Альберт Иванов - Приключения Хомы и Суслика (полная версия) Страница 5

И так приятно им было знать, что плывут их отражения, бесконечной цепочкой, через всю большую страну: сначала по ручью, затем по реке, потом по морю.

Плывут себе, волосок к волоску вылизан, лапы гордо на груди сложены, рты до ушей улыбаются.

А все любуются на них и весело кричат:

— Привет Хоме и Суслику!

Перелётные птицы кричат, мальчишки-рыболовы и далёкие китобои в открытом океане.

КАК ХОМА И СУСЛИК ПОСЛЕДНЕЕ ПОДЕЛИЛИ

Наступила зима. Снегу! Земли не видно, снег на снег падает. Белый и такой холодный, что, когда бежишь друг к другу в гости, лапы обжигает.

Кончились у Хомы и Суслика запасы. Спать надо — зима. А на голодный желудок не спится.

— Я такой толстенький был, — заныл Хома. — А теперь от голода таким, как ты, Суслик, тощим стану! Скоро.

— А каким же я тогда буду? — беспокойно задумался Суслик.

— А тебя, значит, вообще не будет, — пожалел его Хома.

— Нет, буду! — упрямо сказал Суслик. — Я нас в такое место отведу! Живи — не хочу! За сто лет не съешь!

— За меня не бойся, — повеселел Хома. — Съем! Пошли.

И они пошли…

Вдали, на краю деревни, сарай-амбар замаячил. Подошли вплотную, он полнеба закрыл. Высокий! Тридцать сусликов одного на другого поставить — вот какой высокий!

— Что это? — тихо спросил Хома, озираясь.

— Хранилище. Кладовочка такая. — Суслик с уважением похлопал лапой по стене. — Мне воробьи рассказывали: там гороха полным-полно! Давай дверь искать. Ты — в обход направо, а я — налево в обход!

Пробирается Суслик по снегу и вдруг слышит — позади шаги чьи-то. Оглянулся в испуге, а это Хома!

— Ты чего за мной идёшь?

— Хитрый какой, — прищурился Хома. — Сам меня направо послал — там снег по колено. А тут за тобой тропинка тянется.

Посмотрел Суслик: правда. За ним следы остались, а Хома в эти следы наступает.

Поморгал Суслик, поморгал. И дальше затопал. Шёл и оглядывался: идёшь, а за тобой следы остаются — удивительно!

— Ну, кто прав? — бубнил позади Хома.

— Ну, ты, — нехотя ответил Суслик. — Чего привязался?

— Я к тебе не привязывался. Нечем, — пыхтел Хома, погружая лапы в следы Суслика. — А надо бы. Ветер. — Подумал и добавил: — Шатает.

Наконец они на дверь наткнулись. И в щель под ней пролезли. Только и смогли сказать: «А-ах!»

Из крохотного оконца под потолком свет льётся — кругом сушёный горох на огромной подстилке лежит. Столько насыпано — до крыши носом подать!

— Я отсюда не уйду, — взобрался на кучу гороха Хома, — пока сам собой до пола не опущусь.

— Как — до пола?

— Ну, пока всё не съем, — ответил Хома. — Так и буду опускаться. Постепенно.

— И я, — поддакнул Суслик. — Постепенно.

Какая для них жизнь наступила! Не жизнь — объеденье! Объедались…

— Чего молчишь? — усмехался Суслик.

— Рот занят, — довольно мычал Хома.

Они до того обленились, что вскоре и разговаривать перестали. А зачем разговаривать, если можно лишнее съесть?

Потом и двигаться перестали. А зачем двигаться, если еды полно, даже лапу лень протянуть?

Лень не лень, а протягивали: есть-то надо. Лень, а надо.

Протянул однажды Суслик лапу и взял горстку горошин у Хомы под боком.

— Ты чего у меня берёшь? — рассердился Хома. И зачерпнул ладошкой прямо под носом Суслика.

— Ты вон как?! — вскочил Суслик. — Давай всё делить!

Вначале по горошине делили и около себя сыпали. Надоело. Потом — по пригоршне.

— У тебя лапа больше, — спохватился Хома. — Вон какая загребущая! Давай, ты одной лапой, а я двумя?

— Ишь ты! — не согласился Суслик. — Умный, да? Промерили они кучу шагами. И прокопали посредине в горохе границу-канавку, от стены до стены.

По ночам теперь Хома и Суслик не спали. Тайком в темноте на чужую половину бегали. Горох к себе таскали. Уж и есть-то некогда было. Голодали. Старались побольше унести.

А днём тоже не спали. Друг на друга смотрели: как бы кто у кого горошинку не взял. Стерегли.

Глаза слипаются, слипаются… Ущипнут сами себя за бок, чтобы не заснуть, и снова следят.

А как-то раз ночью возвращались каждый к себе с добычей — лбами столкнулись. Сцепились. Шерсть клочьями полетела. Покатились. Треск, звон, грохот!..

Когда они очнулись в сугробе и взглянули высоко вверх, где разбитое оконце виднелось, Хома проворчал:

— Я больше туда не вернусь.

