С. Максимов - Неведомая сила Страница 4

Первым заметил в книгах ошибку и первым решился исправить ее знаменитый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, незадолго перед тем содействовавший убедительными воззваниями своими ко всему православному русскому люду — спасению отечества от внутренних смут и нашествия чужеземцев. Ему поручено было исправление книг, испорченных неграмотными переписчиками и невежественными справщиками, но один из них сделал на архимандрита донос, весь смысл которого сводился к тому, что архимандрит-де подлинный еретик, не исповедующий Духа Святого, «яко огнь есть». Крутицкий митрополит Иона, человек ума невысокого, образования малого, характера слабого, управлявший церковными делами за отсутствием патриарха Филарета, еще томившегося в плену у поляков, — доносу поверил. Когда слух о мнимом еретичестве троицкого архимандрита достиг до келий Вознесенского монастыря, где жила инокиней мать царя, начали суд и дело. В царицыных кельях допрашивали заподозренного с двумя его товарищами-справщиками. На допрос главного виновника старались водить через весь город, среди враждебно настроенной, грубой и дерзкой толпы. Водили Дионисия на посмешище, хотя и в монашеском одеянии, но в рубище и цепях, а чтобы еще резче выделить его из толпы, иногда сажали на клячу без седла. Суеверы из невежественных ремесленников и торговцев, с нескрываемою злобою, бросались наносить ему всякие оскорбления: иной швырял палкой, другой подбегал вплотную и плевал в лицо. На людных местах летели в него комья грязи и кала, сыпался песок, выливались помои. Праведный старец, убежденный в своей правоте и людском неведении и заблуждениях, все оскорбления переносил без ропота и жалоб. Если замечал в озлобленной толпе знакомые лица, то ласково им улыбался. Когда грозили ему заточением, ссылкою в дальные Соловки, требуя отречения от исправы слова, он кротко отвечал судьям: «То мне и жизнь! Я этому рад!»

Тем временем (в 1619 г.) вернулся царский родитель, Филарет Никитич, и взял все это дело в свои мощные руки. Между прочим, он спрашивал Иерусалимского патриарха, приехавшего в то время в Москву за милостыней:

— Есть ли в ваших греческих книгах прибавление — «и огнем»?

Нет. И у вас быть тому не пригоже!

Списался Филарет с прочими вселенскими патриархами и получил ответ. Тогда Дионисий был оправдан и, вместе с товарищами, возвратился в монастырь, сохранив за собой прежнее звание настоятеля.

Кроме живого огня, русские люди придают большое значение, так называемому, «освященному огню». Это огонь, вынесенный из церкви после великих священнодействий, и в это время как бы получивший особенную силу и исключительную благодать. В Великий четверг, после чтения Страстей, благочестивые люди несут из церкви зажженные свечи, с которыми стояли в торжественные моменты важнейших богослужений. Причем важное значение придается не только огню, но даже свечам. Так, «венчальная свеча» зажигается при трудных родах и иногда ставится в изголовье умирающих, в расчете на то, чтобы скорее кончились страдания. «Пасхальная свеча», по влиянию и благодати равносильная с прочими, имеет громадное значение для пастухов, у которых будет сохранно стадо, если в рожок закатан будет воск от этой свечи. «Богоявленская и четверговая свечи», кроме защиты во время грозы, имеют еще особые свойства: первая, как и венчальная свеча, помогает в родах и при смерти, вторая владеет могучею силою уничтожать чары колдунов и лечит лихорадки; ею выжигают на косяках дверей и окон кресты, чтобы злые духи не посещали жилище. Затем, всякая свеча, побывавшая в храме и там купленная, обладает магическою силою при разных случаях, перечисление которых, по многочисленности, было бы утомительно.[9]

Признавая за огнем целебную и предохранительную силу, наш народ, в то же время, сохранил уверенность, что священный огонь имеет и множество других, полезных для человека, свойств: чем, напр., наказать непойманного вора, ловко ускользнувшего и схоронившего концы? Для этого надо взять восковую церковную свечу, известную всюду под именем «обидящей» («за обидящего») и прилепить перед образом оборотным концом для того, чтобы, подобно свечке, стоящей нижним концом вверх, Господь, таким образом, поворотил душу врага, навел на неизвестного вора такую тоску, чтобы тот раскаялся и возвратил украденное. Еще дальше пошли те суеверные фанатики, которые приготовляют свечи из человеческого жира, в расчете, что такая свеча делает обладателя ее невидимым. Вера в эту свечу-невидимку до сих пор так велика, что люди добровольно обрекают себя на законную кару за разрытие могил. Не менее суеверен и другой обычай — «отогревание покойников». По некоторым сведениям, он состоит в том, что тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается лишь раскольниками, и притом тайно и непременно ночью.

