Виктор Виткович - Сказка среди бела дня Страница 6

Бумажная душа кивнула.

— Сейчас я его остановлю с помощью волшебных чернил…

И сунула руку за пазуху, где у неё хранился, как в портфеле, ворох каких-то пожелтевших бумаг.

— Иди-ка ты со своими чернилами! — сказала Чёрная душа, но, заметив, что Бумажная душа обидчиво поджала губы, добавила примирительно: — Ты, дура, не обижайся, твои чернила ещё пригодятся… Я тебе сейчас покажу, как убивают сердце клеветой… Ау-у! — крикнула она фальшивым голосом. — Можно-о!

— Иду-у!.. — сказала тоненьким голоском Лёля и пошла прямо к кустам, где сидели бабы, глядевшие на неё сквозь сучья холодными глазами.

Увидев баб, Лёля захлопала в ладоши, засмеялась и побежала обратно к дереву.

— Раз-два-три! Всех застукала!

Бабы зашагали к ней.

— Ну, теперь вы водите, а я спрячусь, — сказала Лёля.

— Нет, — сказала Чёрная душа. — Садись!

Лёля села на пень, чинно сложила руки и поглядела на бабу чистыми глазами.

— Вот что, — тяжело вздохнула Чёрная душа. — Ты хорошая девочка, но с тобой поступили подло…

— Кто? — удивилась девочка.

— Митя.

— Митя? Со мной? — И Лёля звонко рассмеялась.

— Он продал нам твоё сердце за три рубля.

Но Лёля продолжала смеяться.

— Ты, конечно, не веришь, — сказала Чёрная душа. — Ты, наверное, думаешь, что твой Митя царевич, который скакал на сером волке…

— Царевич, — кивнула Лёля.

— На самом деле он серый волк, а не царевич! Да, да, что ты на меня так смотришь!

— Спасибо, что вы со мной шутите, — сказала Лёля.

Бумажная душа покосилась на Чёрную, скривилась и махнула рукой.

Чёрная душа терпеливо продолжала:

— Я не шучу; Митя — тот самый волк, который съел Красную Шапочку…

Лёля насторожилась.

— Да, да. Он съел сначала бабушку, потом Красную Шапочку, потом трёх поросят…

— Потом семерых козлят? — спросила Лёля.

— Вот видишь, девочка, ты немножко и поверила…

— Нет, нет! Не поверила! Не поверила! Он не волк! Это вам показалось!

— Все мы раньше думали, что он не волк, — продолжала Чёрная душа, — но однажды…

И она начала рассказывать про Митю одну историю хуже другой. Она знала, что, если Лёля даже не всему поверит, капелька клеветы в её сердце останется. Капелька за капелькой, сердечко медленнее и медленнее, глядишь, и остановилось…

Чёрная душа врала вдохновенно. И действительно, отравленное сердце девочки билось всё медленнее! А с часами во всём мире стало твориться такое, чего никогда ещё не бывало.

Первым это заметил мастер Петушков в городе Ярославле. Он сидел в своей мастерской. На стенах качались маятники, тикали ходики, и круглые столовые часы, и старинные с фарфоровыми амурами, и корабельные хронометры, и электрические, и ручные часы разных форм. На стекле чернела надпись: «ямерв еончоТ» — «Точное время» — с обратной стороны.

Всё было как обычно. Мимо окна, которое было заставлено часами и продувалось вентиляторами, шли прохожие; на них большими хлопьями падал снег. Перед мастером стояла баба, закутанная в платок. Из-под него торчал нос, похожий на морковку, но на улице был такой мороз, что это не удивило мастера.

Возле бабы на прилавке лежали золотые часики в форме сердца, с толстой цепочкой. Мастер скучающе смотрел на Продажную душу, а она орала, как на базаре:

— Даю тридцать два!

— Слушайте, — устало сказал мастер. — Это не частная лавочка, у нас не торгуются!

И он присел за свой столик, где лежали пинцеты, стрелки, пружины и циферблаты с арабскими и римскими цифрами.

— Я бедная женщина! — вдруг всхлипнула баба. — Тридцать два рубля сорок копеек. И ни копейки больше!

Не успела она это сказать, как маятники на всех часах задрожали, качнулись в одну сторону, будто кто-то невидимый прошёл мимо с огромным магнитом, потом отлетели назад и пошли медленнее.

В изумлении мастер привстал. Баба вытаращила глаза.

— Что такое? Что такое? Что такое? — встревожилась она.

— Что-то случилось со временем, — сказал мастер; у него затряслись руки.

Баба сразу сообразила, в чём дело, и взвизгнула:

— Эти подлые бабы сами останавливают её сердце!

— Что?! — не понял мастер.

Продажная душа швырнула на стол пачку денег:

— Чёрт с тобой!.. Пользуйся!.. — схватила часы и умчалась.

