Туве Янссон - Мемуары папы Муми-тролля Страница 8

– Ваши несчастные папочки – только фон! – закричал Муми-тролль, слегка пнув лапой Сниффа. – Вы должны радоваться, что они вообще попали в книгу!

– Ты почему пнул меня? – заорал Снифф, ощетинив усы.

– Что тут делается? – Муми-мама выглянула из гостиной. – Вы чем-то расстроены?

– Папа читает вслух про свою жизнь, – объяснил Муми-тролль (подчеркнув слово «свою»).

– Ну как, нравится? – спросила мама.

– Захватывающе!

– Ты совершенно прав, – мама улыбнулась сыну и сказала, обращаясь к папе: – Не читай только того, что может дать малышам неправильное представление об их родителях. Вместо этого говори: «многоточие…» Дать тебе трубку?

– Не разрешай ему курить! – завопил Снифф. – Тетка Хемулихи говорила, что от курения начинают дрожать лапы, желтеет морда и лысеет хвост!

– Ну-ну, не огорчайся! – успокоила малыша Муми-мама. – Муми-папа курил всю свою жизнь и не пожелтел, не облысел, да и лапы у него не дрожат…

Она подала папе его пенковую трубку, отворила окна и, напевая, вышла на кухню – варить кофе.

В открытое окно веранды ворвался вечерний морской ветерок.

– Как же вы могли забыть про Шнырька, когда спускали пароход на воду? – упрекнул Муми-папу Снифф. – Навел он когда-нибудь порядок в своей пуговичной коллекции?

– Разумеется, он не раз наводил в ней порядок, – отвечал папа. – И все время изобретал новую систему. Раскладывал пуговицы то по цвету или по величине, по форме или по материалу, а иногда в зависимости от того, насколько они ему нравились.

– Вот здорово! – мечтательно прошептал Снифф.

– Меня лично крайне огорчает то, что моему папаше измазали всю пижаму этим желе, – никак не мог успокоиться Снусмумрик. – В чем же он потом спал?

– В моих пижамах, – разъяснил Муми-папа, пуская большие клубы дыма в потолок.

Снифф зевнул:

– Может, на летучих мышей поохотимся?

– Давайте! – поддержал его Снусмумрик.

– Пока, папа! – сказал Муми-тролль. Оставшись один, Муми-папа, немного поразмыслив, принялся снова писать…

А что ему еще было делать в таком сплошном одиночестве?

На следующее утро тетка Хемулихи проснулась в зверски хорошем настроении. Разбудив нас в шесть часов, она протрубила:

– Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! Возьмемся за дело! Сначала небольшое состязание – штопаем носки: я только что заглянула в ваши ящики. Затем в награду за усердие несколько воспитательных игр. Это так полезно. А что там у нас для укрепления здоровья?

– Кофе, – на всякий случай сказал Шнырек.

– Каша, – сказала тетка. – Кофе пьют только в старости и еще, если страдают трясучкой.

– А я знаю одного, который умер от каши, – пробормотал Юксаре. – Она попала ему в горло, и он подавился.

– Любопытно, что бы сказали ваши папы и мамы, если б видели, что вы пьете кофе, – фырчала тетка Хемулихи. – Они бы заплакали! И вообще, как обстоит дело с вашим воспитанием? Вы воспитанны или нет? А может, вы так и родились трудновоспитуемыми?

– Я родился при самом необыкновенном сочетании звезд, – воспользовавшись паузой, вставил я. – Меня нашли в маленькой ракушке, дно которой было выстлано бархатом!

– Не желаю, чтобы меня воспитывали, – отчеканил Фредриксон. – Я – изобретатель и делаю, что хочу.

– Извините, – воскликнул Шнырек, – но мои папа и мама уже не смогут расплакаться. Они погибли во время генеральной уборки!

– Ха! – хмыкнул Юксаре, с угрожающим видом набивая свою трубку. – Терпеть не могу распоряжений. Они напоминают мне о стороже.

Тетка Хемулихи нас рассматривала и потом объявила:

– С этого дня заботиться о вас буду я!

– Тетенька, не надо! – запротестовали мы хором. Но она, покачав головой, с непреклонным видом произнесла:

– Это мой Долг.

После этих страшных слов тетка исчезла, и, без сомнения, для того, чтобы выдумать еще какую-нибудь новую воспитательную чертовщину.

Невероятно жалея друг друга, мы заползли в палатку на корме.

– Клянусь своим хвостом – никогда и никого больше не буду спасать! – воскликнул я.

– Правильно, – одобрил Юксаре. – Эта тетка способна почти на все. В любой момент она может вышвырнуть мою трубку за борт или запрячь меня в работу! Она может придумать все что угодно!

– Может, вернется Морра, – с надеждой в голосе прошептал Шнырек. – Или кто-нибудь другой, кто будет так добр и съест ее? Извините! Я нехорошо сказал?

