Туве Янссон - Опасное лето Страница 6

— Наверное, приятно иметь такую гладкую шерстку? — спросила ее Мюмла.

— Очень, — ответила довольная фрекен Снорк. — Миса, а у тебя шерстка такая же гладкая?

Миса не ответила.

— У Мисы, наверное, такая же гладкая шерстка, — сказала Мюмла, закручивая волосы в узел.

— А может, ей пойдут мелкие кудряшки? — предположила фрекен Снорк.

Вдруг Миса топнула ногой.

— Старые трещотки! Надоели со своими челками и кудряшками! — закричала она со слезами на глазах. — Воображаете, будто все на свете знаете! А еще эта фрекен Снорк, у которой платья и то нет! Я бы никогда, никогда в жизни не стала ходить без платья. Я бы лучше умерла, чем стала ходить без платья! — И, разрыдавшись, бросилась бегом через гостиную в коридор.

Всхлипывая, она ощупью пробиралась в темноте, пока не застыла на месте от страха: она вспомнила о том, кто так странно смеялся в доме. Маленькая Миса перестала плакать и испуганно попятилась. Она шарила и шарила в поисках двери в зал. Но чем дольше она искала, тем ей становилось страшнее. Наконец она отыскала дверь и распахнула ее.

Но вбежала Миса вовсе не в зал, а в другую, незнакомую комнату. То было слабо освещенное помещение со множеством выставленных в ряд отрубленных голов на ужасно длинных, худых шеях. Все эти головы, поросшие необыкновенно густыми волосами, были повернуты к стене.

«Подумать только, если бы они глазели на меня…» — ужаснулась Миса.

Она была так напугана, что боялась шевельнуться и лишь завороженно смотрела на золотистые кудри, черные локоны и рыжие завитушки…

Между тем фрекен Снорк мучилась раскаянием в гостиной.

— Да не думай ты о ней, — посоветовала ей Мюмла. — Миса слишком обидчива.

— Но она ведь права, — пробормотала фрекен Снорк, взглянув на свой живот. — Я должна носить платье.

— Этого еще не хватало, — сказала Мюмла. — Вот насмешила!

— А сама-то ты в платье! — возразила фрекен Снорк.

— Так это же я, — весело сказала Мюмла. — Послушай-ка, Хомса, как по-твоему, нужно фрекен Снорк платье?

— Конечно, если ей холодно, — ответил Хомса.

— Нет, нет, вообще, — сказала фрекен Снорк.

— Или если пойдет дождь, — посоветовал Хомса, — но тогда разумнее обзавестись плащом.

Фрекен Снорк покачала головой. Постояв минутку в раздумье, она сказала:

— Пойду помирюсь с Мисой.

Она взяла карманный фонарик и вышла в коридор. Там никого не было.

— Миса! — тихонько позвала фрекен Снорк. — Знаешь, мне нравится твой прямой пробор…

Но Миса не отвечала. Фрекен Снорк увидела узкую полоску света, пробивавшуюся сквозь полуоткрытую дверь, и на цыпочках вошла туда. Там сидела Миса, и волосы у нее на голове были совсем другие.

Длинные золотистые локоны обрамляли ее озабоченное лицо. Маленькая Миса посмотрела в зеркало и вздохнула, затем взяла другие, не менее прекрасные волосы и натянула их на самые глаза, закрыв челкой лоб. Но и эти рыжие пышные волосы не украсили ее. Наконец дрожащими лапками она взялась за локоны, которые приберегла напоследок, так как они нравились ей больше всех остальных. Иссиня-черные, как вороново крыло, они были украшены золотыми блестками, сверкавшими, словно слезинки. Затаив дыхание Миса примерила новый парик. С минуту она внимательно рассматривала себя в зеркале. Затем так же медленно сняла волосы и уставилась в пол.

Фрекен Снорк бесшумно выскользнула назад в коридор. Она поняла, что Мисе лучше побыть одной.

Но обратно в зал фрекен Снорк не пошла. Она пошла дальше по коридору, потому что почувствовала манящий и сладковатый запах, запах пудры. Кружок света от карманного фонарика бегал вверх-вниз по стенам и остановился наконец на магическом слове «Гардеробная».

— Платья! — прошептала фрекен Снорк. — Там платья!

Она нажала ручку двери и вошла.

— О! Какое чудо! — пролепетала она. — О, как прекрасно!

Платья, платья, куда ни кинешь взгляд, всюду платья. Они висели бесконечными рядами, сотнями, одно за другим: тяжелая сверкающая парча, легкие облачка тюля и лебяжьего пуха, набивной шелк разных цветов и черный, как ночь, бархат. Повсюду мерцали разноцветные блестки, перемигиваясь короткими вспышками, словно огни маяка.

Ошеломленная фрекен Снорк подошла ближе. Она ласкала платья, заключала их в объятия, зарывалась в них мордочкой, прижимала к груди. Платья шуршали, они пахли пылью и духами, окутывали ее мягкими складками. Внезапно фрекен Снорк выпустила платья из лапок и немного постояла на голове.

