Александр Волков - Страшные немецкие сказки Страница 35

Синяя Борода — герой бретонского фольклора. Первым по времени его прототипом считается легендарный король Комор (Кономор) Проклятый, правивший в Бретани в VI в. История Комора, короля Бретани (графа Корнуолла), и его супруги Трифинии, дочери Героха, графа Ванна, рассказана во французских хрониках XV–XVII вв.

В самой красноречивой ее версии злой дух предрекает Комору смерть от руки его собственного сына. Поэтому Комор умерщвляет своих жен, узнав об их беременности. Комнаты в легенде нет. Молящуюся в часовне Трифинию предупреждают об опасности призраки убиенных женщин. Она убегает из замка мужа, рожает в пути мальчика и прячет его в дупле дерева. Комор настигает супругу и отрубает ей голову, но перед смертью она успевает послать весточку отцу. Можно ли усмотреть в отрубленной голове мотив расчленения? Нельзя. Мертвая голова — самостоятельный мотив бретонского фольклора. Вот и здесь труп Трифинии, поднятый на ноги святым Гильдасом, берет одной рукой младенца, а другой — свою голову и двигается к замку Комора. Под стенами замка Гильдас призывает хозяина принять обратно жену, «какой ее сделала твоя жестокость», и ребенка, «которого дали тебе Небеса». Комор упрямится. Он напуган пророчеством о сыне, а тут еще безголовая жена, от которой вкусного обеда уж точно не дождешься! Тогда святой забирает мальчика у матери и ставит его на землю. Осознав свою миссию, повзрослевший младенец хватает горсть земли и кидает ее в сторону замка со словами: «Да свершит Святая Троица правосудие!» Замок рушится, и только после этого Гильдас возвращает голову Трифинии на законное место [345].

Второй вероятный прототип Синей Бороды — достославный Жиль де Рэ (1404–1440) — фактически оправдан нынешними историками по той же причине, что и ведьмы, ставшие жертвами инквизиции: колдовства не существует. Если бы Жиля судили (или лечили) как сексуального маньяка, то есть психически больного человека, от наших современников он снисхождения не дождался бы. Но он был осужден как колдун, вызывавший демонов, а такие обвинения мигом рождают подозрения — а что, если имел место наговор или подлог? Здесь мы не будем разбирать аргументы обеих сторон [346]. В любом случае для авторов легенд, повлиявших на сказку, Жиль — совратитель и убийца малолетних детей, чьи трупы расчленялись и использовались в колдовских обрядах. Детские черепа и кости, найденные в подземелье его замка (ныне факт находки оспаривается), могли предварять собой кровавую комнату Бороды.

Но тогда Борода должен подобно огру охотиться за детьми, а не за женщинами. Французские ученые решили, что женщины заменили детей, поскольку сказка не может описывать сексуальное насилие над детьми. Можно подумать, она описывает изнасилования женщин! И над детьми, и над женщинами в сказках издеваются, но детей убивают реже. Детские трупы тоже расчленяют. Вот только расчленения эти происходят не в запретной комнате, а условно говоря, на кухне — трупы расчленяют, чтобы съесть. Помните, как Мелетинский соединял людоедство с эротическим насилием? Ему вторит О.И. Тогоева, изучавшая образ Синей Бороды: «Мотив поедания (в том числе и детей) в сказке бывает равнозначен сексуальному акту» [347]. Отчего Проппу не пришла в голову столь блестящая мысль? Тут бы и «первобытные» мифы пригодились — в них и акты имеются, и поедания. Видать, цензура помешала…

Если же серьезно, в сказке Перро нет главного обвинения, предъявленного Жилю де Рэ, — нет колдовства. Поэтому вопрос о комнате с трупами пока остается открытым. Ни Борода, ни мнимый волшебник братьев Гримм, ни серый карлик колдунами не являются и людей не едят. Это убийцы, скрывающие свои преступления. Посмотрим, не удастся ли нам отыскать что-нибудь новенькое в других вариантах типов 311 и 312.

Во французской сказке «Дочь дровосека» намек на колдовство есть, зато трупы исчезают! Чудовище сватается к сестрам, но только младшая Мария соглашается пойти с ним (мотив из типа АТ 425 «Красавица и чудовище»). В лесном доме оно становится прекрасным юношей и умоляет Марию не отпирать дверь одной из комнат. Поддавшись на уговоры навестивших ее сестер, Мария поворачивает ключ в замке и — сюрприз! Комната пуста. Однако ключ, как и положено волшебным предметам, выскальзывает из рук на пол, и на нем выступает красное пятно. «Уж не хранит ли эта комната следы преступлений?» — беспокоится Мария, предполагая, что муж оказался мудрее Синей Бороды и закопал трупы. Муж безутешен. Он заколдован и теперь из-за нарушенного запрета вынужден скитаться в облике чудовища целых семь лет. Любопытная жена сопровождает его в странствиях.

