Александра Ермакова - Прорывая мрак времён Страница 8

Послушной сев, Катя внимательно следит за старушкой. Ни черта не разобрать — лицо прикрыто капюшоном, в темноте только зелёные огоньки-глаза светятся лукаво-выжидающе. Старушка подходит к стене и с полки берёт маленький бутылёк. Недолго копошится в рядом стоящей коробке, бурча под нос. Двигается неспешно, размеренно. Вернувшись, бесцеремонно подхватывает поочередно Катькины руки и разглядывая кровоточащие ногти, качает головой. Резко отворачивается и шелестит обратно. Опять возится несколько затяжных минут, бурча на смешанном наречии. Возвращается с дурно пахнущей тряпицей:

— Черпало у печи. Персты помой, негоже с грязью за стол.

Катя подчиняется и, умывшись, садится обратно — холодная вода чуть бодрит.

Старушка грубыми пальцами ловко обматывает раны куском ткани. Нелицеприятный вид старческих рук: тонкие, скрюченные в суставах; кости выпирают, грозясь порвать сморщенную кожу, а ногти — длинные, спиралевидные. Какая мерзость!

— На тебе заживёт быстро, — заявляет ведунья, небрежно опустив одну больную руку, — токмо больше не твори кое.

— А я бы не творила, — поспешно оправдывается Выходцева, — если бы лестница была.

— Ишь, кая! — незлобиво бубнит старушка. — Ответы получить хочет, а помучиться первее нет.

Сказать нечего — опустив голову, Катя пристыженно сопит. Пальцы подёргивает и появляется дикое желание почесаться.

Бабка усердно пыхтя, заканчивает перевязку второй ладони. Ополаскивает руки, подходит к печи. Ухватом достаёт чугунок. Ставит на стол и садиться рядом.

Запах ошеломительный. Желудок сводит, в животе предательски урчит. Несмотря на пережитое, аппетит не пропадает. Голова кружится, плывут образы гречки с мясом. Скрипучий голос заставляет вздрогнуть:

— Ложь, не стесняйся.

Подчинившись команде, Выходцева тянется к ближайшей тарелке. Скользит взглядом по столу, ища поварёшку — нет её. Смотрит на бабку — она молчит. Опять на стол — половник лежит возле чугунка. Порассуждать, откуда появляется, не позволяет кашель старухи.

Нарочно кхекает! Выводит из замешательства, это точно.

Трясущимися руками Катя сдвигает крышку с чугунка — умопомрачительный запах пропаренной каши ударяет мощной волной, едва не лишив чувств. Два дня ни крошки во рту. Положив гречки, блюдо ставит перед хозяйкой. В ответ летит одобрительный «хмык». Осмелев, наполняет тарелку себе. Кушать хочется зверски, но Выходцева терпеливо ждёт приглашения.

— На, — старушка протягивает неизвестно откуда взявшуюся ложку: — удобее ясти. Благие люди придумали.

— Спасибо, — огорошено бормочет Катя. Ест быстро — вопросов много, а пока время идёт, появляется ещё больше. Спецэффекты ведьмы не только настораживают, но и пугают. Дожёвывая остаток, косится на бабку и чуть не давится — её блюдо пустое. Чёрт! Старушка не притрагивалась к гречке. Да какая каша? Ложка на том же месте.

— Вставай, — бесцеремонно выталкивает из-за стола старушка. — Глянь. Могле, еже ести?

На неверных ногах, Катя подходит к печи и осторожно заглядывает. Как там оказывается поднос с булками и ковш — неизвестно.

— Ну, шибче — стынет! — ворчливо подгоняет ведьма.

Выходцева ставит всё на стол. Налив воды, на миг замирает. Из её чашки веет аромат чая с молоком, а из соседней поднимался лёгкий дымок крепкого кофе.

— А еже? — насмешливый голос старушки выводит из очередного оцепенения. — Аки появился божественный нектар, только его и пью! От хвори помози, да коротать вечер проще!

— Понятно! — неопределенно кивнув, бормочет Катя.

Только оканчивает трапезу, оглядывается в поисках мойки или на худой конец корыта, в котором можно ополоснуть посуду — ничего не появляется. Обернувшись, испуганно давится словами:

— Кто… вы такая?

На столе — пусто. Ни чашек, ни тарелок…

Луна, будто только этих слов и ждёт — заглядывает в крохотное треугольное окошко, под самой крышей и робко серебрит избушку. Бабка выпрямляется, сморщенное, как печеное яблоко, желтоватое лицо, улыбается. Зелёные камушки-глаза, посаженые глубоко под лохматые брови, ярко сверкают. Нос маленький и прямой, а губы расползаются, обнажив полубеззубый рот.

— Аки кто? А ты не ведати?

— Не знаю, но… — запинается на секунду Выходцева, — есть пара догадок, — неуверенно шепчет и морщится.

