Гру Дале - Черт-те что, или Праздник первого зуба Страница 6

А вдруг ВЕЩЬ окажется ЦВЕТНОЙ? Или даже ЛОПАТОЙ? Начищенной гладкой блестящей лопатой! Вот это было бы везение! Вот это было бы чудо! У Бамбуля слюнки потекли, когда он себе это представил. Тут-то у них внизу всё тёмное, ну в лучшем случае коричневое или серое. Немного желтоватого фосфора и серы, розовые новорождённые крысята, чуть красноты от углей, лавы и краснокожих чертей. А так всё тусклое, скучное в общем-то. Бамбуль глубоко вздохнул, втянул в себя глоток воняющего тухлым яйцом воздуха. Вот бы порадовать глаз видом чего-то яркого, разноцветного. У него даже в голове запузырилось от радостного предвкушения.

Однажды к ним закатился полосатый мяч. И он, Бамбуль, нашёл его! Правда, мяч сразу отняли и отправили в Музей Человека, там он теперь и лежит на полке. В музее вообще богатая коллекция: есть щётка для мытья посуды, колпачок с велосипедного колеса, башмак, верёвка, маленький красный совочек и сломанные грабли. И все экспонаты имеют названия, потому что среди подземной нечисти есть и такие, кто разбираются в людях и их повадках.

Самый главный знаток по этой части конечно же Ибн-Кошмарыч. Он долго (сколько именно, неизвестно) жил среди людей. И это он создал Музей Человека. Он с ходу назовёт вам любую штуковину, которой люди пользуются: от забавных безобидных ножниц до страшного оружия — вилки. И он знает все цвета. Он говорит «синий» и показывает на одну полоску, потом говорит «зелёный» и дотрагивается до другой. Ещё он утверждает, что у людей над головой потолок такого же синего цвета, как на мяче, а по зелёному они ходят ногами, потому что земля с их стороны покрыта густыми и влажными волосами такого цвета. Бамбуль пытался представить себе жизнь среди зелени и синевы, но так увлекался, что у него начинала кружиться голова и ему делалось дурно.

Сначала Бамбуль не верил рассказам Ибн-Кошмарыча. Но все черти, злыдни и вся нечисть, кто бывал на земле, в один голос рассказывали престранные истории о том, на чём люди сидят, что едят, в чём ходят, что слушают. А ещё — какие-то диковинные байки о летучих гудящих штуках, и о шумелке с длинным носом, которая втягивает в себя всё, что найдёт, и о каком-то тяжёлом, гладком, холодном материале, притом совершенно прозрачном.

Понятно, что нечисть вылезала на землю только в безлунные ночи и возвращалась с рассказами о земле и населяющих её людях, в общем-то похожих на обычных чертей, но без хвоста, копыт и рогов. Вернувшиеся говорили о странных тряпочках, которые надевают поверх шкуры, и о чудесных ярких красках. Правда, всем известно, что всё сказанное надо делить надвое. Тем более столько лет прошло (это всё было давным-давно, ещё до рождения мамы Бажабы). Хотя Злыдневна те деньки застала, и ей тоже было что рассказать. А потом на земле появилось ЭЛЕКТРИЧЕСТВО. Теперь даже ночью светло как днём, и ни чёрту, ни злыдню ходу наверх нет — спрятаться негде.

Так что и музей новыми экспонатами давно не пополняется. За исключением разве что того мяча, который нашёл Бамбуль. Вы, конечно, не поверите, но Ибн-Кошмарыч знал даже это слово. Его написали на камне и положили рядом с мячом, а ещё написали, что он обнаружен и передан в фонд музея Бамбулем. Ибн-Кошмарыч растолковал всем, что мяч — это ИГРУШКА, или бесполезная вещь. От неё толку никакого, потому как её нельзя ни съесть, ни когтями подрать, и даже от крысопотамов она не защищает. Её можно только катать и кидать. И люди, чудаки, специально для этого мячи делают.

Но звук, с которым мячик тогда давно ударился о стену, был подозрительно похож на тот, что раздался в черноте подземья сегодня утром. Это не был тяжёлый грохот камня или шуршание земли и песка. Нет, это был совсем другой звук, от которого у Бамбуля встала дыбом шерсть на руках и заломило шею от нетерпения и любопытства. Он высунул язык, задышал часто, как собачонка, встал на четвереньки и бросился на поиски ЭТОГО. Он обшарил тёмные закоулки ходов и лазов, не освещённые пламенем огнедыров. Он перекопал все кучи нападавшей с потолка земли, прощупал, пронюхал и облизал каждую трещину и выемку, сперва с одной стороны коридора, потом — с другой. И наконец в красноватом свете самого дальнего огнедыра он увидел то, что искал. Но фу — какая гадость! ОНО было маленькое, кривое, обычного коричневого цвета, обляпанное землёй. Неужели от такого заморыша может быть ТОТ САМЫЙ звук? Странно.

