Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 4 Страница 8

Они с нами заговорили словами ласковыми, откуда мы и куда идем и прочее…. мы отвечаем да на съестное посматриваем; и вот, один из мужичков уже и хлеб в руки взял, хочет отрезать да нас угостить, и просит у другого ножа: а Дядя Михей, дай нож, я хлеба отрежу гостю своему. А другой говорит: нет, дай мне хлеб, я прежде своему отрежу. Первый говорит, что не даст хлеба прежде» ибо-де он у него в руках, а другой говорит: а я не дам ножа, пока ты мне прежде отрезать не дашь!.. Да так слово за слово, перекоряючись, первый и говорит: «А если ты мне не дашь, то я твоего гостя прибью!» А ну-ко, ну-тко попробуй, говорит другой, только тронь, так я и твоему спуску не дам! Да так побранившись подолее, как кинутся Ицькин мужичек на меня, а мой на Ицьку… ну нас комшить; мы кое-как вырвалися да тягу скорей!..

Добрые люди, вишь, и подрались за нас, да больно безалаберны: ну не все ли было равно: кого бы прежде из нас не попотчивать?..

«Точно, промолвил серьезно цыган, народ добрый, что и говорить, и подумал про себя: тотчас угостят из двух поленцев лишенкой!

Поразсказавши друг другу такие любопытные истории, встали паши сопутники да и пошли опять. Было время уже поздное, а дорога до конца пути еще дальная. Иоська хитрый пристал, начал прихрамывать и спрашивает цыгана Не-дай промаха: а что, Урывай, сердце мое, ведь нам никак придется ночевать близь дороги, в кустарниках?

«Чтож за беда, хоть бы и так» отвечал Урывай «теперь тепло, можно и на дворе соснуть; зверей диких здесь не водится, воры нас не ограбят небойсь, да не знаю как у тебя, а у меня, признаться, и взять нечего; чорта я также не боюсь, хоть сам лесовик приди.

– Не говори этого, Урывай, душа моя, не говори; с шайтаном не с своим братом… его призывать не следует; злых людей я конечно тоже не боюсь: у меня вот уж недель пять гроша за душею не было.

«За душей точно небыло, да там никто и не станет искать, а вот если в сумке лежит, то опасливо…

– И в сумке ничего нет, Урывай жизнь моя, коли хочешь покажу и выворочу, нет; бедный Еврей, сан знаешь, где мне взять…

«Ну да и лучше, коли нетъ» отвечал Урывай «Я ведь это сказал не для чего другого, а ради предостережения»

Выбрали в кустах местечко укромное цыган с жидком и расположились на ночлег до утра.

«А что» сказал Урывай Не-дай-промаха «что, честный Еврей, я думаю, прежде чем мы набоковую отправимся, недурно бы перекусить что нибудь?.. Вот у меня кусок хлеба имеется, я по нашему обещанию разделю с тобой пополам; посмотри, нет ли у тебя в котомке чего, так и ты поделись…»

– Да чтож у меня такое?.. У меня Урывай, сердце мое, только и есть, что хлеба кусок, такой же как твой, все одно, делить, хоть нет.

«Ну полно притворяться, честный Еврей» прибавил цыган, который еще прежде нащупал куренка в жидовской суме «полно морочить, там что-то у тебя еще, кроме хлеба, лежит… я давно чую, что жареным попахивает, да только молчу: авось-де Иоська хитрый угостить не откажется…»

Делать нечего, полез Иоська в суму, запустил руку и разинул рот, как будто дивуючись: и то, что-то есть! смотри пожалуста, я как взял котомку в дорогу, так ее и не оглядывал… и вынул жид цыпленка жареного.

Цыган взглянул и видит, что птица небольно велика «эх, говорит он Иоське хитрому, ведь это, честный Еврей, по настоящему и одному мало съесть!»

– И вестимо мало, вскрикнул Еврей, не из чего и хлопотать за ним, вишь, какая дрянь…. харр-тьпфу… брошу ж я его в котомку опять, пусть он себе хоть пропадет там, не стоит и биться из этого, Урывай сердце мое!

«Э, нет, на чтож в сумку опять, это опасливо: оно, конечно… диких зверей тут почти не водится, ну а если на ту беду откуда нибудь теперь голодный волк сорвался… ведь он сейчас почует жареное… прибежит сюда вовремя нашего сна, да вместе с куренком пожалуй еще и тебя скомкает, почетши за барана сушеного; нет, честный Еврей, уж делать нечего, надо съесть; а если его мало двоим, то вот как мы сделаем: давай жеребей метать на счастливого, кому цыпленок достанется, тот пусть и съест один.»

– Пожалуй, Урывай, душа моя, пожалуй, я не прочь от этого, да как же, чем же, как мы будем метать жеребий?

«Да вот хоть на этой палке, аль на узел давай!» Ухватил цыган в обе руки полы у кафтана своего, свернул узелок на одной и говорит Иоське: «ну, тащи теперь!» Потянул Иоська и вытянул конец с узелком. «Ну вот,» говорит цыган а вот, чтож станешь делать, такая участь твоя: ты узелок выбрал, а я куренка возьму. Ну давай, делать нечего, хоть тебя б огорчить не хотелося, да знать судьба такая на этот раз!» И полез цыган за цыпленком в сумку жидовскую.