— Это чтобы успокоиться, — прошептала она про себя. — Мне надо успокоиться, иначе я умру от счастья. Платьев так много…

Перед обедом Миса грустила в углу зала.

— Привет! — сказала фрекен Снорк и уселась рядом. Миса искоса посмотрела на нее, но ничего не ответила.

— Я ходила по дому и искала себе платье, — рассказывала фрекен Снорк. — Нашла несколько сотен платьев и ужасно обрадовалась.

Миса издала звук, который мог означать что угодно.

— Может, и тысячу, — продолжала фрекен Снорк. — Я все смотрела и примеряла, и мне становилось все грустнее и грустнее.

— Неужели! — воскликнула Миса.

— Ну разве все это не удивительно! — сказала фрекен Снорк. — Понимаешь, их было слишком много. Мне никогда не успеть перемерить их и не решить, какое из них самое красивое. Я чуть не испугалась. Если бы там висело всего два платья, я бы выбрала самое лучшее.

— Это было бы куда легче, — согласилась обрадованная Миса.

— Поэтому я взяла и сбежала из гардеробной, — закончила фрекен Снорк.

Потом они помолчали, наблюдая, как Муми-мама накрывает на стол к обеду.

— Подумать только, — сказала фрекен Снорк, — подумать только! Какая тут раньше жила семья! Тысяча платьев! Пол, который вращается, картины под потолком, гардероб, битком набитый вещами. Мебель из бумаги и искусственный дождь. Как, по-твоему, выглядели прежние хозяева?

Миса вспомнила чудесные локоны и вздохнула.

А за спиной Мисы и фрекен Снорк, среди пыльного хлама, за бумажной пальмой поблескивали внимательные и блестящие маленькие глазки. Глазки презрительно разглядывали Мису и фрекен Снорк, а потом, скользнув по гостиному гарнитуру, остановились на маме, которая раскладывала по тарелкам кашу. Глазки еще больше потемнели, а мордочка насмешливо сморщилась.

— Обед подан! — закричала Муми-мама.

Взяв тарелку с кашей, она поставила ее на пол под пальму. Все бросились к столу и уселись вокруг.

— Мама! — сказал Муми-тролль и потянулся за сахаром. — Мама, ты не находишь…

Тут он осекся и выпустил из лап сахарницу, которая со звоном упала на пол.

— Глядите! — прошептал он. — Глядите!

Все обернулись и посмотрели.

Какая-то тень отделилась от стены в темном углу. Что-то серое и сморщенное прошаркало по полу гостиной, заморгало от солнечного света и затрясло седыми усами, враждебно оглядывая семью муми-троллей.

— Я Эмма, — высокопарно представилась старая театральная крыса. — Я хочу только сказать, что терпеть не могу кашу. Уже третий день вы едите кашу.

— Завтра утром будет молочный суп, — робко пообещала мама.

— Я ненавижу молочный суп, — ответила Эмма.

— Может быть, вы, Эмма, посидите с нами? — предложил папа. — Мы думали, что дом всеми покинут, и поэтому…

— Дом, — прервала его Эмма и фыркнула. — Дом! Это вовсе не дом.

Она подобралась поближе к обеденному столу, но не села.

— Может, она сердится на меня? — прошептала Миса.

— А что ты сделала? — спросила Мюмла.

— Ничего, — пробормотала Миса, опустив глаза в тарелку. — Просто так мне кажется. Мне всегда кажется, что кто-то на меня сердится. Будь я самой прекрасной мисой на свете, тогда все было бы иначе…

— Ну раз ты не самая прекрасная миса на свете, не о чем и говорить, — сказала Мюмла, продолжая есть кашу.

— Эмма, а ваша семья спаслась? — сочувственно спросила Муми-мама.

Эмма не ответила, она смотрела на сыр… Потом схватила ломтик сыра и сунула его в карман. Ее взгляд блуждал по столу и остановился на блинчике.

— Это наш блинчик! — закричала малышка Мю. Она прыгнула на стол и уселась на блинчик.

— Это некрасиво, — упрекнула ее Мюмла и, столкнув сестру с блинчика, почистила его и спрятала под скатерть.

— Дорогой Хомса, — торопливо сказала Муми-мама. — Сбегай и посмотри, не найдется ли в кладовке чего-нибудь вкусненького для Эммы.

Хомса умчался в кладовку.

— Кладовка! — возмутилась Эмма. — Кладовка! Вы называете суфлерскую будку кладовкой! Вы называете сцену гостиной, кулисы — картинами, занавес — занавеской, а реквизит — дядей! — Она раскраснелась, и мордочка ее сморщилась. — Я рада! — кричала она. — Я очень рада, что маэстро Филифьонк — вечная ему память! — вас не видит! Вы ничего не знаете о театре, даже меньше чем ничего, у вас нет ни малейшего представления о театре!