– Пожалуй, – откликнулся Фредриксон, но немного погодя добавил: – В этом, однако, что-то есть.

Мы погрузились в молчание, глубоко соболезнуя самим себе.

– Скорее бы стать взрослым! – размечтался я. – Взрослым и знаменитым! Тогда можно будет запросто справиться с этой теткой.

– А как стать знаменитым? – спросил меня Шнырек.

– По-моему, довольно легко! Нужно только сделать то, до чего никто другой еще не додумался… Или что-то старое вывернуть на новый лад…

– Что, например? – полюбопытствовал Юксаре.

– Например, летающий речной пароход, – пробормотал Фредриксон, и его маленькие глазки засветились.

– Не думаю, что быть знаменитым приятно, – размышлял вслух Юксаре. – Может, только в самом начале, а потом это становится совершенно обычным, а под конец от знаменитости голова кругом идет, точь-в-точь как бывает, если долго катаешься на карусели.

– А что такое карусель? – спросил я.

– Машина, – сразу оживился Фредриксон. – Вот так она работает. – И он достал ручку и бумагу.

Меня никогда не переставала удивлять преданность Фредриксона машинам. Они околдовали его. Я же, наоборот, ничего такого в них не находил. Водяное колесо – это еще куда ни шло, но даже обыкновенная застежка «молния» вызывает у меня недоверие. Юксаре знал одного, у которого брюки застегивались на «молнию». И вот однажды «молнию» заело, и она никогда больше не закрывалась. Вот ужас!

Я хотел было поделиться с друзьями своими размышлениями о застежках «молниях», но в этот самый момент мы услышали какой-то очень странный звук. Он напоминал глухое и отдаленное лязганье жестяной трубы. Нас это насторожило.

Фредриксон выглянул из палатки и мрачно произнес одно-единственное слово:

– Клипдассы!

Здесь необходимо кое-что объяснить. Пока мы обсуждали последние события, течение вынесло «Морской оркестр» в дельту реки, населенной клипдассами. Клипдассы – общительные животные, которые ненавидят одиночество. На речном дне они вырывают клыками каналы и образуют там, внизу, целые колонии. Их щупальцы оставляют после себя чуть клейкий след, из-за этого многие называют их клейкдассами и клейклапами.

Клипдассы чаще всего милы, но они беспрестанно грызут и кусают все подряд, все, что попадается им на глаза, особенно то, что они никогда прежде не видели. Кроме того, у клипдасс есть одна неприятная особенность: случается, что они откусывают чужой нос, если им кажется, что нос этот слишком велик. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему мы так забеспокоились?

– Сиди в банке! – крикнул Фредриксон своему племяннику.

«Морской оркестр» застрял в целом море клипдасс. Угрожающе размахивая бакенбардами, они разглядывали нас своими круглыми голубыми глазками.

– Расступитесь, будьте так добры, – попросил Фредриксон.

Но клипдассы только теснее смыкали кольцо вокруг речного парохода, а некоторые уже начали вползать на борт. Когда первый из них вскарабкался на перила, за навигационной каютой появилась тетка Хемулихи.

– В чем дело? – завопила она. – Это еще что за типы? Вход абсолютно запрещен, я не могу допустить, чтобы эта пакость помешала нашим воспитательным мероприятиям!

– Не пугай их! Они рассердятся, – предупредил Фредриксон.

– Это я рассердилась! Вон! Вон отсюда! Прочь! – закричала тетка Хемулихи и принялась колотить клипдасс – тех, что поближе к ней, – по головам.

Клипдассы тотчас обратили взгляды на тетку Хемулихи.

Затихнувшее было глухое лязганье возобновилось с новой силой. И тут…

Все произошло с невероятной быстротой. Тысячи кишащих на палубе клипдасс ринулись через перила в воду, унося на своих спинках, будто на живом ковре, тетку Хемулихи. Дико крича и размахивая зонтиком, она перевалилась через поручни, и вся компания сгинула в неизвестности…

Снова все стало тихо и мирно. «Морской оркестр» поплыл дальше, словно ничего и не произошло.

– М-да… – протянул Юксаре и обратился ко мне: – Ты не собираешься снова ее спасать?

Рыцарские чувства призывали меня тотчас поспешить на выручку тетки Хемулихи, но мои дурные врожденные наклонности подсказывали: это ни к чему. И я пробормотал, что, дескать, уже слишком поздно. (Так оно, впрочем, и было.)

– Вот и конец ей, – философски заметил Юксаре.

– Печальная история, – согласился я.

– Извините! Это я виноват? – спросил Шнырек. – Это я первый сказал: пусть кто-нибудь сжалится над нами и съест ее! А что, это дурно, что мы ни капельки не расстраиваемся?