс головой и никак не мог понять, что это – такой яркий сон или красочная явь.

– Давайте-ка еще поспим, – пробормотал Мураш. —

Сны такие чудесные…

Но почему это – закроешь глаза и все чудеса исчезают?

Наконец проснулся и Живилёк. Странное дело – он вел себя так, словно и не пропадал никуда, и не мог сказать друзьям, как он здесь очутился.

– Ну, как и все. Не знаю…

– А что соловьем летал, знаешь?

– Что-то такое снилось… А вам тоже что-нибудь снилось?

И гномы опять решили, что сон не кончился и они все еще спят. Что ж, раз спишь, надо лежать…

Полежали, перевернулись на один бок, потом на другой. Солнце поднялось над деревьями, проснулся лес, а им все не верится.

– Если и дальше будем раздумывать, – наконец твердо сказал Мудрик, – то вся жизнь покажется сном! Время вставать да радоваться. Живилёк нашелся!

И тихонько шепнул друзьям:

– Только не расспрашивайте его, как он был соловьем. Он знает еще меньше нашего.

Весь следующий день, с самого утра до обеда, а после обеда до сумерек, в лесу галдели, аукались грибники. Толстая-претолстая тетушка Алдуте – ну такая вся круглая, прямо всем теткам тетка, со своей свитой собирала белые, подосиновики, рыжики и молодые подберезовики.

Если по всему лесу и даже озеру неслось веселое «а-ах-ах-ах!» – значит, тетя Алдуте нашла белый гриб. Рыжики да подберезовики, правда, без такого шума, тоже отправлялись в корзину тетушки Алдуте, плетенную из еловых корней, купленную на большой ярмарке в Вильнюсе.

Ни у Гедрюса, ни у Микаса не было такой чудесной корзины, да и не умели они так весело приветствовать каждый белый гриб, потому и лукошки у них были не такие полные. Правда, тетушке помогал еще Кудлатик, который мастерски унюхивал самые малюсенькие боровички, желтые моховики, красные подосиновики, только-только выглянувшие из-под мха и опавших шишек. Зато возле крупных, уже пожилых мухоморов, подберезовиков и маслят он норовил презрительно задрать лапку.