Алексей Пантелеев - Разговор с читателем (Сборник статей) Страница 10

И вот я читаю эти ужасные, неуклюжие и тяжелые слова, эти оскорбительно не по-русски сколоченные фразы и недоумеваю: неужели таким же языком написаны и "Княжна Джаваха", и "Мой первый товарищ", и "Газават", и "Щелчок", и "Вторая Нина"?..

Убеждаться в этом я не захотел, перечитывать другие романы Л.Чарской не стал. Так и живут со мной и во мне две Чарские: одна та, которую я читал и любил до 1917 года, и другая - о которую вдруг так неприятно споткнулся где-то в начале тридцатых. Может быть, мне стоило сделать попытку понять: в чем же дело? Но, откровенно говоря, не хочется проделывать эту операцию на собственном сердце. Пусть уж кто-нибудь другой попробует разобраться в этом феномене. А я свидетельствую: любил, люблю, благодарен за все, что она мне дала как человеку и, следовательно, как писателю тоже.

И еще одно могу сказать: не со мной одним такое приключалось. Лет шесть-семь назад на прогулке в Комарове разговорился я с одной известной, ныне уже покойной московской писательницей. Человек трудной судьбы и большого вкуса. Старая партийка. Давняя почитательница Ахматовой и Пастернака, сама большой мастер, превосходный стилист. И вот эта женщина призналась мне, что с детских лет любит Чарскую, до сих пор наизусть помнит целые страницы из "Второй Нины". Будучи в Ленинграде, она поехала на Смоленское кладбище и разыскала могилу Чарской. Могила была ухожена, на ней росли цветы, ее навещали почитательницы...

- И не какие-нибудь там престарелые фон-баронессы, как кто-нибудь может подумать, а обыкновенные советские женщины. И не такие уж древние.

Нет, когда я приступал к этим заметкам, я вовсе не собирался писать панегирик Лидии Чарской. Просто вопрос, который мне задали, заставил меня, вместе с другими авторами, читанными мною в детстве, вспомнить Чарскую. Ведь это была именно та детская литература, на которой я вырос.

Полагаю, что на вопрос: "С какого года вы пишете?" - я вправе был бы ответить: "С неполных пяти".

Писал я в те годы много - и за какие только жанры не брался! Сочинял и стихи, и рассказы, и пьесы для домашних спектаклей, и длиннющий роман с жутким и завлекательным названием "Кинжал спасения", и даже философский трактат "Что такое любовь?" (где говорилось, сколько мне помнится, главным образом о любви материнской).

Испытал ли я в этой "работе" влияние Чарской, подражал ли я любимой писательнице? Не знаю. Ничего, кроме убогих стишат про "бедного, бедного солдатика", на которого "бомба, как с неба, упала", и некоторых примеров из философского трактата, память моя не сохранила. Возможно, подражания Чарской были в "Кинжале спасения", даже почти уверен, что были, потому что сочинял я этот "роман" в пору самого глубокого увлечения Чарской. Но сознательно подражать Чарской и вообще писать для детей - такое мне и в голову не могло прийти - ни в детские годы, ни в годы скитаний, ни в "лицейскую" пору Шкиды, ни позже, когда писание и печатанье стало моей профессией. И тут жанровый диапазон мой был достаточно широк: от кинорецензий в 15 строчек до большого "проблемного" рассказа; от стихотворного фельетона до анекдота в две-три строки. За многое я брался, разумеется, не из высоких побуждений, а заработка ради. Ведь за тему для карикатуры и за более или менее остроумную подпись к этой карикатуре журнал "Бегемот" платил шесть рублей - бешеные деньги в глазах паренька, получавшего, как ученик повара в ресторане "Ново-Александровск", 35 целковых в месяц!

Ни я, ни Гриша Белых не брезговали никаким заработком. Наши рукописи читали (а бывало, и печатали) в "Смене", в "Юном пролетарии", в "Спартаке", в "Работнице", в "Кинонеделе", в комсомольском юмористическом журнале "Будь жив!"... Но чтобы написать что-нибудь для детей - нет, такое не могло осенить нас ни наяву, ни во сне.

Недавно я с удивлением узнал, что редакция журнала "Воробей", ставшего через какое-то время "Новым Робинзоном", та знаменитая редакция, где работали, клали первые кирпичи в основание советской детской литературы Маршак, Житков, Шварц, Олейников, Бианки, - эта редакция помещалась в том же доме по Социалистической улице, 14, и даже в том же коридоре, где теснились в те годы органы печати, на страницах которых мы с Гришей оттачивали наши перья. Вполне вероятно, что мы видели этого "Воробья", его вывеску на дверях, когда проходили по нескольку раз в день мимо. Но почему-то нас туда не потянуло, как не потянуло, скажем, в весьма популярный журнал "Гигиена и здоровье рабочей семьи", редакция которого, если не ошибаюсь, тоже помещалась в этом редакционно-издательском ковчеге.

