Сергей Черепанов - Кружево Страница 5

Когда Стешка ушла, Санко взялся было в бане все прибирать и в порядок приводить. Вдруг дверь сама собой открылась, а на лавке в углу тот старик старатель-то оказался. В прежнем армяке, в лапотках лыковых и трубка в зубах.

— Здорово живешь, Санко! Вот, как обещал, поглядеть явился.

— Гляди, знай!

— Все хорошо, однако, берегись теперича, не показывай кувшин никому, не то большой беды себе на живешь.

А как же это так — не показывать! Уж на следующий день разлетелся слух по всей ближней и дальней округе. Не только свои деревенские, но из других сел мужики приходили. Поглядят, перемолвятся между собой, экая-де радость на душе появилась! Вот ведь чего мастер своими руками сотворить может! Стешкин отец, Никанор-то, даже ладонями кувшин дивный погладил. Осторожный он был мужик, расчетливый, слова на ветер не кидал. Зато, как взволновался, Санку-то низкий поклон положил:

— Бери дочь, ничего мне с тебя не надо!

Отгуляли они в ту же неделю свадьбу. А между тем уж собиралась над Санком беда неминучая, о коей старик-старатель предупреждал.

Прослышал о диве губернатор. Барин он важный, богатый, за версту к себе мужиков-то не допускал. Тут в губернии его сам царь посадил и велел править так, чтобы народу-то продыху не было.

Прислал губернатор к Санку гонцов, велел отдать кувшин, а за то сулил сто рублей. Этот-де диво-кувшин в царский дворец предоставим и всяких там французов удивлять будем.

Понятно, Санко деньги не принял и кувшин не отдал:

— Не для царя старался.

За такие вольные речи приказал губернатор Санка в кандалы заковать и в Сибирь на рудник отправить, а кувшин силой отнять.

И пропал бы, наверно, мастер, да деревенские мужики успели губернаторских стражников опередить:

— Уходи, Санко, пока не поздно!

Он в ту же пору и скрылся. Унес с собой диво-кувшин, да и Стешку увел.

Дня два перебыли они в лесу, как раз подле того утеса, где Санко прежде Полуночную видел. Не мог он решить, куда же все-таки дальше податься.

А потом уж Стешка его надоумила: давай, дескать, кувшин этот на утесе спрячем, все равно его на виду-то не сохранить, ну, а сами у заводчан поселимся, покуда неволя не кончится.

Так и уговорились. Поднялись они оба на утес, разыскали выступ над обрывом, выдолбили пещеру и туда, в пещеру-то, диво-кувшин замуровали.

Но когда уже ушли они от утеса и с этим местом-то попрощались, тот старик-старатель, что лесными горными кладами ведает, снова объявился. Махнул полой армяка вправо-влево, и поднялась у подножия утеса чащоба непроходимая.

Многие годы миновали, а молва о дивном кувшине еще и теперь не умолкла. В народе-то называют его Полуночным дивом.

Каждую ночь, в ясную погоду, когда наступает самая глухая пора, вдруг вспыхивает на Горном утесе тихое сияние, и останавливается тогда пеший ли, конный ли путник и долго стоит зачарованный.

ВАСИЛИСА ВЕСЕЛАЯ

Деревня построилась от подножья бугра до реки. Берег тут ровный, земля черная, к водопою гонять коней близко. А на бугре никто не селился, для постоянной жизни неловко: дорога наверх крутая, летом в ненастье с груженым возом туда не заехать, зимой по наледи даже пешему не взобраться.

По другую сторону бугра начинается ложбина, а посередь нее ручей протекает. Вода в нем ключевая, коль вскипятить ее в самоваре, то можно чай без сахару пить.

Обочь ручья травы всякие, даже душица, уж сколь привередливая, а растет тут и нежится. За ложбиной подлесок березовый. Но пуще всего красит место старая ива. Комель у нее обеими руками не обхватить, кора темная, вверху на развилке сорочье гнездо.

В кои-то давние годы, посадила иву одна молодуха, по прозванию Василиса Веселая. С той поры повелись тут деревенские игрища: девки назначали парням свиданки, под гармонь плясали с ними кадриль, пели проголосные песни и зоревали в летние ночи до поздней поры. Любо-дорого, что творилось! А драк и ссор здесь никогда не случалось. Еще при Василисе был у молодяжника уговор: кто худое слово промолвит, или кто-то осердится и губы надует, или вздумает деваху обидеть, того близко к игрищу не пускать.

То ли Василиса наговорное слово ей напоследок сказала, то ли вокруг нее черту обвела — никто иву не мог топором срубить, пилой спилить или с иным злым помыслом к ней подступиться.

Да и траву подле ивы никогда не вытаптывали, в светлом ручье ключевую воду не мутили.

