Юрий Вийра - Мой папа – Мюнхгаузен (сборник) Страница 8

– А до Бориса-то вы добрались?

– Добрались. А на следующий день я впервые прокатился на лифте. Вот страха натерпелся!

– Папа, но ты же ни капельки не боишься, когда ездишь со мной?!

– Ну, с тобой мне ничего не страшно. Ты же меня защитишь. Правда?

– Защищу… Папа, если честно, я тоже иногда боюсь ездить в лифте, особенно одна.

– Я это сегодня утром заметил. Лифт стоял на нашем этаже открытый, двери заело, и ты топталась перед ним, не решаясь войти. Не бойся, входи и нажимай кнопку нужного тебе этажа – двери закроются. А можно их закрыть и не входя. Просунь в кабину руку и нажми на любую кнопку – они тоже закроются. Но при этом надо успеть отдёрнуть руку, иначе двери могут её прищемить. Это ещё полбеды. А если лифт поедет и потащит руку за собой?! Со мной однажды такое случилось. Ты тогда была совсем маленькой и, конечно, этого не помнишь. Моё счастье, что я отправил лифт не далеко, с восьмого этажа на пятый. Он ехал, а рука все вытягивалась и вытягивалась. На пятом этаже двери наконец раздвинулись. В ту же секунду кто-то завизжал на весь дом. Это кричала мама Филиппа – в лифте ей привиделась волосатая рука. А мы с тобой весь вечер играли в прятки. Ты пряталась, а я искал. Сидел на кухне, пил чай с баранками, а моя трёхэтажная рука ползла из комнаты в комнату, как удав. Когда она оказывалась совсем близко, ты не могла сдержать смех, а я тебя хватал и щекотал. К утру рука стянулась и стала почти такой, как другая. Вот посмотри: правая чуть длиннее, сантиметра на два… Видишь?

– Да, вижу. Бедный папа! У тебя и правый глаз в два раза больше. Ты в лифт не заглядывал, когда на кнопку нажимал?

О скромности и законах физики

– Папа, ты скромный?

– Скромный. Не кричу на каждом углу, что я гениальный писатель.

– А зря. Надо кричать. Как же люди узнают, что ты гений?

– Я не говорил, что я не кричу. Я сказал, что кричу не на каждом углу. Сколько домов от нашего дома до станции метро «Таганская», если считать правую сторону улицы?

– Не знаю. Штук пятнадцать.

– Ты попала в самую точку – ровно пятнадцать. Пятнадцать домов и соответственно тридцать углов. Я прокричал у каждого десятого угла: на остановке троллейбуса, у памятника Радищеву и у входа в метро.

– Когда это было?

– Перед Новым годом, тридцать первого декабря.

– И тебя санитары не забрали?

– Нет. На остановке не было ни души, у памятника влюблённая парочка играла в снежки, они даже не оглянулись.

– Скажешь, и у метро никого не было?!

– Было. Тьма-тьмущая. А после того, когда я загородил вход и закричал, стало ещё больше.

– И они вызвали «скорую помощь»?

– Да, пригрозили вызвать. Я возмутился: «Почему только “скорую”?! Вызывайте милицию, пожарников!» Увы, пожарники так и не прибыли.

– А зачем тебе потребовались пожарники?

– Как зачем?! Они бы приехали на пожарной машине, выдвинули свои длинные лестницы; я забрался бы на самый верх и прокричал в мегафон: «Я гениальный писатель!»

– А у тебя был мегафон?

– Нет, мегафон я одолжил бы у Синицына.

– Какого Синицына? А, это наш участковый! Ты его сделал героем своих сказок.

– Да. И территория перед входом в метро «Таганская» тоже входит в участок Синицына. Он пробрался сквозь толпу и пожал мне руку. Потом достал из-за пазухи видавший виды том «Подвигов Юрия Борисовича» – майор носит мою книгу вместо бронежилета, и она уже трижды спасала ему жизнь: бандитские пули застревали между семьдесят пятой и семьдесят восьмой страницами. Синицын включил мегафон, открыл книгу и с выражением прочитал первую главу. Затем обратился к народу: «Разве это не гениально?» Толпа разразилась аплодисментами: «Гений! Качать его». Люди подхватили меня и Синицына и стали подбрасывать.

– А Синицына за что?

– За компанию. Потом качали санитаров «скорой помощи». Они оказались чемпионами Москвы по бегу с носилками. Санитары тут же доказали, на что они способны: обежали Таганскую площадь с пустыми носилками за двенадцать минут, а с нагруженными – за девять. Роль больного исполнял грузный Синицын.

– Что-что?! С нагруженными носилками они бежали быстрее, чем налегке? Но это невозможно!

