Илья Дворкин - Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы Страница 11

Отправляемся в поход,

Ноги в руки и вперёд!

Полетим, как самолёт, —

Полный ход!

Поезд уже подходил к станции назначения, когда Митька отдал на суд слушателей своё свежеиспечённое произведение.

— Гм! — говорит Викин папа. — Не слабо, не слабо.

— Особенно вот эти строчки — трам-тирьям-тирьям, — ехидно замечает Митькин папа. — На грани гениальности.

— Ну и как хотите! Не нравится — и не надо!

— Что ты, Митька, замечательная песня! — кричит Нина Королёва.

— Только как это — «ноги в руки»? — спрашивает Мишка.

— Эх ты! — говорит Митька. — Ты серый, как туман. Это такая поэтическая вольность и для юмору. Это, если перевести с поэтического языка на человеческий, значит: быстро!

— Ну если для смеху, тогда ладно, — соглашается Мишка. — А за туман схлопочешь!

Когда вышли на станции Комарово, все невольно зажмурились.

Снег сиял белизной, и ели казались совсем чёрными. А берёзы стояли будто стеклянные: каждая самая малая веточка была покрыта тонкой, прозрачной корочкой льда, ветер их чуть раскачивал, и они вспыхивали разноцветными точками, искрились на солнце.

За зиму глаза привыкли к четырём стенам, к улицам, огороженным домами, а тут вдруг такой простор! Просто дух захватывало.

— То ли ещё будет, — говорит Викин папа, — мы сейчас пойдём на Финский залив, тогда узнаете, что такое простор!

К заливу вели крутые заснеженные улицы.

По ним лихо скатывались люди на лыжах и финских санях.

— Ну уж дудки, — говорит Вика, — ни за что не поеду. Страх какой!

— Ни за какие коврижки, — говорит Викин папа.

— А я поеду! — говорит Нина и надевает лыжи.

— Правильно! — говорит Митькин папа. — Люблю отчаянных! Давай-ка, Ниночка, покажем этим трусишкам, что мы настоящие мужчины!

— И я! И я настоящий! — кричит Колька.

Они стали на лыжи да как ухнут вниз — только снежная пыль столбом. Колька на середине спуска упал, закувыркался, но упрямо встал и снова поехал. Снова упал, опять поехал и доехал.

Митька, Лёшка и Мишка переглянулись. Делать было нечего. Надо было решаться. Иначе позор на всю их дальнейшую жизнь.

Митька не видел, что сталось с Лёшкой и Мишкой. Лыжня стремительно рванулась ему под ноги, и он полетел вниз.

В ушах сразу засвистал ветер, выжал слёзы из глаз, а тело часто-часто затряслось на бугорках и ухабах. Митька присел как можно ниже — его этому учил папа, — палки держал так, чтобы они свободно волочились чуть позади, взбивали концами пушистые облачка снега.

Пару раз он чуть не упал, судорожно взмахнув руками, но удержался и потом долго-долго, почти до самого Приморского шоссе, ехал по ровному месту, по инерции.

И было это так чудесно, что и сказать нельзя.

Потом подошли остальные.

Лёшка и Мишка были в снегу с головы до ног, но гордые, счастливые, победившие собственный страх.

Вика и её папа несли свои лыжи на плечах и ничуть этим не смущались, а потому их и дразнить не было никакой охоты.

Перешли через шоссе и выбрались на залив. Вот тут был простор так простор! До самого горизонта лежало плоское белоснежное пространство, будто расстелили какую-то великанскую простыню. Слева, вдалеке поблёскивал золотом купол Исаакиевского собора и качались в небе дымы заводских труб.

А впереди, далеко-далеко, снег был густо усыпан какими-то чёрными точками. Будто мухи облепили кусок сахару.

— Рыболовы, — говорит Викин папа, — вот туда и отправимся. Поглядим на подлёдный лов. И у меня есть для вас сюрприз.

— Какой! — у всех сразу ушки на макушке.

— А такой. Много будете знать, скоро состаритесь. Придём на место — узнаете.

И пошли. Только снег под лыжами повизгивал. Вот тут Викин папа и показал класс. Он сразу же всех обогнал на своих долгих ногах. В одном месте ветер сдул снег со льда, лыжи сразу же стали разъезжаться на скользкой, будто полированной поверхности.

— Глядите, — кричит Викин папа, — делайте, как я!

Он расстегнул куртку, распахнул её, взяв руками за полы, и куртка превратилась в парус. Все тоже распахнули. Ветер дул с берега. Он упруго толкал в спину, и лыжи сами, всё быстрее и быстрее, покатили вперёд.

Такого Митька ни разу ещё не испытывал — летишь бесшумно и легко как птица. Или как призрак, если они есть, конечно.

