Юлия Власова - Соната для Пина и Бара Страница 5

Пин что-то промычал из своего дивана-поглотителя.

— И смазка у него, небось, ядовитая, — со зловещим видом предрек Бар.

Но Клавикорд Пизанский вовсе не собирался никого травить. Он принес из кухни чайничек со смазкой, тосты с фетром и принялся расспрашивать гостей.

— Зачем, — спросил он надтреснутым голосом, — зачем вам понадобилось в мир Людей?

Пин, который к тому моменту выбрался из диванного кокона, чуть ли не на дюйм подскочил к потолку. Откуда Клавикорду известно, что он собрался в мир Людей?!

— Нечему дивиться, друзья мои. Я вижу вас насквозь, — беззубо улыбнулся тот. — И знаю, что у вас на уме. Ты, — сказал он Бару, — фома неверующий. Ты поверишь только тогда, когда убедишься, что мир Людей не сказка. А ты, — обратился он к Пину, — спешишь исполнить просьбу друга, и это похвально. Но не кидайся в омут с головой. Тебе нужен Мастер, а Людей в том мире миллионы и миллионы. Ошибиться так легко!

— Я справлюсь, — уверенно сказал Пин.

— Трудно будет без попутчика, — раскачиваясь, проворковал мудрец. Глаза на его расписной крышке словно бы улыбнулись. Пин заметил, что глаза эти жили какой-то отдельной, непостижимой жизнью. Зрачки вращались сами по себе, а иногда даже и в разные стороны. Сейчас один зрачок был устремлен на него, на Пина, а другой — на Бара.

Бар сидел с надменным выражением лица, и его начищенные тарелки горделиво сверкали в свете люстры.

— «Куда ты, туда и я». Помнишь? — шепотом подсказал Пин, когда Клавикорд поковылял на кухню за очередной порцией войлочных бисквитов.

— Помню, — буркнул Бар. — Ладно уж, так и быть, не брошу тебя. Но учти, если что пойдет не так, виноват будешь ты.

Утаивая детали (как и полагается мудрецу), Клавикорд сказал, что им нужно всего-то навсего взобраться на пригорок Бекар и залезть на сухое дерево, которое растеряло свои листья давным-давно. Это скрюченное дерево стояло у самого края холма, там, где холм был странным образом скошен (как хлеб, от которого отрезали горбушку).

— И что, вот отсюда нам прыгать? — скептически осведомился Бар.

— Клавикорд сказал, прыгать надо с дерева, — поскреб свою крышку Пин.

— Ну да. А если б он сказал бросаться с моста, мы бы тоже бросились?

— С моста — расшибешься, а со взгорка — нет. Тем более внизу песок, — рассудил Пин.

— Эх, была не была! Прыгну с тобой за компанию. Хоть разомнусь маленько, — вздохнул Бар.

Добравшись до верхушки дерева, они чувствовали себя, как последние балалайки. Именно так, как предсказывал Бар. На них, позвякивая, таращилась малышня. Взрослые инструменты осуждающе смотрели наверх и что-то с нравоучительным видом втолковывали малышне. Что-то вроде: «Видите этих чудил? Не берите с них пример, они плохо кончат».

Бар и без того догадывался, что «они плохо кончат». Верхняя ветка, на которую они влезли с горем пополам, предательски трещала. Нет-нет да и обломится.

— Чем быстрее мы прыгнем, — с натугой сказал Пин, — тем быстрее избавимся от толпы поклонников.

— Это не поклонники, — сказал Бар. — Это критики и судьи.

Кто знает, сколько бы друзья тянули резину, если б ветка под ними не хрустнула. Хруст был оглушительный, и Пину даже показалось, что роковой. Они рухнули вниз под аккомпанемент рокового хруста и рокового смеха детворы. А потом последовало роковое приземление… Только не на песок, а в открытый кузов грузовика.

Глава 5, в которой…

…директор театра начинает верить в привидения.

Кузов был порядочно набит сеном, пьянящий запах которого подействовал на Пина как успокоительное. Во всем своем теле он ощутил тяжесть, какой не было раньше. Он словно одеревенел — руки и ноги стали как ватные. А у Бара засвербело в носу. Но когда он сдвинул зрачки к переносице, то оказалось, что никакого носа нету и в помине. А потом Бар начал слепнуть.

— Что за дела?! — попытался вымолвить он, но язык его не слушался, а в горле точно ком застрял. — Пин! — из последних сил позвал он.

С Пином тоже творилось неладное. Когда он попробовал пошевелить конечностями, выяснилось, что конечности исчезли. Испарились, словно их отрубили топором. Испугавшись, Пин, по своему обыкновению, быстро-быстро заморгал, но вот незадача! Моргать вскоре оказалось нечем!

