Туве Янссон - Дитя-невидимка Страница 8

Мама накладывала яблоки в мясорубку, My ми-тролль крутил ручку, а папа относил банки на веранду. Малышка Мю сидела на дереве и распевала Главную Яблочную Песню.

Вдруг что-то звякнуло.

Посреди садовой дорожки высился холмик из яблочного пюре, весь ощетинившийся осколками. А рядом стояли Ниннины лапки, которые вот-вот должны были исчезнуть.

– Да, да,– сказала мама.– Это та самая банка, которую мы обычно отдаем шмелям. Теперь нам не надо нести ее на луг. Да и бабушка всегда говорила, что выросшее на земле в землю и возвращается.

Ниннины лапки появились вновь, на этот раз вместе с парой тоненьких ножек, над которыми, едва заметный, мелькал коричневый подол платья.

– Я вижу ее ноги! – закричал Муми-тролль.

– Поздравляю,– сказала малышка Мю, глядя на Нинни с яблони.– Тебя стало больше. Но почему ты ходишь в этом дурацком коричневом платье?

Мама молча кивала головой и думала о своей мудрой бабушке и ее снадобье.

Нинни ходила за ними целый день. Они привыкли к звону колокольчика, который сопровождал их повсюду, и им больше не казалось, что Нинни – какая-то невидаль.

К вечеру они почти забыли о ней. Но когда все пошли спать, мама достала из своего шкафчика розовую шаль, чтобы сшить из нее маленькое платьице. Когда платье было готово, она отнесла его в восточную комнату, где уже погасили свет, и осторожно разложила на стуле. А из оставшейся ткани сделала широкую ленту для волос.

Маме все это было ужасно интересно. Ей казалось, что она снова шьет наряды для кукол. А самое забавное было то, что она даже не знала, какой цвет волос у ее куклы – черный или золотистый.

На следующий день Нинни появилась в новом платье. Видимая до самой шейки, она спустилась к утреннему кофе, сделала реверанс и пропищала:

– Большое спасибо.

От неожиданности все так растерялись, что даже не нашлись, что ответить. Впрочем, они не очень хорошо представляли себе, куда именно надо смотреть, разговаривая с Нинни. Естественно, каждый попытался устремить взгляд туда, где, как они полагали, находились глаза, чуть повыше колокольчика. Но невольно все взоры поползли ниже, чтобы остановиться на чем-нибудь видимом. И выглядело это не совсем вежливо.

Папа откашлялся.

– Это очень хорошо,– сказал он,– что маленькую Нинни сегодня видно получше. Чем больше видишь, тем лучше...

Мю расхохоталась, стуча ложкой по столу.

– Это хорошо, что ты начала разговаривать,– сказала она.– Если только тебе есть, что рассказать. Ты знаешь какую-нибудь игру?

– Нет,– пропищала Нинни.– Но я слыхала, что есть дети, которые умеют играть.

Муми-тролль был в восторге. Он решил научить Нинни всем играм, которые знал.

После кофе они втроем спустились к реке и стали играть. Но оказалось, что играть с Нинни совершенно невозможно. Она приседала, делала реверансы и с самым серьезным видом твердила: "да, да, конечно", "очень приятно", "разумеется", но чувствовалось, что она играет из вежливости, а не для того, чтобы получить удовольствие.

– Ну, тогда побежали! – закричала Мю.– Или ты не умеешь даже бегать вприпрыжку?!

Тонкие ножки Нинни послушно побежали. Но почти сразу же она застыла на месте, опустив руки. Ничем не заполненный вырез платья над колокольчиком выглядел странно и беспомощно.

– Ты ждешь, чтобы тебя похвалили, да?! – закричала Мю.– Что, так и будешь стоять? Хочешь, чтоб я тебя поколотила?

– Лучше не надо,– пискнула Нинни.

– Она не умеет играть,– пробормотал Муми-тролль, у которого уже испортилось настроение.

– Она не умеет сердиться,– сказала малышка Мю.– Поэтому она такая. Знаешь что,– продолжала Мю, подойдя к Нинни вплотную и глядя на нее с угрозой,– у тебя никогда не появится лица, пока ты не на-учишься драться. Уж можешь мне поверить.

– Да, конечно,– согласилась Нинни и с опаской попятилась.

Так у них ничего и не вышло.

В конце концов они оставили попытки обучить Нинни какой-нибудь игре. Веселые истории ей тоже не нравились. Она ни разу не засмеялась в нужном месте. Она вообще не смеялась. А поскольку на рассказчика это действовало угнетающе, ее оставили в покое.

Дни шли, а Нинни по-прежнему оставалась без лица. Они уже привыкли видеть ее розовое платьице, повсюду сопровождавшее маму. Как только мама останавливалась, колокольчик переставал звенеть, когда же она шла дальше, он снова принимался названивать. Чуть повыше платья в воздухе покачивался большой розовый бант. Это производило странноватое впечатление.

