Коллектив Авторов - Казачьи сказки Страница 5

Встал Чигин из-за стола. Поблагодарил хозяйку. Из дома вышел. Свистнул своего маштака. Прибежал тот на зов. Ласкает его Чигин. А как по-другому? Конь после бога другой защитник казаку. Отвел Чигин его в конюшню, накормил, напоил, вычистил.

– Отдыхай перед дальней дорогой, друг ты мой дорогой. Скоро-скоро в обратный путь.

Заходит Чигин в дом, смотрит, а туркеня около двери в чулан стоит и о чем-то со своим муженьком шушукается.

– О чем гутарите? – спрашивает Чигин.

Вздрогнула туркеня, испугалась, знаки кажет: так, мол, про меж собой. Не понравилось это Чигину, но виду не подал, говорит:

– Собираться в путь-дорогу пора, али передумала?

Туркеня головой кивает, улыбается, счастливая. Берет Чигина за руку и в спаленку ведет, отдохни, мол, перед дорогой, пока я свою причиндалию соберу.

– Ну что ж, соглашается Чигин, – это тоже дело.

Сел на постелю, туркеня воды принесла, сапоги сняла с Чигина, ноги ему помыла – тронула сердце. Рубашку мужнюю чистую принесла, перемени, мол.

– Да ты чо, – замахал руками Чигин, – я ж в ней утону. Твой-то хряк раза в три поболе меня будет. Расстроилась туркеня. Слезы навернулись.

– Ладно, – говорит Чигин, – будь по-твоему.

Взял рубашку. А туркеня машет, мол, иди, а я тут передохну маленько. Повертел рубашку, повертел и бросил у постели. Что-то душа не лежала к этой одевке. Прикорнул казак на подушке и задремал.

Сквозь сон чувствует, душит его кто-то. Да так крепко горло обхватило, что в пору конец. Глаза открыл Чигин. А это рубашка окаянная, рукавами вокруг шеи обвилась. Напрягся Чигин, рубашку отодрать не может, словно она из жести сшитая. Кое-как сел на постели, круги перед глазами, до шашки не дотянуться. Вспомнил Чигин про отцовский ножик, что в кармане носил. Мигом вытащил и полоснул ту рубашку. Из чулана вопль донесся. Потом звук такой раздался, словно кто доской об воду хватил или об грязь. Ослабели перекруты вокруг казачьей шеи. Вошел в страсть казак, исполосовал рубашку в мелкие лоскуты. Глядь, а нож-то у него в крови. «Порешил я, знать, кривого, сам того не ведая», – подумал Чигин.

Вдруг двери отворяются, вбегает туркеня, на колени бух. Ноги Чигину целует. Прощения просит. «Эх, отходить бы тебя плеточкой,чтоб любо-дорого, до свежих веников не забыла бы, – думает казак. – Да что уж там, оно понятно, женское сердце с воску леплено, оно к жалости доходчиво, к милости податливо». И говорит:

– Пожалела, знать, свово муженька? А вышло напереверт. Нет тебе мово пардону.

Собрался быстро. И в дорогу. Подъехал к овцам. Отобрал стадо, чтоб друзьям-товарищам на прокорм хватило. И погнал. Куда? Да кто ее знает. Куда дорога выведет. Кружил-кружил, кружил-кружил. Думы все на туркеню выводят. День прошел. Другой. Глядь. Ан свой стан. Каким манером Чигин до своих добрался, до сих пор не припомнит.

Рассказывает станичникам, что с ним приключилось. Не верят. «А може и не было всего этого, – подумал Чигин.- Больно на сказку похоже». Полез в карман за кисетом. А там лежит ключ от чулана. И говорит:

– Можете мне верить, братцы мои, можете – нет. Одно сердце мне жмет: была бы у меня молодая жена, красовитая, хоть и туркеня. А теперь, почитай, что ветром отшибло.

Лебедь

Любилися одни. Так любилися. Как встренутся, целуются-милуются и слезы льют. И было от чего. Оба бедные сиротинушки. Ни кола у них, ни двора. Она в работницах у богатых была. Он на вскормлении у дядьев жил, навроде приемыша. Его звали Ларькой, а ее – Катериной.

Вот раз он говорит ей.

– Пойду на заработки, нету мочи мне так жить.

Катерина его упрашивает, мол, не ходи, пропаду я без тебя. Руки-ноги целы – хватит нам достатку. Заупрямился Ларька, набычился.

– Пойду, – говорит, – на Волгу к бурлакам. Толкуют, что они большие деньги загребают. Хочу по-людски пожить, в довольстве.

– Да там люди хуже скота живот свой надрывают.

– Ничего. Выдюжу. Силенка какая-никакая имеется.

Просит Катерина.

– Отступись. Хозяева обещались за меня большую кладку дать. Хватит нам совместную жизнь начать. А дальше – видать будет.

На своем стоит Ларька.

– Вона, – говорит, хозяйский сын к тебе клинья подбивает. Думаешь, я не знаю. Не стерплю я этого, порешу его.

Плачет Катерина.

– Окстись, разве не ты для меня свет в окошке. Или я причинность тебе какую дала.