Грузовик несся по ухабам, и всякий раз, как он подскакивал на кочке, Бар с Пином тоже подскакивали. Шофер грузовика, настоящий шофер из мира Людей, невероятно удивился, когда в кузов прямо с неба свалились пианино и барабан. Удивился и возликовал. А возликовав, подбросил над головой свою кепку. Вот так удача! Теперь его не лишат зарплаты и начальник не будет честить его на все корки, потому что пропавшие инструменты внезапно вернулись на свои места.

Этот шофер был очень совестливый и ответственный. И когда ему поручили важное задание, он отнесся к нему со всей серьезностью. Перевезти музыкальные инструменты из одного города в другой, доставить их в театр и передать лично в руки директору — это вам не шутки шутить. А дорога шоферу предстояла дальняя, извилистая. Она убегала в горы, стелясь змеистым серпантином. На одном из крутых поворотов машину занесло, и ценный груз с грохотом полетел в пропасть. Было от чего ухватиться за волосы. Водителю грозили крупные неприятности, и остаток пути его грузовик тащился так медленно, точно у него разом лопнули все четыре шины. А сам водитель предавался беспросветной печали. Как он посмотрит в глаза шефу? Чем оправдается?.. То, что Бар и Пин угодили именно в его грузовик, было поистине счастливым стечением обстоятельств.

Но сами Пин и Бар думали иначе. Теперь они только и могли, что думать да слушать (однако здесь нельзя не признать: слух у них был отменный). Ни рук, ни ног, ни лица — они чувствовали себя, точно две колоды. И Бар опять начал злиться.

«Всё из-за тебя, приятель, — раздраженно думал он. — Не послушай мы этого Клавикорда, этого шарлатана, сидели бы сейчас спокойненько в какой-нибудь гостинице да попивали бы коктейль».

«Он вовсе не шарлатан, — подумал Пин в ответ. — А невозможность двигаться лишь подтверждает, что мы попали в мир Людей».

«Но ведь это же сущая мука! — мысленно закричал Бар. — И я не согласен ее терпеть. Я хочу домой!»

«Прости, что подвел тебя, — горестно подумал Пин. — Никудышный я инструмент». Он так разжалобился, что даже всплакнул. Но вместо слез с примесью железа и меди, текущих у всех порядочных Пианинчиков, в уголках пропавших глаз у него выступила чистейшая смола.

«Тебя оценят по достоинству, — попытался утешить его Бар. — Ты звучный. А по мне будут бить. Причем нещадно. Меня наверняка будут брать на парады и в военные походы. И однажды я сгину, как мой отец».

Они тряслись в грузовике еще примерно час, слушая мысли друг друга. Теперь, как бы им ни хотелось, они не смогли бы врать, потому что вся их ложь тотчас бы открылась.

«Интересно, что за народ эти Люди? — задумался Пин. — И способны ли они понимать, что у нас на уме?»

Он проверил свое предположение на первом же представителе человеческого мира — на директоре театра, который встретил шофера недовольной миной и заявил, что тот изрядно опоздал. Потом директор театра подошел к нему, к Пину, и распорядился, чтобы его тщательно наполировали. По Бару же он просто ударил кулаком.

«Не смей бить моего друга! — подумал Пин, вложив в эту мысль всю свою волю. — Извинись и погладь его!»

Казалось, ничто не в состоянии поколебать самоуверенность очерствевшего директора. Им попеременно владели только два чувства: либо злоба и неприязнь, либо равнодушие. И Пин разглядел это сразу, хотя у него не было глаз. Но, как ни странно, мысленный приказ повторять не пришлось. Директор икнул и стал испуганно озираться.

— Что это сейчас было? — спросил он у шофера. — Вы что-то сказали?

— Я — ничего, — помотал головой тот. — Может, привидения?

— Сроду в привидений не верил, — пробормотал директор и снова икнул. Он был наслышан о привидениях, которые обитают в театрах, но ему еще никогда не приводилось с ними сталкиваться.

— Говорят, они мстительные, — словно бы между прочим упомянул шофер, покручивая кепку на кончике пальца.

Директор вздрогнул и шумно сглотнул подкативший к горлу комок.

— П-прости меня, — дрожащим голосом сказал он, обратившись к барабану, как будто барабан был его домашним питомцем. Сказал — и со священным трепетом погладил Бара по гнутому деревянному корпусу.

«Действует! — обрадовался Пин. — Внушение действует! Теперь мы сможем управлять Людьми! Ну не замечательно ли?»

«Не замечательно, — мысленно возразил Бар. — У него шершавая и потная ладонь. Больше не вынуждай Людей гладить меня. Уж лучше пускай бьют».

Театр был огромный, холодный и пыльный. На театральной сцене пахло совсем как в родном оркестре Пина — бумагой и стружками. «Родной оркестр» — Пин часто повторял про себя эти слова, словно пробуя их на вкус. Как не хватало ему родины, со всеми ее заносчивыми Павлиньими Хвостами, кичливыми дирижерами и надменными злющими Треугольниками! Как не хватало старого контрабаса Гамбы, который вечно носился со своим клеем; самовлюбленного Арфа, норовистых Скрипок, которые нет-нет да и заигрывались.