Элвин Уайт - Паутина Шарлотты Страница 5

— Да? — удивился Уилбур. — Лучше б такого не случилось. От твоей паутины, пожалуй, есть польза.

Гусыня слушала всё это и гоготала про себя. "Уилбур многого не понимает в этой жизни, — думала она. — Он очень наивный поросёнок. Он даже не догадывается, что случится с ним самим поближе к Рождеству, он не знает, что Закерман и Лэрви замыслили убить его". Гусыня приподнялась и подгребла яички ещё глубже под себя, чтобы передать им всё тепло своих мягких перьев.

Шарлотта тихо постояла над мухой, готовясь полакомиться ею, а Уилбур лёг и закрыл глаза. Он устал от бессонной ночи и от волнения первой встречи с другом.

Ветерок принёс запах клевера — сладкий запах мира за забором. "Да, — подумал он.

— Теперь у меня есть друг. Но что за коварство таится в дружбе! Ведь Шарлотта безжалостна, груба, хитра и кровожадна — в ней все те черты, которые мне ненавистны. Как же мне научиться любить её, даже если она красива и умна?"

Уилбур переживал те сомнения и страхи, которые часто одолевают нас с появлением нового друга. Через какое-то время он обнаружит, что ошибался насчёт.

Шарлотты, потому что её дерзкая и безжалостная внешность скрывала доброе сердце, и до самого конца она оставалась ему преданным и верным другом.

Глава VI

ЛЕТНИЕ ДНИ

Первые летние дни на ферме — счастливейшее и благодатнейшее время года.

Расцветает сирень, наполняет воздух сладостью и увядает. Яблоневый цвет приходит вместе с сиреневым, и пчёлы снуют между яблонь. Дни становятся всё теплее и мягче. Начинаются каникулы, и у ребятишек появляется время поиграть и половить форель в ручьях. Эвери часто приносил форелек прямо в кармане: тёплых и тугих, готовых сразу на сковородку.

Занятия в школе закончились, и Ферн приходила в хлев почти каждый день, чтобы тихо посидеть на стульчике. Животные относились к ней как к своей, и овцы ложились у её ног.

В начале июля рабочих лошадей запрягли в косилку. Закерман забрался на сидение и покатил в поле. Всё утро доносилось тарахтение машины, объезжавшей луг круг за кругом, а высокая трава ложилась под ножами длинными зелёными прокосами.

На другой день, если только не случалось грозы, все выходили в поле с граблями и вилами ворошить сено, сгребать его в копны и грузить на высокий воз, а Ферн и Эвери восседали на самом его верху. Потом тёплое пахучее сено поднимали на просторный сеновал, и весь хлев превращался в волшебное ложе, устланное тимофеевкой и клевером. На нём можно было весело прыгать и спрятаться так, что никогда не найдут. Иногда Эвери попадалась травяная змейка, и он прятал её в карман с другими занятными штуковинами.

Первые летние дни — время птичьих праздников. В полях, вокруг дома, в хлеву, в лесу, на болоте — всё полно любви, песен, гнезд с яичками. На опушке леса воробей с белым горлышком (прилетел, видать, из-под самого Бостона) выкрикивает:

"Би-би-би-ди!", а на яблоне раскачивается и машет хвостом чибис:

"Чи-чи-чи-бис-бис!". И певчий дрозд, ведающий, сколь коротка и восхитительна жизнь, высвистывает: "Сви-сви-сви-сви-свей-скорей!", а в хлеву высовывались из гнезд и переругивались ласточки: "Чтоб тебя! Чтоб тебя!"

В начале лета чего только не отыщет детвора погрызть и пожевать! Налились молоком стебли одуванчиков, головки клевера клонятся от нектара, а в холодильнике полно ледяных напитков. И повсюду жизнь: даже если разорвать липкий шарик со стебля сорняка, вы найдете внутри зелёную личинку, а на нижней стороне листьев картофельной ботвы обнаружите ярко-оранжевые яички черепашки.

В один из первых дней лета вылупились из яиц гусята. В подвале хлева это стало очень важным событием. Когда оно случилось, Ферн сидела на своём стульчике.

Кроме самой гусыни, первой об этом узнала Шарлотта, а гусыня знала о том, что они появятся, ещё за день: она слышала их тонкие голосочки изнутри яичек. Детки пищали, что им ужасно тесно внутри скорлупы, и что они ждут не дождутся, когда уже можно будет пробить её и выбраться наружу. Поэтому она сидела очень тихо и болтала меньше обычного.

Когда первый гусёнок протолкался своей серо-зелёной головкой сквозь перья гусыни и высунулся наружу, Шарлотта подглядела это и тут же выступила с сообщением.

— Я уверена, — сказала она, — каждый из присутствующих будет рад узнать о том, что четыре недели неустанных трудов и терпения нашего дорогого друга, гусыни, увенчались тем результатом, который она сейчас предъявит нам. На свет появились её гусята, и я искренне поздравляю её с этим событием.