Не уговорила она-таки Ларьку. Сделал он по-своему. Пошел на Волгу в бурлаки наниматься.

Добрался до села, где артели собирались. А там миру! Тьма! Мужики здоровущие, не Ларьке чета. Вербовщики народ приглядывали и в артели гуртовали. Увидали Ларьку, на смех подняли. Где это видано, чтобы казак пришел в бурлаки наниматься? В лесу сдохло. Росту небольшого, по бурлацкому делу, видать, совсем негодящий. Терпит Ларька, своего недовольства не показывает, кулаки тока затомилися да затяжелели. Однако ж все одно – не берет его никто в артель.

Бурлаки, что с хозяевами сладились, магарыч пропивают. Между артелями состязания устроили. Борются да на кулачки выходят. Вот один бурлак, всех в борьбе победил, увидал Ларьку, схватил его под силки да как бросит наземь. У того гул в голове пошел.

– Что, – кричит бурлак, – слабоват казачок.

Смеются вокруг: куды ему с бурлаками тягаться.

Поднялся казак с земли, себя превозмог.

– Не пикайте пикульками, – говорит.

Гонористый казачок-то оказался. Ничего не скажешь. Закипело у Ларьки нутро. Чирик вперед выставил.

– Може в борьбе я тебе и уступлю, – говорит. – А вот на кулаках не хотишь ли свою силу спробовать?

– Счас я тебе вздую, – говорит бурлак.

– Не своими ли боками.

– У тебя хвост короток со мной управиться.

– Да ноготок востер обуздать. Заколотырились они, заспорили до одури. Раззадорили они друг дружку.

Смеются вокруг, бойцов подначивают.

– Ой да, казак! Вот уморил!

– Чига егупетская!

– Это тебе не шашкой махать, не с винта стрелять, тут сила нужна, выучка.

– А сила солому ломит.

Пошел бурлак на казака, словно гора на малую мышь двинулась, замахал руками, словно мельница крыльями. Отступил Ларька раз да два, потом как пустил все силы на кулак, точно супротивнику в лоб припечатал. Остановился бурлак, закачался и свалился, как сноп. Аж земля под ногами дрогнула, закачалася.

Плюнул казак.

– Пшено, оно и есть пшено.

Тихо кругом стало. Понурились бурлаки. Не удалось веселье. Начали потихоньку расходиться. Подходит к Ларьке купец.

– Ай, да удалец, – говорит, – с одного раза уложил. Беру тебя к себе. Будешь воров да разбойников ружьишком отбивать, мое добро стеречь.

Дал согласие казак: дело вроде знакомое, пустяшное. Получил задаток и пошел на судно.

Плывет судно по Волге, тащут его бурлаки. А Ларька сидит себе с ружьишком в конторке, хозяйскую казну охраняет. Работа не пыльная, однако ж, что-то маятно ему сидеть. Видит он, как бурлаки хребет гнут, животы надрывают. Тяжкая эта работа – до ломоты в суставах и куриной слепоты в глазах.

Вот один бурлак Ларьке как-то и говорит:

– Мы на тя не сердимся, парень ты неплохой, но зря на хозяйскую руку тянешь.

За живое поддел бурлак казака. Плюнул Ларька, бросил ружье, подошел к купцу.

– По мне, – говорит, – лучше лямку тянуть.

Рассердился купец.

– Ты что это, разинская порода, закочевряжился.

– Знай край да не падай, – отвечает Ларька, – казачью честь не обзывай.

Глянул купец на Ларьку: лучше с ним не связываться – себе дороже выйдет.

– Воля твоя, – говорит и ухмыльнулся.

Так попал казак в бурлаки. Тянет лямку Ларька. Кровь к глазам прилила, стукатит в висках. Ноги ли в песке вязнут, или кровянятся об острые камни. Слышит только, как кричит шишка:

– Шире бери, ребята!

Остановились бурлаки на ночлег. А перед тем дождь прошел. Промок Ларька до костей. От холода у него зуб на зуб не попадает. Силится в рогожный куль залезть, а не может. Озноб его пронял. Так и остался лежать на песке.

На рассвете будят Ларьку товарищи, добудиться не могут. Хворь, видно, крепко его взяла, в беспамятстве лежит. Хотели его на судно определить, да хозяин заартачился.

– Може, – говорит, – он тифозный, оставьте где есть.

Поворчали бурлаки, погодите, мол, толстомордые, скоро мы вас всех через колесо протащим, а ничего не поделаешь. Простились с Ларькой, завернули его в рогожку и оставили на берегу.

Ночью Ларька в память пришел, ни рукою, ни ногою шевельнуть не может. Лунная дорожка по воде стелется. А по той дорожке к нему лебедь плывет. На берегу лебедь обернулся в девицу. И начала она за Ларькой ухаживать. Целую ночь над ним колготилася.

Забылся казак, очнулся, солнце уже высоко в зените. Поднялся Ларька, в теле живость почувствовал. Водицы волжской испил. Ах, ты, Волга-мать, река неласковая, укачала-уработала Ларьку. Возвертаться домой нельзя с пустыми-то руками. О лебеди-девице думать позабыл. В бреду чего не привидится. И побрел Ларька по берегу куда кривая выведет.