Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка - Линдгрен Астрид Страница 46

Эрнст злобно ухмыльнулся.

— Бывает, что они думают это не зря, — сказал он и нервно продолжил: — Надо спрятать серебро в надежное место, пока завтра не явится антиквар по прозвищу Акула. — Он начал укладывать серебро в мешок. — Мне не нравится, что надо ждать аж до завтрашнего вечера… черт возьми, как мне это не нравится, но он, антиквар, эта прожорливая Акула, не может раньше.

Альфредо продолжал спокойно макать булочку и кофе.

— У тебя нервы слабые, Эрнст, такого с тобой раньше не было. Ruhig, мы, пожалуй, найдем тайник…

— Где? У тебя есть какое-нибудь предложение?

Альфредо задумчиво почесал за ухом:

— Да как сказать! Как по-твоему, милая Берта? У тебя ведь сестра в этом городе?

Берта энергично кивнула:

— В погребе у моей сестры, что вы на это скажете?

— В погребе у твоей сестры? — недоверчиво переспросил Эрнст. — А потом твоя сестра попрется в погреб за картошкой и все обнаружит!

Берта злобно посмотрела на него своими водянистыми голубыми глазами и фыркнула:

— Представь себе, что не попрется! Она лежит в больнице со сломанной ногой, вот где моя сестра!

Нельзя сказать, что вид у Альфредо был чрезмерно участливым, наоборот, он щурился, явно довольный таким обстоятельством.

— Да, твоя милая бедняжка сестра, она сломала ногу… и вдобавок — правую! Она не сможет пойти в погреб даже за одной-единственной маленькой картошиной.

Эрнст переводил взгляд с Альфредо на Берту и с Берты на Альфредо. Взгляд у него был по-прежнему подозрительный.

— Мне это не нравится, — сказал он. — Ведь тут есть и такие, кто ног не ломал…

— Понимаю, тебя это огорчает, — язвительно сказала Берта. — Да по мне, прячь мешок куда хочешь. Но вообще-то у меня ключ от погреба, я буду брать там понемножку сок и носить в больницу. Но лучше спрячь мешок ты, тебе ведь лучше знать, куда прятать краденое!

— Успокойся, Берта! — сказал Эрнст. — Хорошо, спрячем в погребе. Но оба уясните себе одно: я запломбирую этот мешок… понятно? Запечатаю мешок свинцовой пломбой, и эта свинцовая пломба должна быть на месте, когда мы передадим мешок антиквару Акуле завтра вечером… понятно?

Берта с ненавистью взглянула на него:

— Ты мелкий поганый тип, понятно? Ты что, не доверяешь Альфредо и мне?

Но Альфредо спокойно помахал своей булочкой:

— Ты закусишь наконец свой поганый язык, Берга? Доверие, пожалуй, хорошо, но свинцовые пломбы еще лучше — так всегда говорила моя мамошка. — Он повернулся к Эрнсту. — Можешь разукрасить весь мешок свинцовыми пломбами, если хошешь. Завтра вешером явится антиквар Акула, и тогда все эти пломбы полетят. Боже, сжалься надо мной, но на сей раз ему придется раскошелиться!

Эрнст согласно кивнул:

— Придется, да! Не будет так, как в последний раз, когда он скупил у нас все барахло за бесценок, а потом продавал в своей антикварной лавке в десять раз дороже. — Он обеспокоенно посмотрел на ручные часы. — Уже больше трех. Если мы хотим успеть все это перенести, надо начинать немедленно! Где у твоей сестры погреб?

Теперь, теперь пора было перейти в безопасное место. Они могли залезть в кусты сирени и там спрягаться. Ведь воры в любую минуту могут выйти из фургона. «Быстрее, — думал Расмус. — Быстрее! Что теперь делать? Ага… Понтус тихонько пойдет за ними и последит, а я побегу за папой!»

Но случилось нечто совсем другое.

Вся Вшивая горка была погружена в сон. В маленьких фургонах никто не бодрствовал, никто, кроме тех троих в зеленом фургоне Альфредо среди кустов сирени. Был ранний час восхода солнца, и никогда не бывает так тихо, как в это время, так тихо и мирно. И в этой мирной тишине раздался вдруг громкий, веселый, задорный собачий лай. Лаял очень веселый маленький песик… Да и как ему было не веселиться, если он нашел своего хозяина и наконец-то настало утро!

— Глупыш! — жалобно застонал Расмус. — Тебе не надо было приходить. Зачем ты явился именно сейчас?

