Виктор Драгунский - Старый мореход

Виктор Драгунский

Старый мореход

Рассказ

Мария Петровна часто ходит к нам чай пить. Она вся такая полная, платье на ней натянуто тесно, как наволочка на подушке. У нее в ушах разные сережки болтаются, и душится она чем-то сухим и сладким. Я когда этот запах слышу, так у меня сразу горло сжимает. Мария Петровна всегда как только меня увидит, так сразу начинает приставать, кем я хочу быть и какая девочка в классе мне больше всех нравится. Да никакая, вот и все! Я ей уже пять раз объяснял, а она все хохочет и грозит мне пальцем! Чудная. Она когда первый раз к нам пришла, на дворе была весна, деревья все распустились, и в окно пахло зеленью, и хотя был уже вечер, все равно было светло. И вот мама стала меня посылать спать, и когда я не захотел ложиться, эта Мария Петровна вдруг говорит:

— Будь умницей, ложись спать, а в следующее воскресенье я тебя на дачу возьму, на Клязьму. Мы на электричке поедем. Там речка есть и собака, и мы на лодке покатаемся все втроем…

И я сразу лег, и укрылся с головой, и стал думать о следующем воскресенье, как я поеду к ней на дачу, и пробегу босиком по траве, и увижу речку, и, может быть, мне дадут погрести, и уключины будут звенеть, и вода будет булькать, и с весел в воду будут стекать капли, прозрачные, как стекло. И я подружусь там с собачонкой — Жучкой или Тузиком, и буду смотреть в ее желтые глаза, и потрогаю ее язык, такой красивый и приятный, когда она его высунет от жары.

И я так лежал и думал, и слышал смех Марии Петровны, и незаметно заснул, и потом целую неделю, когда ложился спать, думал все то же самое, и когда наступила суббота, я вычистил ботинки и зубы, и взял свой перочинный ножик, наточил его о плиту, потому что мало ли какую я палку себе вырежу в лесу, может быть, даже ореховую. А утром я встал раньше всех, оделся и стал ждать Марию Петровну. Папа, когда позавтракал и прочитал газеты, сказал:

— Пошли, Дениска, на Чистые, погуляем?

Но я ему сказал:

— Что ты, папа! А Мария Петровна? Она сейчас приедет за мной, и мы отправимся на Клязьму. Там собака и лодка. Я ее должен подождать.

Папа помолчал, потом посмотрел на маму, потом пожал плечами и стал пить второй стакан чаю. А я быстро дозавтракал и вышел во двор. Я гулял у ворот, чтобы сразу увидеть Марию Петровну, когда она придет. Но ее что-то долго не было. Тогда ко мне подошел Мишка, он сказал:

— Пошли, слазим на чердак! Посмотрим, родились голубята или нет…

А я сказал Мишке:

— Понимаешь, не могу… Я в деревню уезжаю на денек. Там собака есть и лодка. Сейчас за мной одна тетенька приедет, и мы поедем с ней на электричке.

Тогда Миша сказал:

— Вот это да! А может, вы и меня захватите?

Я очень обрадовался, что Мишка тоже согласен ехать с нами, все-таки мне с ним куда интереснее будет, чем только с одной Марией Петровной. Я сказал:

— Какой может быть разговор? Конечно, мы тебя возьмем, с удовольствием! Мария Петровна добрая, чего ей стоит?!

И мы стали вдвоем ждать с Мишкой. Мы вышли в переулок и долго стояли и ждали, и, когда появлялась какая-нибудь женщина, Мишка обязательно спрашивал:

— Эта?

И через минуту снова:

— Вон та?

Но это все были незнакомые женщины, и нам стало скучно, жарко, и мы устали так долго ждать.

Мишка рассердился и сказал:

— Мне надоело!

И ушел.

А я ждал. Я хотел ее дождаться. Я ждал до самого обеда. Во время обеда папа опять сказал, как будто между прочим:

— Так идешь на Чистые? Давай решай, а то мы с мамой пойдем в кино!

Я сказал:

— Я подожду. Ведь я обещал ее подождать. Не может она не прийти.

Но она не пришла. А я не был в этот день на Чистых прудах и не посмотрел на голубей. И лапа, когда пришел из кино, велел мне уходить от ворот. Он обнял меня за плечи и сказал:

— Будет еще деревня в твоей жизни, и трава будет, и речка, и лодка, и собака… Все будет, держи нос повыше.

И время потекло… Оно проходило, и я почти совсем забыл про Марию Петровну, как вдруг однажды — трах-тарарах! Пожалуйте! — дверь растворяется, и она входит собственной персоной. И сережки в ушах звяк-звяк, и с мамой поцелуйство, чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет чем-то сухим и сладким, и все садятся за стол, и ха-ха-ха, и хо-хо-хо, и начинают пить чай. Но я не вышел к Марии Петровне, я сидел за шкафом, потому что я сердился на Марию Петровну. А она сидела, как ни в чем не бывало, вот что было удивительно! И когда она напилась своего любимого чаю, она вдруг ни с того ни с сего сама ко мне залезла и схватила меня за подбородок.

