Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Емец Дмитрий Александрович Страница 4

Немногие знали о свойстве Гардарики отражать суть души вновь прибывшего. Разве что преподаватели. От учеников это обычно скрывали, зная склонность молодости к поспешным суждениям. Фактически жестоким приговорам.

Медузия улыбнулась:

– А-а, ты тоже заметил! А я даже посчитать успела. Восемь!

Поклеп подался вперед.

– Разве восемь, не пять? – спросил он недоверчиво.

– Восемь.

– Ты могла ошибиться. Я почти уверен, что не больше пяти… Ну в крайнем случае шесть! – быстро сказал Поклеп.

– Восемь, уважаемый! Восемь! Сожалею, но я слишком занятый человек, чтобы лелеять ваши скрытые комплексы, – произнесла Медузия сухо.

Она одарила Поклепа своим знаменитым взглядом, который в былые времена превращал древних, но не очень долговечных греков в не менее древний, но более долговечный мрамор. Некоторые из этих бедолаг, обнаруженные археологами, стоят в музеях и считаются античными статуями. Как-то, посетив один из музеев, Медузия с грустью заметила:

– Как нелепо! Вот они тут написали: «Воин с пращой. Автор неизвестен. IV в. до н. э.». На самом деле это спартанец Агесилай, пытавшийся пробить мне голову камнем.

Одернутый Медузией Поклеп мрачно замолчал, с раздражением покосившись на хихикнувшего Тарараха. Разговор Поклепа и Медузии, который кому-то мог показаться странным, на самом деле странным не был. Речь шла о времени после прохода Гардарики, пока не погасло зарево. Длительность зарева служила косвенным свидетельством могущества мага. Чем дольше оно сохранялось, тем значительнее были магические возможности прибывшего.

У среднего третьекурсника зарево погасало через секунду, у Тарараха – через две, у Поклепа – через шесть, у Зуби – через семь, у Медузии – через восемь, у Бессмертника Кощеева и Сарданапала – через девять секунд. Больше десяти секунд зарево не держалось вообще. Ни у кого. Десять секунд – было легендарное время Древнира.

Из современных магов никто не мог повторить подобный результат. Только стражи. «Ну разве что еще сюда прибыл бы Мефодий Буслаев, да и то не сейчас, а лет через пяток… Может, и вытянул бы секунд десять», – с сомнением говорили знающие. К ним, однако, не стоило сильно прислушиваться. Среди магов, особенно на Лысой Горе, полно так называемых «знатоков», и они тем осведомленнее, чем скромнее их собственные дарования.

Таким образом, ревизор, проникший сквозь Гардарику, был предположительно лишь немногим слабее Сарданапала. Магические силы его равнялись магическим силам Медузии и превосходили – даже с некоторым отрывом – остальных преподавателей Тибидохса.

– Вот он! – сказала Зуби негромко.

Появившись из тучи, к стене скользнула фигура в темном плаще. Лицо скрывал капюшон. Лишь белый, тягостный массив подбородка выделялся меловым пятном. Остальное находилось в тени. Маг летел неторопливо, уверенно, не глядя по сторонам. Так летают обычно люди солидные, которым полет давно перестал доставлять удовольствие и служит лишь средством перемещения. Обледеневший край плаща задирался, приподнимаемый чем-то тонким и длинным. Порой так рисуют бретеров-задир, прячущих под плащами шпагу. Однако Тарарах, хорошо знавший магов, догадывался, что это может быть чем угодно, кроме шпаги. В невоенное время истинный маг относится к шпагам, рапирам, эспадронам, полусаблям и прочим колющим и рубящим с известной долей иронии.

Вслед за Зербаганом, неуклюже вцепившись в дряхлый стул с высокой спинкой и провалившимся сиденьем, летел коротконогий пожилой карлик с желтым пупырчатым носом и красными глазами. Вытянутые уши покрывала седая шерсть – верный признак дальнего (а то и не очень) родства с гномами или нежитью. Другим столь же верным признаком были треугольные пильчатые зубы. На плече карлика висела сумка с бумагами, кренившая его на сторону, точно корабельный якорь. За ухом торчало гусиное перо с желтым магвазинным ярлычком, подтверждавшим, что гусь скончался от птичьего гриппа. Обычные циничные шуточки темных магов.