О детской литературе мы знать не знали. Не помню, как у Гриши, мои же отношения с детской литературой были прерваны и, казалось, навсегда, в пасхальные дни 1917 года, когда я получил в подарок от мамы "Крокодил" Корнея Чуковского. Это была последняя детская книга, которую я читал.

Но как же все-таки получилось, что Г.Белых и Л.Пантелеев стали детскими писателями? На этот вопрос каждый волен ответить по-своему. Случай. Судьба. Фатальное стечение обстоятельств.

"Республику Шкид" мы писали, меньше всего думая о детях. Написав, стали чесать затылки, куда нести рукопись? В ту пору мы знали только одно издательство, вывеска которого бросалась нам в глаза, когда мы переходили Невский у Садовой улицы: кооперативное издательство "Прибой". Это было вполне взрослое издательство, там печатались солидные, маститые авторы: М.Шагинян, В.Катаев, М.Козаков, Б.Лавренев, Н.Никитин... Страшно было тащить туда рукопись, написанную при этом с легкостью и быстротой, каких мы в дальнейшем уже не знали: работали мы над "Республикой Шкид" два с половиной месяца.

И тут одному из нас пришла в голову мысль: показать рукопись Лилиной. Эта женщина заведовала в те годы ленинградским губернским отделом народного образования и была единственным крупным деятелем, лично нам известным: не раз 3.И.Лилина присутствовала на торжественных вечерах в Шкиде.

Проникнуть в кабинет завнароба оказалось делом нетрудным. Но хорошо помню испуганное лицо Лилиной, что-то даже вроде ужаса на этом лице, когда она поняла, что ей предстоит читать огромную пухлую рукопись, которую приволокли к ней два вчерашних детдомовца.

Конечно, только по доброте душевной, из жалости она согласилась оставить у себя эту махину.

- Хорошо, - сказала она. - Я полистаю, посмотрю. Загляните через недельку...

Покидая дом на Казанской улице, мы были вполне уверены, что дело наше проиграно. Гриша, я помню, заявил, что идея нести рукопись к Лилиной была от начала до конца идиотской и что он и не подумает идти узнавать о результатах. Хватит, мол, с нас позора. Мы даже с ним поссорились на этой почве. И целый месяц не показывались на Казанской улице.

А нас, как потом выяснилось, искали по всему городу.

Мы не знали, что Лилина, кроме губоно, заведовала еще по совместительству детским отделом ленинградского Госиздата. Рукопись наша ей понравилась. И она тут же передала ее своему помощнику и консультанту по издательским делам С.Я.Маршаку.

Что было бы, если бы я не решился все-таки заявиться на Казанскую улицу, каким бы образом нас могли тогда найти - не знаю. Но меня что-то толкнуло. И не сказав о своем намерении Белых, я один отправился в губоно...

Помню, как ошеломила меня секретарша Лилиной (даже фамилию ее запомнил - Волина), которая, увидев меня, вскочила и закричала:

- Он! Он! Пришел наконец-то!

И кинулась в кабинет Лилиной. Тотчас вышла и сама Лилина.

- Куда вы пропали, мальчики? Где ваш соавтор?

Тут началось такое, от чего у меня голова закружилась. Зав. губоно взяла меня под руку и полчаса водила по длинным и широким коридорам бывшего Воспитательного дома, воскуряя фимиам нашей повести. Помню, я так волновался, что, закуривая, сунул горящую спичку в коробок, который шумно взорвался и опалил мне левую руку. Кто-то, кажется, секретарша Волина, чем-то смачивала ее, забинтовывала...

А Лилина сказала:

- Идите на Невский, в Дом книги, поднимитесь на пятый этаж и спросите Маршака, Олейникова или Шварца.

Признаюсь, что ни одно из названных имен, даже имя Маршака мне в ту пору известно не было.

И вот мы оказались в детской литературе.

И навсегда в ней застряли.

Жалею ли я об этом?

Есть люди (и среди пишущей братии тоже), которые с некоторой жалостью, как на недоростков, смотрят на детских писателей. Сколько раз в жизни мне приходилось слышать:

- А для взрослых писать не пробовали?

Нет, специально для взрослых (чтобы в аннотациях: детям до 16 лет читать не рекомендуется) не пробовал. Но не скрою: идеалом моим всегда было работать так, чтобы захватывало и детей и взрослых. Узнавать, что читают тебя не только дети, всегда бывало приятно. А судя по читательской почте, взрослые читают и "Республику Шкид", и "Леньку Пантелеева", и "Нашу Машу", и "Часы", и "Пакет", и многое другое, что впервые появилось под маркой Детгиза. Но главные мои читатели все-таки - дети. И я не только об этом не жалею, я горжусь этим.