— Спа-спа-спа-сибо! — ответила гусыня, кивая и кланяясь безо всякой скромности.

— Спасибо! — сказал гусак.

— Прими мои поздравления! — выкрикнул Уилбур. — Сколько там гусят — я вижу только одного.

— Семь, — ответила гусыня.

— Здорово! — воскликнула Шарлотта. — Семь — счастливое число.

— Удача тут ни при чём, — возразила гусыня. — Всё дело в упорном труде и порядке.

Тут из своего укрытия под лоханкой Уилбура высунул нос Темплтон. Он взглянул на Ферн, а потом стал осторожно подкрадываться к гусыне, держась поближе к стенке. Все следили за ним, потому что его недолюбливали и не доверяли ему.

— Смотрите, — начал он резким голосом, — ты говоришь, что у тебя семь гусят, а ведь было восемь яичек. Что стало с восьмым? Почему из него не вылупился гусёнок?

— Наверно, в нём не было гусёнка, — предположила гусыня.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросил Темплтон, уставясь на гусыню глазками-бусинками.

— Можешь взять его себе, — ответила гусыня. — Можешь добавить его к своей коллекции мерзостей. (У Темплтона была привычка подбирать во дворе что ни попадется и хранить это у себя дома. А подбирал он только всякую дрянь и хлам).

— Бери-бери-бери, — сказал гусак. — Кати яйцо. Только слушай, Темплтон, если ты-ты-ты-ты тут-тут-тут-тут сунешь к гусятам свою крысиную голову, я тебя, га-га-га-дина, крыльями измолочу!

Тут он распахнул свои мощные крылья и стал бить ими воздух, чтобы показать, какая в них сила. Гусь был сильный и бравый, но, сказать по правде, и ему и гусыне от присутствия Темплтона стало не по себе. Опасались они вполне резонно: ведь у крысы не было ни чести, ни совести, ни милости, ни жалости, ни дружеских чувств, ни вообще ничего возвышенного. Темплтон был способен убить гусёнка, если бы только знал, что такое сойдёт ему с лап. Все это понимали.

Широким клювом гусыня вытолкнула бесплодное яйцо из гнезда, и всё общество с отвращением смотрело, как мистер-крыс покатил его к себе. Даже Уилбур, который ел почти всё, отпрянул в ужасе: можно ли вообразить себе, чтобы кому-нибудь захотелось съесть тухлое гусиное яйцо!

— Крыса — это крыса, что с неё взять, — сказала Шарлотта и рассмеялась тоненьким звенящим смешком. — Только помните, друзья мои, если это яйцо разобьётся, мы здесь в хлеву не выдержим.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Уилбур.

— Что никто не сможет усидеть здесь из-за вони, потому что тухлое яйцо — это бомба-вонючка.

— Я не стану его разбивать, — проворчал Темплтон. — Я знаю, что делаю — я всё время занимаюсь такими вещами.

Он исчез в туннеле, подталкивая яйцо перед собой, пока не закатил его в свою нору под лоханью.

Днём, когда ветер уснул, а во дворе стало тихо и тепло, серая гусыня вывела семерых гусят в большой мир. Закерман заметил их, когда нёс обед Уилбуру.

— Привет, ребятки, — сказал он, широко улыбаясь. — Сколько тут вас — смотри-ка: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь гусят! Вот это да!

Глава VII

ДУРНЫЕ ВЕСТИ

С каждым днём Шарлотта всё больше нравилась Уилбуру. Её война с насекомыми была, как оказалось, разумной и полезной. Никто ведь на целой ферме не замолвил бы за мух доброго слова: они вечно всем досаждали. Коровы их ненавидели, а лошади — презирали, овцы же испытывали омерзение. Даже мистер и миссис Закерман постоянно на них жаловались и завешивали окна сетками.

Уилбура восхищало, как Шарлотта справлялась с делами, и особенно, что она усыпляла свою жертву перед тем, как съесть.

— Ты такая предупредительная, — сказал он ей.

— Да, — отвечала она милым музыкальным голоском, — я всегда даю им обезболивающее: это небольшая дополнительная услуга.

Шло время, и Уилбур подрастал. Теперь его основательно кормили три раза в день. Долгие часы он лежал на боку в полусне, предаваясь радужным видениям. Он был здоров и хорошо прибавлял в весе. Однажды днём, когда Ферн сидела рядом на стульчике, в хлев зашла самая старшая из овец и нанесла Уилбуру визит.

— Здравствуй! — сказала она. — Ты, кажется, неплохо поправился.

— Что есть, то есть, — согласился Уилбур. — В моём возрасте нужно набирать вес.

— А я тебе не завидую, — сказала овца. — Ты разве не догадываешься, зачем тебя откармливают?