В молодости Василиса была девка верткая, сноровистая, по всяким делам мастерица, а счастья для жизни ей не досталось. Выдали ее родители замуж за мужика Неулыбу. Сроду он ни с кем из парней не якшался, по улицам с гармошкой не хаживал, бороду не стриг, глядел нелюдимо, будто злился, что на свет появился.

Повенчалась сдобная кралечка со ржаным сухарем!

Не успела молодуха в доме мужа оглядеться, как он начал подглядывать за ней и ругаться:

— Ты пошто без спросу свежий калач надломила? Пошто квасу выпила много? Ну-ко, положи справную одежу в сундук, не перед кем тут выбадриваться!

Точил бабу походя, попрекал, мытарил, один раз даже вздумал побить, ну, Василиса не стерпела, шваркнула его скалкой в лоб.

Одним поздним вечером попросилась к ним на постой старушонка прохожая. На ногах обутки сильно поношенные, и всей-то клади при ней — узелок. Из Верхотурья шла, путь дальний, дорога не гладкая.

Василиса пустила ее в дом, а Неулыба принялся гнать.

— Ступай прочь! К суседям просись. У нас ни хлеба, ни чаю, ни сахару для тебя не припасено.

— Хлебушко у меня свой есть, чай и сахар тоже имеются, проговорила старуха. — Надо лишь обогреться, обсушиться да ночь скоротать.

Тогда за постой плати!

— Пятачка нету, в Верхотурье потратилась. Зато могу тебе одну тайность поведать.

— А на что она мне пригодится? Да и обманешь, поди?

— Хочешь, верь или не верь, но заране знай: никакая тайность без приложения ума не откроется. Я начало скажу, а ты уж дальше смекни...

Неулыба на себя понадеялся, дескать, у него хватит ума любую тайность постичь, и соблазн-то был уж больно велик — задарма проведать, чего другие люди не знают.

— Только ничего не утаивай, — пригрозил он старухе.

— Скажу, словом не погрешу, — побожилась та. — Стоит гора, под горой вода, а меж ними два клада: один в землю зарыт, второй снаружи стоит. Тот, что в земле — добыть легко, но тяжельче им пользоваться, зато с тем, что снаружи, живется привольно...

— Небось, в земле-то золотой самородок, — сразу подскочил Неулыба.

— Ну, а про тот, что снаружи — не догадался?

— Никакой клад с золотом не сравнится. Вот кабы мог я его заиметь, так сразу бы в купцы записался, приструнил бы всех мужиков и баб, они бы мне сыздали кланялись и всяко бы меня навеличивали!

Старуха горестно на него поглядела:

— Экой ты!

— Давай, сказывай, то ли эту тайность понарошке придумала, то ли укажешь место, где клады хранятся? — подступил к ней Неулыба. — Иначе тебя на улицу выброшу да еще собак напущу!

— Ну, коль уж ты так разохотился, слушай и помни: место отсель не далеко — не близко, не высоко — не низко, можно за один день хоть сто раз там побывать, а можно век потратить и до него не дойти. Ничего само собой не бежит человеку навстречу.

Достала старушонка из своего узелка гальку-окатыш, каких полно на речном берегу, и подала ему в руки.

— Она тебе место укажет. Смотри, где появится внутри нее крохотный огонек, там и копай землю...

Весь вечер, лежа на полатях, Неулыба обдумывал — верить старухе или не верить, пыхтел от натуги, сам с собой чего-то шептался, а близ полуночи соскочил, наскоро оделся-обулся, велел Василисе приготовить ему в дорогу припас и выбежал во двор запрягать лошадь в телегу.

Напоследок приказал жене:

— Ты, баба, покуда я буду в отъезде, двор на замок запри, сторонних никого не впускай, лишку не пей, не ешь!

Василиса пробовала его образумить:

— Куда же ты на ночь-то глядя? И ведь не мужицкое дело — золото промышлять.

— Не мешай, баба, не сглазь!

Проводила его Василиса и попеняла старухе:

— Не гоже так, баушка! Зря ты на него соблазн навела. Он ведь уже не отступится. И придется мне в одиночку век вековать.

— А ты сама свою судьбу попытай, — молвила старая. — Как погляжу — жизнь-то у тебя тараканья: в темноте да за печкой.

— Робить я не ленива, в гостях не спесива, завсегда охоча попеть-поплясать, да из мужниной волн выходить нельзя.

— Он теперичь не скоро воротится.

— С ним было несладко, а без него еще, поди, хуже, — запечалилась Василиса. — Ведь даже детишков нет. Не хотел он их заводить, чтобы лишний рот не кормить.

Старуха и на это нашлась:

— Посадила баба в огороде два цветочка лазоревых: один на грядке, под солнышком, а второй в тень, за плетень. Тот, что на грядке взрос, да расцвел — мило поглядеть, зато тот, что в тени, за плетнем, посередь сорной травы, еле-еле поднялся, потом засох и погинул.

— Поняла тебя, баушка! Схоже, как я зябко живу.