— Всего пара? — явно потешается старушка. — Ижно неважно! Аки меня не зови, нутро моё от того не изменится. Конечно, — сокрушенно качает головой, точно вспомнила нечто важное, — ты — единорождённая послежде кончины, тебе труднее. Ижо хто с детства такой — не усомнится.

— Что значит, «ежинорождённая послежде кончины»? — осторожничает Катя.

— Изгибнула — воскреси! — недовольно бубнит ведьма. — Перерождение второй сущности. Ты впервой изгибнула — дар проявляться стал…

— Да, — задумчиво кивает Выходцева. Так и было. Вышла из больницы сама не своя. Звуки, запахи, краски — пугали.

— На себя-то уповаешь? — колдовские глаза зацепляются, будто присоски кальмара — если попалась жертва, не отпустят.

— Уже, — ёрзая, нехотя признается Катя. Старушка задаёт вопросы, ответы на которые ей явственно известны. Спрашивает просто, для поддержания разговора или больше от желания смутить.

— А на других? — не отпускает ведунья допроса.

— Теперь, да…

— Что ж во мне такого, иже аж, пару догадок? — Бабка даже не моргает. Губы растянуты в улыбку, но взгляд пугающе серьёзен.

— Отчаянная попытка с головой дружить? — предполагает Катя и горько усмехается: — А то от таких вариантов хочется выпрыгнуть из избушки и прямиком… в психушку. Хотя она давно для меня открыта.

— Да, да! — ухмыляется бабка, — там таких полно. Но, ижно, кто не совладал с дарованием.

— А где те, кто справился?

— Благий вопрос, — с довольным видом кивает ведьма. — Хто — жиеть, а хто — существует.

— Это как? — растерянно встряхивает головой Выходцева.

— Ну, — протягивает со знанием дела старушка и разжёвывает: — Хто-то залещи аки я. Хто-то скрывает, что веси. А хто-то с благодатью приняв, получает блага мирские. Но, еси те, хто ищет коих аки ты.

— То есть? — с робкой надеждой интересуется Катя.

— Ишь ты, молодец! Попривыкла поди, — хихикает старушка и чавкает полубеззубым ртом: — Ищут каждый по-свойски. Хто-то дабы приложитися, а хто-то дабы упразднити.

Речь хоть и странная, но вполне понятная: «присоединиться или уничтожить».

— А вы, на чьей стороне? — несмело подаёт голос Выходцева.

— Яз? — неподдельно удивляется ведьма. — Яз сама по себе. Рази такого не бывати?

— Нет, не бывает! — решительно качает головой Катя. — Когда настанет время, придётся встать на чью-то сторону.

— Думаешь придёт? — ведьма перестаёт улыбаться. — Пора определятися? Аль можно так существовать? — Нефритовые глаза цепко разглядывают, проникают в подсознание: ковыряются, проверяют, вызнают. Ощущение не из приятных — даже волосы на макушке шевелятся.

— Пока можно так… — Откуда смелость такое говорить? Как рот вообще открылся без ведома хозяйки лепетать, причём, не зная, что? — Но уже скоро. Особенно по-вашему времени…

— Ишь, кая внимательная, — вновь улыбается бабка. — Моим летам? — голос холодеет. Морозом окатывает с ног до головы. — Ты мои лета не веси — не судити! А вот, когда настанет срок, тогда и решим, кто за кого будети. Ты почто пришла?

— Спросить…

— Вот спрашай, — недобро отрезает ведьма, — и подь отседаль.

— Простите, — сожалеет искренне Катя, — не хотела обидеть…

— Было бы иначе… — ведьма недовольно сжимает губы. — Я сильше, раздавлю аки букашку. Но душа твоя чиста и открыта, поэтому разговор ведётся. Спрашай, пока добрая.

— Кто я?

— Аки хто? — искренне дивилась старушка. — Катька.

— Да что имя? — расстроено трясёт головой Выходцева. — Кто я есть на самом деле?

— Катька! — убежденно твердит бабка. — Твои замашки, дарования, очи, никого не напоминают?

— Кошку, — неуверенно бормочет Катя. — Так сказал кровопийца. Но, это разве может быть правдой? Я ведь до первой смерти обычной девочкой была.

— Опять! — коротко стучит по столешнице ведьма. — Вурдалака встретити. Несколько раз изгибнути. Творишь, что простому люду не дадено. Обличати, что кошка. Родителей потеряти, а все ктому не веси?!

Каждая фраза, достигая цели, бьёт метко и больно — оставляет рубцы в неокрепшем сознании. Катя внутренне сжимается, но… слёз нет, словно запасы исчерпаны.

— Ижно — родительский лыдень! — точно поняв боль и сомнения, вкрадчиво поясняет старуха. — Помнити — ты одна! И должна доколе оставаться таковой, иначе смерть настигнет всякого, хто воздумает тебе поможити.

— Значит, таких, как я больше нет? — робкая мечта встретить себе подобных безжалостно трещит по швам.