Петушков как потерянный поглядел вслед бабе, подбежал к морскому хронометру, взял свой пульс, сосчитал и ахнул. Двести двадцать!

Это был единственный случай, когда мастер Петушков, который всегда всё знал, не мог даже самому себе объяснить, что случилось.

11

Над Щучьим озером свистел ветер. Уткнувшись в варежки, Лёля горько плакала. А Чёрная душа стояла над девочкой, рассказывая про Митю плохое.

— Всё равно не верю, — всхлипывая, говорила Лёля. — Это выдумали злые люди, они вас обманули…

— Выдумали, — горько усмехнулась Чёрная душа. — И я была счастливой матерью трёх детей. И у меня был дом, и салфеточки на комоде, и телевизор… Так было хорошо! Дети играли в чижика, а Митя их съел!

Бумажная душа, писавшая что-то вороньим пером, поддержала Чёрную душу:

— Он и меня чуть не съел…

— И её, — кивнула Чёрная душа. — Мы спаслись от Мити, притворившись снежными бабами, чтобы нас холодно было есть.

Такое количество подробностей подействовало на доверчивую душу девочки. Она грустно спросила:

— А где сейчас Митя?

— Наверное, где-нибудь сидит и кого-нибудь ест, — сказала Чёрная душа.

— Неужели? — прошептала Лёля.

Где же в это время на самом деле был Митя? Почему он не мчался на помощь девочке, сердце которой было в опасности? Очень просто: он всё ещё сидел в избе и, насупившись, чистил картошку.

Медленно шли на стене ходики, словно маятник цеплялся за что-то невидимое. И в трубе слышался вой:

«У-у-у-у… Он хочет съесть бабу Ягу-у… Он уже вылетел за нею в трубу-у… У-у-у-у…»

Митя подозрительно посмотрел на вьюшку трубы.

Мать рогатым ухватом вытащила противень из печи: пирог был бледен и тонок, он не поднялся, не подрумянился.

— Не пекутся пироги! — воскликнула мать. — Что за напасть! — и с сердцем сунула противень в печь. Ей даже и в голову прийти не могло, что это время останавливается.

Митя очистил последнюю картошку и бросил нож. В раздумье он подошёл к окошку, покрытому ледяными узорами.

— Где искать её?.. — пробормотал он с тоской.

Внезапно солнечный луч багровым огнём осветил снежные узоры, окно вспыхнуло и стало похоже на карту. Митя пальцем повёл по снежным иероглифам, бормоча:

— По Волчьему логу до горелого пня…

— Что? — спросила мать.

— Не мешай! — сказал Митя. — От горелого пня до Лысого болота через Кузькин брод…

— Помешался… — сказала — мать, вытаскивая ухватом второй пирог.

— …И овражком до Щучьего озера!

Стрелой Митя кинулся к шубе.

— Ты куда?

Митя сразу поднял дикий рёв. Мать махнула на него рукой.

— Ладно, иди, — сказала она. — Это от твоего крика пироги не пекутся.

И Митя выбежал на улицу.

12

А время в мире останавливалось. Замедляли ход швейцарские часы с гарантией на пятнадцать лет, и те часы, которые продают в стакане с водой, и даже самые точные на свете, которые идут по звёздам…

Лёля сидела на пеньке, с закрытыми глазами; её сердце билось чуть слышно, и каждый удар будто уносил частицу её жизни.

— Теперь веришь? — усмехнулась Чёрная душа.

— Нет, — прошептала Лёля.

— Ещё что-нибудь расскажи, — буркнула Бумажная душа Чёрной. Та кивнула.

— А ты знаешь, зачем Митя поступил в школу?

— Учиться… — едва слышно сказала Лёля.

— Ну да! Чтобы съесть двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного. А потом он хочет съесть учительницу и дядю Васю.

— Не хочет! — сказала Лёля.

— Хочет, хочет! — сказала Чёрная душа. — Он давно бы их съел, да ждёт, когда зажгут ёлку…

Ах, если бы в это время двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного и все остальные мальчики и девочки вместо того, чтобы кататься на катке, пришли на помощь Лёле! Но они ничего не знали.

Каток был устроен на деревенском пруду и окружён сугробами. На старте и финише навалом лежали шубы и шапки. Трое мальчишек готовились к старту. А у финишной черты стоял дядя Вася с секундомером.

— Внимание! — скомандовал дядя Вася. — Приготовились! Пошёл!

Он взмахнул рукой и нажал кнопку секундомера. Мальчишки помчались. Остальные вопили:

— Давай, Мишка!.. Сашка, давай!..

Честно говоря, мальчики бежали не очень бойко. Но дядя Вася с изумлением смотрел на часы.

Когда Тимошкин пересёк линию финиша, дядя Вася остановил секундомер.

— Не может быть! — сказал он.