– Нет, Урывай, жизнь моя, закричал Иоська, ухватившися за жареное, по нашему он мой, коли мне узелок пришлося достать, я не раз метал жеребий и всегда уж порядок такой…

«Видишь ведь ты какой завистливый; и узелок тебе и цыпленок тебе!.. нет, брат, это разве у вас только так, а по нашему что нибудь одно выбирай.»

– Ну им ладно, Урывай жизнь моя, если ты не хочешь так, то давай иначе гадать, кому достанется.

«Пожалуй, я не в тебя, я уступчив, брат; ну давай, как же, на палке, что ль?»

– Нет, сказал Еврей, придумывая, давай не много соснем на скорую руку и кто лучше сон увидит, то тому и есть жареное.

«Пожалуй, пожалуй, молвил цыган, давай!.. Кладиж твою котомку в головы, что бы мне и тебе на нее прилечь, что бы обоим увидеть хороший сон.»

Положили котомку в головы, улеглися на ней и давай хитрый жид придумывать, какой лучше сон рассказать. Цыган Урывай ничего больше не придумывал, а запустил руку в котомку поверьх головы, вытащил ловко цыпленка жареного, съел его и с косточками, да потом уже и уснул, чтобы сон увидать.

Долго жид думал, ворочался, и перекусить то хочется, да и сон-то поди выдумай!.. наконец таки-выдумал; толкает цыгана хитрый жид… Урывай, Урывай сердце мое! вставай скорей, я расскажу сон, вставай скорей!

«Завтра расскажешь.» отвечал цыган.

– Какой завтра, мне теперь есть… то бишь-разсказать хочется.

«Ну так говори пожалуй, я слушаю.»

– Вот видишь ли… такой сон мне привидился, что никогда никому и наяву не видать. Только заснул я, и вижу будто в нашем кагале стою, и что нам наш Раввин читает слушаю, а потом будто мы, Евреи, начали все кричать молитвы… и закричал я громче всех… и вдруг растворилось небо и явился наш старый Раввин, что умер с год тому назад, явился, подошел ко мне и говорит…» Ну, честный Иоська!.. ты хорошо на свете жил, по субботам в руки ничего не брал, вина не пил и нечистого мяса (трефного) не ел, хорошо закон исполнял, – пойдем же, я тебя отнесу к отцу Соломону и к прочим, пойдем!.. «Взял меня старый Раввин легонько за песики, поднял и понес на небо… Все Евреи в кагале инда рты поразинули от изумления, потом попадали ничком и начали меня восхвалять!.. Вот Урывай, сердце мое, пот какой я видел дивный сон!. Ну а ты, что видел? говори скорей!

«Да что мне видеть?.. я, признаться, ничего не видал про себя… а вот, как тебя твой Раввин схватил за песики да понес на небо, то я только глядел в след тебе, да и подумал с глупу, что это в правду так, что ты больше не воротишься… я с тоски по тебе взял цыпленка жареного, да и съел его…»

– Как, это ты во сне-то видел, что цыпленка съел?

«Ну нет, во сне-то только ты мне грезился, а цыпленка то я наяву обгладал; вот и косточки, на, понюхай-себе!»

Хвать Иоська в сумку, ан цыпленка-то и след простыл, и напустился на цыгана и ну его усовещивать.

– Это тебе не грех, не совестно обмануть меня Еврея честного?.. а? Урывай, сердце мое, не чаял я от тебя такого дела обидного… а? ты вот как поступил со мной, Урывай душа моя!.. не хорошо, и здесь это грех, не хорошо, и на том свете будет не хорошо…

«Не знаю как на том будет, а на этом недурно голодному цыпленка съесть» подумал цыган и сказал жидку хитрому: «вольно же тебе видеть такой сон безолаберный: легко ли дело, на небо поднялся!.. ну, ты сам посуди, кто же бы на моем месте тебя дожидаться стал?

– Не хорошо, воля твоя, не хорошо, бормотал хитрый жид, желая еще больше цыгана усовестить; и долго бормотал он, думая, что тот его слушает, а цыган давно уже заснул под эту музыку.

Встали утром наши спутники и пустились в путь далее. Жид дорогою все придумывает, чем с цыгана за вчерашнего цыпленка выручить, а цыган придумывает, как бы жидка еще надуть на что нибудь.

– А что, Урывай, жизнь моя, сказал хитрый жид, нам ведь путь еще лежит порядочный; мы оба идем, оба и устанем и каждый из нас свои сапоги потрет… давай лучше так: пусть один идет, а другого на себе несет, так переменяться и станем, каждому и отдых будет и для обуви выгодней.

«Пожалуй, я не прочь, отвечал цыган, да как же мы будем, далеколь один другого нести?»

– Да мы так сделаем, Урывай, душа моя: пусть один несет, а другой ему для утехи пусть песню поет и как песню покончит, то уже он примется везть, а другой станет песню петь.