Юрий Степанов - Таблетки от непогоды Страница 7

Одна только Рябенькая курочка молча копалась в земле, выискивая зернышки и червячков. Для нее самым важным было снести новое яичко.

Белый воробей

У Воробья с Воробьихой появились птенчики: трое нормальных, а четвертый — белый.

— Как все это понимать? — спросил строго папа Воробей.

— Я и сама ничего не понимаю, — ответила Воробьиха. — Как говорится, в семье не без урода.

— Что урод, я и сам вижу, но что все скажут о подобном случае?

— Может, он еще со временем посереет, — сказала Воробьиха.

— Буду надеяться, — сказал папа Воробей. Прошло время. Птенцы подросли. Пора было вылетать из гнезда, а Белый не посерел.

— Позор! — говорил папа Воробей. — Как я с ним на люди покажусь?

— Может, все и обойдется, — сказала мама, — рискнем!

И папа вытолкнул птенцов из гнезда. Трое братьев Белого опустились в стаю, и на них никто даже внимания не обратил. А когда опустился Белый, воробьи даже чирикать перестали.

Первым опомнился Бесхвостый воробей.

— Белый воробей!!! Позор! Проучить! Проучить! — закричал он что есть силы.

И, налетев на Белого, стал вырывать ему перышки из хвоста. Его примеру последовала вся стая.

Спас Белого воробья папа. Он как орел налетел на стаю, и воробьи разлетелись.

— И за что его так? — вздыхала мама Воробьиха.

— Не будет белым! — отвечал папа Воробей. — Сама подумай: кто будет в стае терпеть «белую ворону». Не будь он мне сыном, я бы и сам задал ему хорошую головомойку.

С тех пор Белому воробью частенько попадало, особенно от Бесхвостого. Когда воробьи начинали скучать и часто поглядывать на оставшиеся перышки Бесхвостого воробья, Бесхвостый кричал:

— Айда, проучим Белого воробья!

И всегда находились желающие.

— За что меня все клюют? — спрашивал Белый воробей у папы.

— Вот будешь серым, как все, — никто клевать не будет, — отвечал папа.

Однажды Белый воробей перевалялся в грязи, и произошло чудо: никто его не клевал. От этого Белому воробью стало так хорошо и весело, что он стал прыгать и громко чирикать. Это очень понравилось Молоденькой воробьихе — самой красивой в стае.

— Люблю таких отчаянных и веселых, — сказала она Белому воробью, — а гнездышко у меня выстлано голубиными перышками.

Другие воробьи завидовали Белому и тоже прыгали и чирикали, но Воробьиха на них даже внимания не обращала.

— И почему я тебя раньше не встречала? Ты чей? — спрашивала Молоденькая воробьиха.

Белый воробей уже хотел признаться, что он Белый, как Воробьиха заметила его белые перышки.

— Какая наглость! И он еще посмел мне понравиться! — закричала она.

— Проучить! Проучить! — зачирикал Бесхвостый воробей. И воробьи бросились на Белого.

Спасся Белый воробей только в луже. В одно мгновенье все воробьи так перевалялись, что перестали узнавать своих. Зато Бесхвостому досталось на орехи. Ведь он даже в грязи оставался бесхвостым. После этого случая Белый воробей никогда не появлялся в воробьиной стае чистым и жил относительно спокойно.

Скоро он стал стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь, но никак не мог понять: почему грязным воробьем быть лучше, чем чистым, и почему обязательно надо кого-то клевать?

Кто кому должен?

Ранней весной проснулся Сурок, заглянул в кладовую и почесал затылок:

— М-да! А чего же я грызть буду? До нового урожая еще далеко, а у меня в кладовой хоть шаром покати.

Не любил Сурок думать, а пришлось. Пораскинул он мозгами и вспомнил о Хомячке. В трудную минуту Сурок всегда о нем вспоминал. С Мыши взять нечего. Крот — жмот: он скорее прозреет, чем зерно даст. А Хомячок добрый. Войдет в положение. И Сурок побежал к Хомячку.

Оказалось, что у Хомячка полная кладовая отборной пшеницы.

— Почему это у меня нет ничего, а у тебя полная кладовая? — спросил возмущенно Сурок.

— Поработал осенью — вот и полная, — ответил Хомячок.

— По-твоему, я не работал! — еще больше возмутился Сурок. — А не брал ли ты у меня осенью взаймы?

— Может, и брал, — отвечает Хомячок, — когда зиму проспишь, разве чего вспомнишь.

— А ты вспомни! Мне чужого не надо, но и своего я отдавать не намерен.

— Хоть убей, не помню, — сказал Хомячок.

— И стоило бы убить! Брать не забываешь, а как отдавать, так у него память отшибло. Говори: сколько брал?