— И я не вернусь, — простонал Суслик.

И они дружно зашагали домой. Ушёл каждый молча в свою нору.

Есть захотелось… Пошарил, пошарил Хома на полке. Вдруг случайно горошину нашёл. Одну-единственную.

Посмотрел на неё… В лапе зажал. И к Суслику. Разломил горошину пополам — другу дал.

КАК ХОМА ЗИМОЙ КУПАЛСЯ

Шумит, метёт зима, сон нагоняет.

Забежал Суслик к Хоме в гости. Напоследок, перед спячкой. Спокойной зимы пожелать.

Сидели. Зевали.

— Как сейчас заляжем, — деловито произнёс Суслик.

Но Хома вдруг решил: не спать!

— Ведь жизнь — одна. — заявил он Суслику. — А мы полжизни спим. Не буду спать, значит, две жизни проживу. Одну свою и одну твою, пока ты спать будешь!

— Мою не надо, — заволновался Суслик. — У меня и так-то жизни почти нет, раз я спать люблю.

— Давай не спать вместе. — великодушно предложил Хома.

— Знал бы ты, как я спать умею, — обиделся Суслик. — Куда тебе до меня!

— Это мне-то! А кто позапрошлой зимой больше тебя на два дня проспал?

— Вспомнил! — усмехнулся Суслик. — А в прошлом году? Ты меня целый месяц не мог разбудить, когда я не спал и притворялся.

— Притворялся! А я, умный такой, целый месяц тебя будил?

— Ага, — хихикнул довольный Суслик, — ты такой умный.

И повертел лапой у Хоминого виска.

— Лапы прочь! — рассердился Хома. — Спи, как хочешь, а я зато вас всех переживу!

— Уговорил. Будем всех переживать вместе! А как?

— Нужно бодрым быть, — приосанился Хома. — Тогда спать не захочется. Будем в проруби купаться.

— А не замёрзнем? — испугался Суслик.

— То-то и оно, замёрзнем! — ликовал Хома. — Разок в ручье окунуться, неделю в норе дрожать! Нипочём не уснуть! Отогреешься и…

— И спать, да? — радостно перебил его Суслик.

— Нет, снова в прорубь. И опять неделю дрожать! Здорово, да?

— Тебе, Хома, лечиться надо, — серьёзно заметил Суслик.

— А, — отмахнулся Хома, — Лечиться в будущем будем, когда воспаление лёгких схватим. Вместе! Ради долгой жизни мне ничего не жаль, даже твоего здоровья.

— А твоего? — насупился Суслик.

Хома внимательно посмотрел на него.

— И моего, — соврал Хома.

— А вдруг не заболеем? — с надеждой спросил Суслик.

— Заболеем, — заверил его Хома. — А больные, сам знаешь, плохо спят.

— Согласен, но… — предупредил Суслик — Ты сам по себе, а я в прорубь сначала кипяточку из чайника плесну, а уж потом кинусь.

— Это нечестно, — задумался Хома — Я, значит, в ледяной воде плавай, а ты — как в парном молоке купайся?

— А у тебя чайника нет! — нашёлся Суслик.

— Ну, пусть, ладно, — проворчал Хома и поднял на плечо ломик, похожий на обыкновенный гвоздь.

А Суслик за чайником побежал.

Долго они лунку долбили. Строго по очереди. Сначала Хома, потом Суслик, снова Суслик, и опять Хома. Сколько раз Суслик домой бегал: остывшую воду в чайнике разогревать!

Пробили, наконец, лунку. Свершилось.

— Чур, ты первый, — поспешно сказал Хома.

— Почему? — вздрогнул Суслик.

— Ты с чайником.

— A-а, хочешь после меня в нагретой водичке поплескаться? — догадался Суслик. — Пожалуйста!

Он щедро вылил кипяток из чайника в прорубь и прыгнул.

— Ой-ёй-ёй! — с душераздирающим криком он выпрыгнул из проруби и зигзагами понёсся домой.

— Во! — изумился Хома. — Как ошпаренный! Нет, глупых нету, чтобы сразу лезть.

Он подождал, ещё подождал, и снова подождал, чтобы вода в проруби хоть немного остыла. И нырнул!

— Ой-ёй-ёй! — выскочил он ещё быстрее Суслика и резво понёсся к норе. — Горю!

И на ходу с ужасом присматривался к своей шубке — от неё клубами валил пар.

Всю зиму не разговаривали Хома и лучший друг Суслик. Спали.

А когда весна разбудила их, Хома сердито сказал дружку, ощипывая себя:

— Ты меня в своём кипяточке чуть не сварил. Смотри — линяю. Чтоб и тебе повылазило!

КАК ХОМА И СУСЛИК ДРУГ ДРУГУ ПЕЛИ

Наступила весна, проложила в снегу ручейки.

Затем ни снега не стало, ни ручейков. Это пришло лето. Самое любимое время Хомы и Суслика.

Летом птицы весело поют. Летом можно бегать, где угодно, в догонялки играть, в прятки. И дни летом — длинные, можно подолгу домой не возвращаться.