Потом снова начался снег с лыжнёй, за снегом опять лёд, и когда Митька глянул вдаль, то рыбаки из чёрных, едва заметных точек превратились в людей, неподвижно сидящих на ящиках и складных брезентовых стульчиках.

Рыболовы сидели неподвижно, нахохлившись, уставясь в круглые лунки, проверченные во льду. Лунок было много, некоторые бесхозные, чуть подёрнутые тонким ледком или запорошённые снегом.

И тут Викин папа преподнёс свой сюрприз.

Из внутреннего кармана куртки он вынул ложку, похожую на решето — всю в дырках. Этой ложкой выгреб из ближайшей лунки мокрый снег, и лунка таинственно зачернела стылой водой. Заглянешь в неё, и мурашки по спине забегают — что-то там делается, в этой тёмной глубине?

Из того же кармана появилась короткая зимняя удочка и спичечный коробок, полный рубиново-красных, извивающихся червячков-мотылей.

Викин папа ловко насадил несколько штук на крючок, и мотыли стремительно скользнули в воду.

Ловись рыбка, большая и маленькая!

Ловили по очереди, но увы… оказалось, что рыбка вовсе не имеет желания попадаться на крючок. Она была или очень хитрая, или очень сытая.

Митька держал удочку и злился. Поплавок неподвижно застыл в лунке и не собирался тонуть.

«Небось плавают там и смеются над нами. На одном конце червяк, на другом конце кто? То-то же!»

— Нету здесь никакой рыбы. Ни одного самого завалящего ёршика нету, — говорит Митька, — поехали, хватит.

— Эх вы, — говорит Вика, — рыбаки-неумейки. А ну-ка давай сюда удочку, увидишь, как надо ловить!

Все засмеялись, стали над Викой подшучивать. Она и сама шутила.

— Только нацепите кто-нибудь этих червяков, — говорит, — а то я их боюсь.

— Да ты хоть раз в жизни рыбу ловила? — спрашивает насмешливо Мишка, который считал себя крупным знатоком рыболовства.

— Не ловила, а что? Подумаешь! Дело не в умении, а в природном таланте. Глядите, что сейчас будет!

А дальше произошло такое, что все глаза от изумления вытаращили.

Просто поверить трудно, если не видел своими глазами!

Не успела Вика опустить леску с наживкой в лунку, как поплавок резко дёрнулся и утонул.

— Тащи, — кричат все, — клюёт!

— Кто? — спрашивает Вика. — Где? — И заглядывает с любопытством в лунку. — Ой, а куда делся мой поплавок?

— Быстрей! — кричат все. — Подсекай! Уйдёт!

Мишка не выдержал ужасного нервного напряжения, схватил леску и потащил, потащил, потянул, часто перебирая руками.

И вытащил здоровенного, в полторы ладони, окуня.

Окунь был полосатый, крепкотелый и упругий, с алыми плавниками и хвостом. Он подпрыгивал на снегу и сердито разевал широкую жадную пасть.

Все завопили от восторга, каждому хотелось потрогать добычу собственными руками, одна Вика боялась прикоснуться к окуню.

— Эх ты, — кричит Мишка, — трусиха! Не бойся, он не кусается!

И знаете, что ему ответила Вика? Прямо-таки отрезала с таким гордым, надменным выражением лица.

— У нас, — говорит, — разделение труда: один ловит, а другие трогают. И ещё болтают глупости.

Мишка тут же и прикусил язык. А что ей скажешь, если потом все по очереди ещё около часа простояли над лункой, замёрзли даже, но больше ничего не поймали?

Вика свою добычу одному постороннему мальчишке подарила, который сам поймал трёх ёршиков, а на окуня глядел жадными глазами, как кот, которого не кормили три дня.

Хороший денёк выдался! Замечательный денёк, превосходный!

17. Воспитанники

В Митькиной квартире довольно давно уже поселился ёж. Вернее, он не сам поселился — его Митька поселил.

Ежик был серый, остроносый и жутко любопытный — так и совал свой пронырливый нос во все щели, когда думал, что его никто не видит. Если до него дотрагивались, он мгновенно прятал голову, растопыривал иголки и становился похож на кожуру конского каштана, про которую говорят, что она похожа на ежа.

Митька ему построил дом в прихожей из картонной коробки, но ёжик жить там не захотел. Он предпочитал ночевать в папиных ночных туфлях.

— Ой! Ой! — кричит по утрам папа. — Ой!!!

Митька вскакивал с постели и бежал вынимать ежа из туфли.

— Это в конце концов невыносимо! — заявляет в один прекрасный день папа. — Что за вредное животное! Если ты не можешь воспитать из него приличного ежа, я сам буду с ним бороться.

И папа стал бороться. Пока что методами гуманными и человечными. Только ёжик его победил в этой борьбе. Это был удивительно упрямый и целеустремлённый зверь. Папе пришлось ходить дома в старых резиновых тапочках, а новые меховые туфли отдать ежу.