— Не помню, — ответил Хомячок, — а если я тебе должен — бери долг.

— Да уж наверно, ты взял не мало. Мало никто не занимает. По себе знаю. Если уж не отдавать — так лучше как можно больше!

И стал Сурок перетаскивать зерно от Хомячка в свою норку. Отнес мешок, два, три, а Хомячок молчит.

«Не иначе как надуть меня хочет, — думает Сурок, — на совесть мою рассчитывает. Да не на того нарвался. Возьми я у него лишнее — поднял бы крик на весь свет».

Носит Сурок зерно, а Хомячок все молчит.

— Говори, сколько должен, гадкий зверек! — возмутился Сурок. — Я не позволю себя обманывать.

— Не помню, — отвечает Хомячок, — вспомнил только, что ты у меня осенью два мешка занимал.

— Если занимал, значит, отдал, — сказал Сурок.

— Может быть, — сказал Хомячок, — не помню.

— Все ты помнишь, разбойник! Но ты мне все до зернышка вернешь. Я отучу тебя честных сурков обманывать!

— Извини меня, Сурок, — говорит Хомячок, — в следующий раз записывать все буду.

— Прощаю, — отвечает Сурок. — Сам не без греха. И хорошо, что ты отпираться не стал. А то бы я всему лесу рассказал, какой ты гадкий зверек.

И Сурок ушел, унося с собой последний мешок с зерном.

Дела давно минувшего

В далекие времена все лесные дела были свалены в одну большую кучу на лесной поляне. Мокли они под дождем, сохли на солнце, мерзли на морозе — никому до них дела не было. Однажды только сломал себе Волк зубы на каком-то деле, и с тех пор поляну обегали за версту. Как говорится, от греха подальше.

— Мы не люди, чтобы делами заниматься, — говорили звери, — вот если б съедобное что в делах было, тогда другое дело.

Поляна по этой причине была самым спокойным местом в лесу, и Медведь решил устроить там свою берлогу.

Закопался он в самые мягкие и пушистые дела — и заснул. Увидала все это Сорока.

— Медведь-то в делах зарылся! — затрещала она на весь лес. — На делах спит, делами покрывается, может, еще и ест!

— Мы тоже не рыжие! — закричала Лиса. — Дела у нас общие, а Медведь один их захапал.

— Лучше подавлюсь своим делом, а Медведю его не отдам, — прорычал Волк.

— Мне дела нет до дел, но своего дела никому не уступлю, — прохрюкал Кабан.

— Может, дела сейчас в моде, а мы ничего не знаем, — запищали белочки.

И звери бросились на поляну. В одну минуту от кучи дел не осталось и следа, и Медведь оказался на голой земле.

— Так и надо косолапому! — кричала Сорока. — Хотел все, а не досталось ничего.

Проснулся Медведь и решил, что он во сне переполз на другую поляну. А звери притащили дела домой и не знают, что с ними делать. Кто на пол постелил, кто на стену повесил, кто в сундук запрятал, кто грыз, давился и проклинал все дела на свете. Лиса зарыла свое дело на черный день. У некоторых дела были липкими, пахли так, что хоть из дома беги. Зато — модно! И перед соседями не стыдно. У одного Медведя ничего не было.

С тех пор где бы ни собрались лесные жители, сразу начинали хвалиться своими делами и доказывать, что у каждого дело самое лучшее. Да заодно над Медведем посмеиваться.

Кое-кто жалел Медведя, которого по-прежнему побаивались, уступая при встрече дорогу, а за глаза называли косолапым бездельником.

Лягушечья радость

Маленький Лягушонок проснулся оттого, что его распирала беспричинная радость. Он открыл глаза и увидел встающее солнце.

— Как прекрасен этот мир! — воскликнул он. — И почему это я раньше не замечал?

Лягушонок от рождения был очень веселым, многое его радовало, но это утро было какое-то особенное. Все-все вызывало в нем неописуемый восторг: капельки росы на траве, и кисея тумана над прудом, и даже комарик, сидевший на травинке.

Лягушонку хотелось сделать что-то необыкновенное, хорошее, отчаянное: расплескать пруд лапками или же допрыгнуть до неба. Лягушонок нырнул в воду. Вода была как парное молоко — просто лопнуть можно от удовольствия. Накупавшись, Лягушонок взобрался на лист кувшинки и что есть силы заквакал:

— Вставайте, поднимайтесь, лежебоки! Смотрите, какое чудесное утро! Какое необыкновенное солнце! Какое небо, какие лилии, какая роса!

— Ты что это, головастик, расквакался чуть свет? Спать не даешь, — заворчали сонные обитатели пруда.