– Возможно. Во-первых, их подстёгивал профессиональный долг – куда торопиться, если на носилках никого нет? Во-вторых, здесь, по-видимому, вступил в действие закон Диккенса и Робсона. Я не помню точно, как этот закон физики формулируется, но смысл в том, что при сложении времени в минутах результат может получится не такой, как положено, а несколько меньше. Посчитай сама. От метро до универсама санитары добежали за две минуты, от универсама до Больших Каменщиков – за три минуты, от Каменщиков до магазина «Нумизмат» – за полторы минуты и от «Нумизмата» до метро – за три с половиной. Сколько получилось?

– Кажется, десять.

– Точно. А секундомер показал девять. Кстати, этот закон имеет отношение и к школьным оценкам по физике. Ты мне всю прошлую четверть говорила, что получала четвёрки, а за четверть вышла тройка…

– Папа, между прочим: завтра у нас годовая контрольная по физике. Я хотела подготовиться, а ты меня отвлекаешь своими разговорами. Лучше приготовь мне на ужин горячие бутерброды в духовке, а я пока видик посмотрю. Кстати, писателя Диккенса я знаю, он написал мамины любимые «Записки Пиквикского клуба». А кто такой Робсон?

– Был такой негритянский певец, Поль Робсон.

– Ясно. Можешь делать бутерброды.

О нашем памятнике

– Папа, здесь нет моего дня рождения?!

– А что ты читаешь?

– Газету «Вечерний клуб». Тут напечатан календарь главных событий двадцатого века.

– Понимаешь, журналисты могут ошибаться и принимать второстепенные события за главные и наоборот. Я уверен, лет через двадцать во всех календарях будет и твой день рождения, и фотография моего памятника в Москве. О, у меня мелькнула прекрасная мысль! Знаешь, где есть место для этого памятника? В сквере на Таганской площади.

– Это где на столбе вертится реклама кока-колы?

– Точно.

– И какой ты хочешь для себя памятник?

– Мне нравятся конные статуи.

– Что значит – конные?

– Я верхом на коне. Вроде Медного всадника.

– Папа, по-моему, это скучно. Таких памятников тысячи.

– Мой будет забавным. У коня будут двигаться ноги. Он сможет кивать головой, шевелить ушами…

– Кто, конь или ты?

– Увы, только конь. В детстве я долго тренировался перед зеркалом, но так и не научился ушами шевелить. Кроме того, мой конь будет открывать рот и ржать как часы: в час дня – один раз, в два – два раза и так далее.

– И ночью?

– Нет. Ночью он будет отдыхать. Зачем пугать прохожих?!

– Правильно. А ты что будешь делать?

– Ночью? Молчать. А утром желать всем доброго утра и смеяться задорным смехом. Вот так: ха-ха-ха, хи-хи-хи!

– Это с какого часа?

– Не знаю. Часов с семи.

– В семь часов?! Папа, ты так рано никогда не встанешь!

– Я говорю про памятник. А вечером, часов в одиннадцать, мой бронзовый двойник станет широко и сладко зевать, прикрывая рукой рот. Вот так: а-а-а!

– Ой, я вспомнила стихотворение Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастёт народная тропа…» А как называется улица, которая спускается от Таганской площади к Москве-реке?

– Народная.

– Вот видишь: у Пушкина «тропа», а у тебя – целая улица!

– Знаешь, я об этом как-то не подумал…

– Папа, а мне на этом памятнике места не найдётся?

– Разумеется, найдётся. Ты будешь стоять за мной на крупе коня, как циркачка: в одной руке веер для равновесия, в другой – бронзовый дневник за седьмой класс, а в дневнике выгравировано…

– Папа, чур, он будет открыт на последней странице. Там я написала большими буквами: «Ура! Конец!!!»

О вреде и пользе…

О вреде и пользе чистки зубов

Один мальчик был очень послушный. Мама ему говорит:

– Почисти, пожалуйста, зубы.

И он чистит. Чистит и чистит, пока мама не скажет:

– Сколько можно зубы чистить?! Иди завтракать – в школу опоздаешь.

Однажды она сказала:

– Не забудь почистить зубы, – и на работу убежала. Вернулась вечером домой, а он всё чистит, третий тюбик зубной пасты доканчивает.

Вот какой послушный мальчик.

И всё у него было хорошо, учился на одни четвёрки и пятёрки.

А другой мальчик был непослушный. Мама ему говорила почистить зубы, а он корчил рожи перед зеркалом. Конечно, зубы у него болели и скоро один за другим выпали. Но не все. Два зуба остались, те самые, что называются клыками. И что самое удивительное, эти зубы продолжали расти. И росли не по дням, а по часам. Во втором классе они стали как бивни у моржа. Уткнётся зубами в парту и смотрит печальными глазами на доску. Учительницу это очень смешило, она не могла нормально вести урок и снижала мальчику оценку по поведению. Зато ребята к его виду быстро привыкли и даже гордились, что у них в школе есть такая своеобразная личность.