— Ты что такой угрюмый?

— Ничего, — сказал я.

— Давай вылезай, — сказала Мария Петровна.

— Мне и здесь хорошо! — сказал я.

Тогда она захохотала, и все на ней брякало от смеха. И когда отсмеялась, она сказала:

— А чего я тебе подарю…

Я сказал:

— Ничего не надо!

Она сказала:

— Саблю не надо?

Я сказал:

— Какую?

А она:

— Буденновскую. Настоящую. Кривую.

Вот это да! Я сказал:

— А у вас есть?

— Есть, — сказала она.

— Самой, небось, нужно? — сказал я.

Но она улыбнулась:

— А зачем мне? Я женщина, я военному делу не училась, зачем мне сабля? Лучше я ее тебе подарю.

Я сказал:

— А когда?

— Да завтра, — сказала она, и было видно по ней, что ей нисколько не жалко сабли. Я даже подумал, что она, наверно, глуповатая женщина, раз она добровольно отдает саблю. А она говорит дальше:

— Вот завтра придешь после школы, а сабля здесь. Вот здесь, я ее тебе прямо на кровать положу.

— Ну, ладно, — сказал я.

Вылез из-за шкафа, сел за стол и тоже пил с нею чай и проводил ее до дверей, когда она уходила.

И на другой день в школе я еле досидел до конца уроков и побежал домой сломя голову. Я бежал и размахивал правой рукой, в ней у меня была невидимая сабля, и я рубил и колол фашистов, и защищал черных ребят в Алжире, и перерубил всех врагов Кубы. Я из них прямо капусту нарубил. Это было, пока я бежал домой, еще как будто. Но дома меня ожидала сабля, настоящая, буденновская сабля, и я знал, что в случае чего я сразу запишусь в добровольцы, и раз у меня есть собственная сабля, меня обязательно примут. И тогда я буду герой, я поеду на Кубу, и Фидель Кастро снимется со мной в газету, и мы там оба будем стоять на фото, храбрые и веселые, я с саблей, а он с бородой.

И когда я вбежал в комнату, я сразу подбежал к своей раскладушке. Сабли не было. Я посмотрел под подушкой, пошарил под одеялом и заглянул под кровать. Сабли не было. Не было сабли! Мария Петровна не сдержала слова. И сабли не было нигде и не могло быть, ведь сабли с неба не падают…

Я подошел к окну. Мама сказала:

— Может быть, она еще придет?

Но я сказал:

— Нет, мама, она не придет. Я так и знал.

Мама сказала:

— Зачем же ты под раскладушку-то лазил?..

Я объяснил ей:

— Я подумал: а вдруг она была? Понимаешь? Вдруг. На этот раз.

Мама сказала:

— Понимаю. Иди поешь.

И она подошла ко мне. А я поел и снова встал у окна.

Мне не хотелось идти во двор.

А когда пришел папа, мама ему все рассказала, и он подозвал меня к себе. Он снял со своей полки какую-то книгу и сказал:

— Давай-ка, брат, почитаем чудесную книжку про собаку, называется «Майкл — брат Джерри». Джек Лондон написал.

Я быстро устроился возле папы, и он стал читать. Он хорошо читает, просто здорово. Да и книжка была ценная! Я в первый раз слушал такую интересную книжку. Приключения собаки. Как ее украл один боцман. И они поехали на корабле искать клады. А корабль принадлежал трем богачам. Дорогу им указывал Старый Мореход, он был больной и одинокий старик, он говорил, что знает, где лежат несметные сокровища, и обещал этим трем богачам, что они получат каждый целую кучу алмазов и бриллиантов, и эти богачи за эти обещания кормили Старого Морехода. А потом вдруг выяснилось, что корабль не может доехать до места, где клады, из-за нехватки воды. Это тоже подстроил Старый Мореход. И пришлось богачам ехать обратно, не солоно хлебавши. Старый Мореход этим обманом добывал себе пропитание, потому что он был израненный бедный старик. И когда мы окончили эту книжку и снова стали ее всю вспоминать с самого начала, папа вдруг засмеялся и сказал;

— А этот-то хорош! Старый Мореход! Да он просто обманщик, вроде твоей Марин Петровны.

Но я сказал:

— Что ты, папа? Совсем непохоже. Ведь Старый Мореход обманывал, чтобы спасти свою жизнь. Ведь он же одинокий был, больной. А Мария Петровна? Разве она больная?

— Здорова, как бык, — сказал папа.

— Ну да, — сказал я, — ведь если бы Старый Мореход не врал, он бы умер, бедняга, где-нибудь в порту, прямо на голых камнях, между ящиками и тюками, под ледяным ветром и проливным дождем. Ведь у него же не было крова над головой. А у Марии Петровны чудесная комната в восемнадцать метров со всеми удобствами. И сколько у нее сережек, побрякушек и цепочек!