Мама продолжала вливать в Нинни бабушкино домашнее средство, но ничего нового с ней не происходило. И мама отказалась от своей затеи, решив, что люди и раньше прекрасно обходились без головы, да и Нинни, возможно, была не такой уж красавицей.

Зато каждому представлялась возможность самому вообразить ее внешность, а это, согласитесь, часто помогает поддерживать знакомство.

Как-то раз семья шла лесом к песчаному берегу, чтобы вытащить из воды на зиму лодку. Нинни, как обычно, позванивала в конце процессии, но когда подошли к морю, она вдруг остановилась, улеглась животом на песок и захныкала.

– Что с Нинни? Она чего-то боится? – спросил папа.

– Может, она никогда раньше не видела моря,– сказала мама.

Она наклонилась и немного пошепталась с Нинни. Потом выпрямилась и сообщила:

– Да, в первый раз. Нинни кажется, что море слишком большое.

– Изо всех безмозглых малявок...– заговорила Мю, но мама строго на нее взглянула и сказала:

– Ты сама не умнее. Теперь давайте вытаскивать лодку.

Они прошли по мосткам к купальне, где жила Туу-тикки, и постучали.

– Привет,– отозвалась Туу-тикки,– что там у вас с невидимым ребенком?

– Не хватает только мордочки,– ответил папа.– В данный момент она немного не в себе, но это пройдет. Не поможешь ли нам

– Само собой,– сказала Туу-тикки. Когда лодку вытащили и она лежала килем вверх, Нинни, подобравшаяся к самой воде, неподвижно стояла на мокром песке. Никто не обратил на нее внимания.

Мама уселась на мостки и смотрела в воду.

– Как там, наверное, холодно,– сказала она. Потом зевнула и добавила: – Давненько у нас не происходило ничего забавного.

Папа подмигнул Муми-троллю, сделал страшную гримасу и стал медленно подкрадываться к маме сзади.

Разумеется, он не собирался сталкивать ее в море, как, бывало, делал в молодости. Наверное, даже и напугать не собирался, а хотел только позабавить ребятишек.

Но не успел он подкрасться к маме, как раздался вой, алая молния пронеслась над мостками, и папа завопил во всю глотку, уронив в воду шляпу. Это Нинни вонзила свои невидимые зубки в папин хвост, а зубки у нее были острые.

– Браво, браво! – закричала Мю.– Лучше даже я не смогла бы!

Нинни, с рассерженным личиком, вздерну-тым носиком и рыжей челкой на лбу, стояла на мостках и шипела на папу, словно кошка.

– Видно, ее видно! – вскричал My ми-тролль.– И какая она славная!

– Да уж, славная,– пробурчал Муми-папа, разглядывая свой укушенный хвост.– Это самый бестолковый, самый глупый, самый невоспитанный ребенок, которого мне когда-либо приходилось видеть, хоть с головой, хоть без нее.

Улегшись на мостки, он попытался палкой выловить свою шляпу. И как-то так получилось, что папа поскользнулся и бултыхнулся в воду.

Но тут же и вынырнул. Упершись ногами о дно, он высунул из воды мордочку, уши у него были забиты тиной.

– Вот это да! – закричала Нинни.– Как здорово! Как чудесно!

И она расхохоталась так, что затряслись мостки.

– Раньше она вроде бы никогда не смеялась,– проговорила изумленная Туу-тикки.– Сдается мне, этот ребенок у вас так изменился, что стал даже хуже малышки Мю. Но главное – теперь ее видно.

И все это бабушкина заслуга,– сказала мама.

Седрик

Теперь уже трудно понять, как это крошка Снифф согласился отдать Седрика.

Во-первых, Снифф раньше никогда и ничего не отдавал, скорее наоборот. А во-вторых, Седрик был действительно очень милый.

Седрик был живым существом, он был вещью, но зато какой! Сначала могло показаться, что перед тобой обычная плюшевая собачка, довольно таки облезлая и замусоленная, но, присмотревшись получше, вы бы заметили, что у Седрика глазки из топазов, почти как настоящие, а в ошейник вделан маленький лунный камень.

И кроме того, выражение его мордашки было абсолютно неподражаемо, едва ли какая-нибудь другая собачка смогла бы его воспроизвести.

Возможно, драгоценные камни были для Сниффа важнее, чем выражение мордочки, но, так или иначе, А Снифф любил Седрика.

И отдав его, Снифф сразу же об этом пожалел. Он был в отчаяньи, он не ел , не спал ни с кем не разговаривал. Он весь отдался своему горю.

– Но дорогой мой Сниффчик, – огорченно сказала мама Муми-тролля, – если уж ты так любил своего Седрика, то ты по крайней мере мог бы подарить его кому-нибудь из своих друзей, а не дочке Гафсы...

– Да это все Муми-тролль виноват... – пробормотал Снифф, уставившись в пол заплаканными глазами. – Он сказал, что, если отдашь то, что тебе дороже всего на свете, получишь в десять раз больше, и все устроится самым лучшим образом. Он меня обманул.