В итальянских и словенских сказках девушек соблазняет дьявол, переодетый богатым кавалером. Во всем остальном, кроме кровавой плахи, повторяется сюжет братьев Гримм: три сестры; комната с адским пеклом (антитеза Святой Троице); цветок в волосах, который младшая сестра догадалась поставить в воду; спасение сестер из пекла и их транспортировка в сундуке; кукла на балконе. В третий сундук залезает сама героиня, прихватив драгоценности мужа. Застав всю семью в сборе, дьявол в смущении удаляется [348]. В других версиях действует огр — он не сватается, а похищает или заманивает девушек.

В баскской сказке «Сапожник и три дочери» некий господин (не дьявол) поочередно берет в жены трех сестер. Когда две старшие натыкаются на кучу трупов, он запирает их в подземелье и откармливает человечиной! Там же сидит в цепях молодой сын короля. Куртуазная тема мгновенно ломает сюжет. Младшая сестра успевает до прихода мужа побывать и в комнате, и в подземелье, а узрев пленного красавца, понимает, что сказку пора кончать. При встрече с мужем она нарочно (!) роняет ключ, а когда тот нагибается за ним, сносит ему голову саблей. Остается только сыграть свадьбу с принцем [349]. Благодаря этой в целом глуповатой сказке мы убеждаемся, что телами, лежащими в комнате, можно кормиться.

Норвежской сказке присущи все изложенные мотивы, кроме запретной комнаты. Тролль заманивает в свою пещеру трех сестер. Двум старшим, отказавшимся выйти за него замуж, он сворачивает шею. Младшая соглашается с его предложением, твердо сознавая, что не дождется ни чудесного превращения, ни принца в узах. Воскресив сестер с помощью колдовской мази, она отсылает их домой в сундуках, а сама убегает, соорудив соломенную куклу [350].

В британских сказках мотив похищения звучит в полную силу. Даже в английской версии «Синей Бороды», повторяющей французскую вплоть до мелочей (вместо зоркой сестры — пастушка; тела жен не лежат на полу, а висят на крюках), Борода по-разбойничьи выкрадывает героиню. В шотландской сказке великан ворует не людей, а капусту с королевского огорода, но заодно уносит трех стерегущих ее принцесс. Далее в сказку вторгаются мотивы из «Трех прях» и еще одного не рассмотренного нами типа. Великан поручает девушкам прясть шерсть, но без каких-либо запретов. Им готов оказать помощь желтоволосый карлик. Две старшие принцессы выгоняют его, и пряжа валится у них из рук. Недовольный работой муж сдирает им со спины кожу и сваливает тела в курятник. Младшая прибегает к услугам карлика. Позднее она узнает от бродячей старушки его имя — Перрифул. Великан, случайно увидев карлика, дивится его уродству и запрещает жене заниматься прядением. Она вылечивает сестер и вместе с ними перебазируется домой в корзинах. Во дворце королева и ее дочери совместными усилиями опрокидывают великану на голову кипящий котел [351]. Три разных типа настолько перемешались, что можно смело утверждать — эта сказка поздняя.

Огород с капустой, вероятно, угодил сюда из другой шотландской сказки. В ней мы впервые сталкиваемся с животным-похитителем. У бедной вдовы и трех ее дочерей таскает капусту серый конь. Дочери сидят в засаде (популярнейший русский мотив) и, завидев вора, в гневе бьют его веретеном, колют швейной иглой или вязальной спицей. Предмет прилипает к коню, а рука девушки — к предмету, и вор преспокойно удаляется вместе с пленницами. Забегая вперед, скажу, что конь очутился здесь неспроста. Сказочники помнили об этом, поэтому не стали сразу превращать коня в принца даже ценой нелепости его поступков. Топнув копытом, он отворяет холм, где находится его жилище, разговаривает с девушками, запрещает им входить в комнату, обещает жениться и, в конце концов, отрубает голову. Вообразите коня, орудующего топором!

Комната наполнена женскими трупами, и девушки пачкаются в крови. Вертящаяся под ногами кошка предлагает вылизать пятна за блюдце молока, но соглашается на это только младшая сестра. Кошка помогает ей и в дальнейшем. По ее совету героиня добывает в сокровищнице волшебный меч, но не рубит коню ни голову, ни других частей тела, а взмахивает мечом над трупами сестер, чтобы те ожили. Конь относит вдове три сундука. Не застав жену в холме, он возвращается и вышибает дверь вдовьего дома. Жена приготовилась к его визиту. Она плавно опускает (!) меч на шею коня, и тот оборачивается юношей, а кошка — его сестрой, принцессой [352]. Наверное, читатель недоумевает — откуда в этой сказке трупы? Не слишком ли жестоко для заколдованного принца? Трупы-то как раз на своих местах, а вот принц там действительно не нужен.