У Бамбуля от разочарования заурчало в животе. Его почти затошнило. Он так надеялся найти что-нибудь яркое, упругое, красивое. И на тебе — нашёл. И втройне обидно, что без всякого Ибн-Кошмарыча ясно: это не подушка.

Бамбуль горько пыхтел, обиженно сопел, грустно вздыхал и изредка свиристел. «Эх, не повезло!» — подумал он и со злостью поддел этот корявый камень ногой. Но тот покатился слишком легко для камня, хотя и не рассыпался, как земляной ком. Тогда Бамбуль наклонился, снова взял в руки ЭТО и внимательно рассмотрел. И наконец всё понял. Это была голова. Маленькая, ссохшаяся, тёмная голова, которая смотрела на него глазками-точечками.

— Черти добрые! — завопил Бамбуль и отшвырнул голову подальше.

Она плюхнулась на землю, откатилась к стене и стала медленно поворачиваться с боку на бок, устремляя на Бамбуля то один злющий глаз, то другой.

— Помогите! — Бамбуль обтёр ладони о пузо и скорчил гримасу.

Тысяча добрых дел, что за гадость! Засушенная голова… Бывает же такая мерзость?! Ни рук, ни ног, а глазами так и зыркает. Бамбуль перевидал на своём веку множество неприятных тварей, но такую пакость видел впервые.

Он весь покрылся цыпками, его три раза стошнило. А этот череп недоделанный лежал по-прежнему у стены и наблюдал за ним. В том, что он живой, сомневаться не приходилось. Ишь, таращится! Наверняка издевается втихаря… Бамбулю очень хотелось дать дёру, но любопытство взяло верх: подойди к нему, так, ещё шажок, присядь, ну-ка рассмотри эту штуку получше. Вдруг это панцирь, а внутри втянутые руки и ноги? Интересно, а как это передвигается? Перекатывается? Или ползает, как червяки и слизни? А вдруг это погребёнок? У них ведь тоже жёсткая, сухая кожица, насколько Бамбуль помнит.

Голова лежала на боку. Она не шевелилась, но глаз от Бамбуля не отводила. «А ведь и правда смахивает на погребёнка», — подумал Бамбуль и осторожно подполз поближе. Стаза зыркают, рот приоткрыт. Однако! Бамбуль сроду такого не видывал, но не раз слышал истории, которые любят рассказывать по вечерам у костра старики. Что вообще-то здесь, внизу, погребятам слишком жарко, они не выносят такой духоты, сухости и глубины. Что они предпочитают верхние земли, влажные и липкие от перегноя. Люди охотятся на них и, если удаётся, тысячами сгоняют их в погреба. Там погребята спят: в кучах по углам или в специальных коробах. Им нужна полная темнота, иначе они делаются ядовитыми, яд проникает в кожуру, и они зеленеют. Мысль о яде так напугала Бамбуля, что у него застучали зубы. Вот ведь страшные какие, шалости человеческие!

Бамбуль переполз на другую сторону. Погребёнок и глазом не повёл. Глаза у него были чёрные, мелкие, глубоко запавшие. И смотрели очень неприятно, не моргая. Может, он дохлый, подумал Бамбуль и чуть-чуть ткнул его пальцем. Погребёнок перекатился и лёг носом в землю. И тут только Бамбулю открылась вся страшная правда. У погребёнка было не два глаза — нет, их только на затылке было пять! Бамбуль затрясся. Ему стало так чертовски холодно, что он весь, от загривка до когтей, покрылся мурашками размером с крупного клопа.

— О-о-ой! — простонал Бамбуль, кривя рот. — Гадость!

«Надо звать на подмогу папашу Бабадура, — решил он. — А то кто этих погребят знает? Вдруг они жалятся или кусаются? Зубы-то у них небось ядовитые. Хотя нет, папашу сейчас не дозовёшься. Он внизу, дежурит. Остаётся бабушка. Она наверняка знает, что это за жуть такая. И уж точно отличит погребёнка от ссохшейся головы гнома».

Бабушка в тёмном коридоре промышляла своих любимых жучков. Бамбуль издали услышал шарканье ног и учуял её сладковато-тухловатый запах. Ему стало гораздо спокойнее, он даже заулыбался про себя.

— Бабушка, — зашептал он.

Шарканье прекратилось, стало тихо. На секунду Бамбуль испугался, уж не обознался ли он: кого ему сейчас не хотелось видеть, так это старшего братца. Но вот послышалось знакомое булькающее дыхание и характерный стук хвоста по полу, и показалась бабушка.

— Краснушка ты моя страшненькая, — ласково пробулькала Злыдневна. — Опять дома не сидится?

— Бабушка, пойдём, ты мне нужна, — сказал Бамбуль и поймал в темноте руку Злыдневны.

Её длинные, кривые, острые ногти корябали ему кожу, но Бамбуль, не замечая этого, тянул бабушку за собой.

— Ну-ну, хвостатик, — задыхаясь, просила бабушка, — не спеши. Бежишь, как от ладана.

— Там ещё хуже, — отвечал Бамбуль, прибавляя шаг. — По-моему, там погребёнок.