Глава шестая

Вшивая горка была ярмарочной площадью Вестанвика более трехсот лет и видела немало драк: и дикие драки цыган с поножовщиной, и обычные звонкие оплеухи, которые отвешивали друг другу крестьянские парни, приезжавшие на ярмарку, чтобы повеселиться на свой простой манер. Но ничего подобного тому, что произошло здесь, когда солнце взошло именно этим утром в пятницу, в мае, Вшивой горке никогда переживать не доводилось. Старые воры и воровки, дети и собаки — в дикой свалке среди кустов сирени… Да! Такое Вшивой горке доводилось видеть лишь один раз в триста лет, да и то едва ли!

— Беги, Понтус, беги! — пронзительно закричал Расмус.

И Понтус помчался так, что кусты сирени зашумели; за ним буквально по пятам мчался Эрнст.

Сам Расмус бежать не мог. Твердая рука Альфредо держала его за шиворот, и он чувствовал себя зажатым, словно в тисках.

— Молши! — шипел шпагоглотатель. — А не то сверну тебе шею, хошешь?

Похоже, он и в самом деле собирался это сделать; Расмус испуганно захныкал, но тут вмешался Глупыш. Никто не смеет так обращаться с его хозяином! Конечно, хозяин скоро поколотит этого верзилу-хулигана, который держит его за шиворот. Но на всякий случай Глупыш решил помочь Расмусу. Рванувшись вперед, он яростно залаял, чтобы хулиган решил, будто он собирается его укусить. Хулиган и вправду так подумал; где ему было знать, что Глупыш ни разу в жизни никогда никого не укусил, кроме маленького невинного цыпленка, которого однажды угораздило встретиться ему на пути. Альфредо бешено пнул его ногой, и, взвыв от боли, Глупыш угодил прямо в кусты. Тут Расмус обезумел; когда кто-нибудь хоть пальцем трогал его собаку, он просто терял рассудок и сам не знал, что делает. С быстротой молнии вцепился он зубами в обнаженную руку Альфредо. А может, в самой глубине его ожесточенной души было нечто, рассуждавшее так: «Ты пинаешь мою собаку, а собака не может укусить тебя, но теперь ты увидишь кое-кого, кто может это сделать!» Он, подобно Глупышу, не привык кусаться, но инстинкт подсказывал ему, что, когда речь идет о похитителях серебра, не нужно так уж скрупулезно придерживаться принятых норм.

Альфредо выругался и на секунду отпустил Расмуса. Большего и не требовалось. Одним рывком Расмус выскользнул из железных рук Альфредо и помчался изо всех сил среди кустов сирени, сам не зная куда. Фыркая, как разъяренный носорог, мчался за ним Альфредо. Но тоненькие упругие мальчишеские ноги Расмуса бежали куда быстрее, чем старые жирные ноги Альфредо. Расмус наверняка удрал бы, если бы не споткнулся о лохань, коварно спрятавшуюся за кустом. Это была та самая старая лохань, которая спасла их от Альфредо позавчера вечером. Теперь же она явно переметнулась и стала союзником Альфредо. Расмус перелетел через нее, успев лишь почувствовать, как ужасно больно ударился ногой о край лохани, а руки его врезались в мокрую землю так, что только комья полетели.

В следующий миг Альфредо налетел на него. Расмус понял, что попался, и в бессильной ярости, схватив рукой пригоршню мокрой земли, кинул ее прямо в глотку Альфредо.

— Х-рр-ш, — прохрипел полузадушенный Альфредо.

Он плевался и фыркал и, казалось, охотно возопил бы к небесам, но, видимо, не желал нарушать утренний покой более, чем это было необходимо. Вся Вшивая горка еще спала, и повсюду в фургонах было тихо; напрасно Расмус высматривал кого-нибудь, кто помог бы ему в беде. Лишь злющая фрёкен из тира в самом деле проснулась от шума и, высунув голову из двери своего фургона, закричала:

— Что за кошачий концерт среди ночи? Дайте наконец спокойно поспать!

Расмус не мог кричать. Одной железной рукой Альфредо держал Расмуса за шиворот, а другой закрывал ему рот.

— Вот именно, — поспешно согласился с ней Альфредо. — Но думаете, этот шалопай-мальшишка понимает, что люди, работающие в Тиволи до часу ночи, не желают, штоб их будила в три часа его verdammte собака? Но сейчас ему придется убраться отсюда, и его мерзкой псине — тоже!