Последние два обстоятельства: тайна, не поддающаяся поверке, и указание на раскольников, как на виновных в такого рода суеверии, — дают право глядеть на это сообщение, как на злую сплетню, так как на раскольников, как на мертвых, привыкли взваливать все, что угодно. Но с другой стороны, способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них действительно называется «греть родителей». Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамб. и Орл. губ.) и состоит в том, что в первый день Рождества, среди дворов, сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на радунице (во вторник на Фоминой неделе).[10]

В массе суеверий, не поддающихся никаким влияниям и внушениям и уживающихся рядом с христианскими верованиями, выделяется одно, где огонь также играет влиятельную роль и где поразительна именно живучесть обмана и его повсеместное распространение. Это бабьи рассказы о «Летучем» (он же и «Налетник» или «Огненный Змей»), являющемся в виде сказочного чудовища — достойного соперника храбрых и могучих богатырей, «Змея Горыныча», превратившегося в удалого доброго молодца — женского полюбовника.

Многие женщины, особенно в местах, живущих отхожими промыслами, передают священникам на исповеди, что их отсутствующие, а часто и умершие, мужья являются к ним въяве и спят с ними, т. е, вступают в половое сношение. Сплошь и рядом не только вдовы, но и замужние женщины, войдя в доверие с любознательными школьными учительницами, охотливо рассказывают им о своих похождениях подобного рода со всеми мелкими подробностями.[11] Изучающим деревенский быт или наблюдающим его по обязанности соседства, часто доводится получать указания даже на те избы, куда летят огненные змеи и на тех женщин, с которыми они находятся в плотском сожитии.

Рассказы подобного рода чрезвычайно распространены, причем бросается в глаза удивительное однообразие частностей этого явления и его печальных, нередко трагических, последствий.

Хотя самая основа этого стойкого поверья лежит, несомненно, в существовании того явления природы, которое называется «огненными метеорами», но в глазах темного люда, оно получило вид и характер верования в нечистую и злую силу. Иконография успела даже закрепить, в представлении молящихся, этих уродливых крылатых и хвостатых чудовищ, изображая их в виде змеев, дышащих пламенем и несущих на своих хребтах женщин, обреченных на погибель, или влекомых на соблазн.

У огненного змея голова шаром, спина корытом и длинный-предлинный хвост — иногда до пяти сажен. Прилетая на свое место, он рассыпается искрами, которые вылетают как бы из решета, а летает он так низко, что бывает виден от земли не свыше сажени. Посещает он исключительно таких только женщин, которые долго и сильно тоскуют об отсутствующих или умерших мужьях. Самое же посещение, по словам одной простодушной орловской бабы, происходит следующим образом: «Умер у меня старик, а я и давай тосковать: места себе не нахожу. Так вот и хожу, как оголтелая. Вот ночью сижу у окна и тоскую. Вдруг как осветит: подумала я пожар — вышла на двор. Гляжу, а старик-покойник стоит передо мной: шляпа черная, высокая, что носил всегда по праздникам, сапоги новые, армяк длинный и кушаком подпоясан. С той поры и начал ходить».

Самого посетителя сторонним людям не видно, но в избе слышен его голос: он и на вопросы отвечает, и сам говорить начинает. Сверх того, посещения его заметны и потому, что возлюбленные его начинают богатеть на глазах у людей,[12] хотя в то же время всякая баба, к которой повадился змей, непременно начинает худеть и чахнуть (говорят: «полуношник напущен»), а иная изводится до того, что помирает, или кончает самоубийством (все случаи женских самоубийств приписываются змею). Есть, впрочем, средства избавиться от посещения змея. Совестливая и стыдливая баба спохватится и обратится к колдуньям за советом, а уж те укажут, как узнать, кто по ночам приходит: настоящий ли муж, или сам нечистый. Для этого они велят в то время, как избранница сидит за столом с огненным змеем и угощается всем, что он приносит и выставляет, уронить со стола какую-нибудь вещь и затем, поднимая ее, наклониться и поглядеть: не копытами ли ноги, не видать ли между ними кончика хвоста? Если затем окажется, что прилетевший змей подлинно черт, то, чтобы избавиться от него, надо сесть на пороге, очертиться кругом, расчесать волосы и в то же время есть коноплю. Когда же змей спросит: «Что ешь?» — надо отвечать: «Вши». Это ему столь не по нутру, что он «попихнет в бок или больно ударит, но с того случая больше летать не станет».[13]