Время от времени карлик начинал подскакивать и трясти спинку стула. Он ужасно боялся отстать от хозяина.

– А это кто? – спросил Тарарах.

– Не знаю. Впервые вижу. Вероятно, секретарь или телохранитель, – равнодушно ответил Сарданапал.

Тарарах поморщился.

– Телохранитель? Этот воробей? Не хотел бы я знать, где сейчас те тела, которые он хранил.

– Да, верно. На телохранителя он не слишком похож. Значит, секретарь, – согласилась с Тарарахом Медузия.

Больше о карлике они не говорили. Его персона явно не заслуживала продолжительного разговора.

Перед тем как опуститься, Зербаган не без ловкости сделал в воздухе резкий поворот и скользнул у стены всего в паре метров от Сарданапала. В сторону академика он, однако, не смотрел, упорно и явно умышленно не замечая его.

– На чем это он летит? Не на помеле? Что под плащиком-то прячем? – с интересом спросил Тарарах. Питекантроп явно нарывался.

Сарданапал озабоченно посмотрел на него.

– Посох. Зербаган крайне редко с ним расстается, – ответил он.

– Посох? Как трогательно! Дело Гэндальфа живет и процветает? – не выдержала Великая Зуби.

– Зуби, спрячь зубки! У тебя глаза светятся! – шепнула ей Медузия.

Это было правдой. Когда Зуби ехидничала, у нее на самом деле начинали светиться глаза. Да еще как светиться! Сияние, дробясь на тонкие лучи, пробивалось наружу точно сквозь огромные сапфиры. На новых учеников Тибидохса это обычно производило впечатление. Некоторых приходилось даже лечить от заикания.

Оглянувшись на Медузию, Зуби поспешно пробурчала заклинание, спеша затемнить очки.

– Так лучше? Не заметно? – спросила она.

– Да уж, не заметно… Доброжелательнее надо быть, мамочка. Оставь пронзительные взоры василискам и… мне! – с улыбкой отвечала Медузия.

– Это не от ехидства, Меди. Совсем нет. Просто меня дико раздражает, когда какой-то надутый фрукт притаскивается и… – начала Зуби, но тотчас, спохватившись, замолкла и изобразила если не приветливую, то вполне нейтральную улыбку.

И в самое время. Опираясь на посох, к ним неторопливо приближался плотный невысокий человек. Свой обледеневший плащ он уже сбросил, ничуть не заботясь о его дальнейшей судьбе. Кривоватые мощные ноги гостя походили на дубовые корни. Казалось, он не идет по стене, а врастает в нее, столь властной была его походка. Массивная голова сидела на толстой негнущейся шее несколько наискось и так низко, что невольно приходила на ум мысль об огромной руке, некогда вдавившей его голову в плечи. Когда нужно было повернуться, маг делал это всем телом.

Руки были под стать ногам – короткие и мощные. Пальцы завершались желтыми ногтями, выпуклыми, как черепаший панцирь. Мизинец и безымянный палец на каждой руке срослись до средней фаланги и, объединенные перепонкой, могли двигаться только вместе. Это (как и у его карлика, кстати) был верный признак дальнего родства с нежитью, родства древнего, жуткого, но все же возможного. Подчеркивалось это и странной поволокой выпуклых немигающих глаз, лишенных век. Зрачок в глазах был так широк и малоподвижен, что нельзя было угадать, на кого конкретно он устремлен, и оттого всякому непривычному собеседнику становилось страшно.

На среднем пальце его правой руки Медузия увидела массивный перстень. В отличие от большинства магических колец перстень ревизора был необычной формы и, видимо, предполагал камень или какое-то иное украшение. Однако камень почему-то отсутствовал. Без него перстень казался щербатым и неполно-увечным. Медузию, которая во всем любила завершенность и систему, это неприятно встревожило.

Ревизор подошел и остановился рядом с Сарданапалом.

«Похож на бульдога и одновременно на жабу!» – подумал Тарарах.

Он заметил верно. Одутловатые щеки ревизора провисали, как у бульдога, а рот казался длинным, жабьим. Покрасневшая, в мелких прожилках кожа была медного цвета с отдельными красными точками. Медузия безошибочно определила, что некогда эту кожу опалил жар Тартара. Никакое солнце не способно оставить такие следы.