Галина Галахова - Кеворка-небожитель Страница 12

Воцарилась долгая тишина и полная неподвижность.

Но вот медленно открылись высокие массивные двери, и в зал вошел красный великан-кариб, похожий на рыцаря, закованного в шлем и латы, и внес на вытянутых вперед руках Кеворку и Раплета — альдебаранских разведчиков. Кеворка сорвал с себя плащ и подбросил его вверх, плащ пронесся по залу, как синий ветер, и зацепился за живую звезду. Раплет еще плотнее закутался в свой черный плащ и крикнул:

— Анычунэ!

Светила затрясли головами, украшенными многочисленными знаками их достоинств.

— Анычунэ! — грянули они хором.

Великан опустил вниз волосатые, как пальмы, руки — Раплет с Кеворкой сошли в зал.

— Разведчики Вселенной приветствуют вас, о Светила! — торжественно провозгласил Кеворка. — Мы прибыли с далекой планеты Земля с несколькими образцами земной человеческой породы.

Светила закивали, зашушукались и стали перебирать бусы, висевшие у каждого из них на шее. Бусы были составлены из тонких блестящих пластинок, один конец у пластинок был тупой, другой — острый. Это были куммеккерры: с их помощью можно было разговаривать на любом языке, они сами показывали, какую пластину выбрать — подходящая зелено потрескивала и теплела.

Кеворка и Раплет подошли к Светилам и заслонили лица руками — так они показывали, что за время их отсутствия свет Светил для них не ослаб и попрежнему слепит.

Открыв по сигналу Светил лицо, Кеворка коротко и торжественно рассказал им об очередном похищении. Голос его был холоден, как весь этот зал, но в конце доклада голос его неожиданно потеплел и дрогнул.

— Образцы, на мой взгляд, единственные и неповторимые в своем роде. Хотелось бы их поберечь для нашего же альдебаранского блага, — дрогнувшим голосом закончил Кеворка.

Его поведение удивило нас, но все равно мы не успели как следует удивиться.

— Не слишком ли ты переоцениваешь эту породу, мой Кев? — ехидно пропищало самое смешное и ужасное на вид Светило — старикашка с большой головой, длинными тремя руками и шестью маленькими короткими ножками.

Он был страшно бородат. Борода торчала из ушей, из носа, была широкая и длинная, как ковровая дорожка, и смотана была в рулон, перевязанный плетеной цветной проволокой. Вместо волос у него на голове топорщились стрелки, похожие на стрелки компаса, и грифы каких-то странных музыкальных инструментов торчали словно многочисленные диковинные рога.

— По-моему, эти образчики — самые что ни на есть заурядные существа, когда-либо виденные нами. Совершенно невыразительны, схематичны, никакого полета, даже проблеска нет каких-нибудь интересных мыслей или хотя бы чувств. Чем они могут быть нам интересны, не могу взять в толк? Уж не забыл ли ты на своих путях-дорогах, что мы, альдебаранцы, вершина мыслящей материи? У нас нет времени копаться во всяком барахле. Пора бы тебе, разведчик, выучить наизусть наш основной закон: «Мир — раб наших благ. Альдебаран — родина нам!». Эти образцы подлежат, на мой взгляд, немедленному уничтожению. Даже скучно на них смотреть, а уж глубоко изучать их… Тем более Лабиринт не доволен их качеством. Промахнулись вы оба на этот раз. Нечего вам поставить в заслугу…

Старикашка вытянул вперед длинные свои руки и обвил ими Кеворку и Раплета. Столкнул их лоб в лоб, а потом отпустил.

— О Нак Пакуа! Я понимаю — кто я, а кто — Вы. Я безоговорочно согласен со всем только что Вами сказанным, но прошу Вас — пусть все-таки они останутся живыми! Альдебарану это ничего не будет стоить: они ведь для нас совершенно безвредны. Преданность нашему делу заставляет меня обращаться к Вам по столь ничтожному для Вас поводу — самый величайший ум Альдебарана. В следующий раз я исправлю свою ошибку, клянусь!

Нак Пакуа втянул в себя руки, съежился весь и, казалось, даже уменьшился в размерах.

— Следующего раза у тебя может и не быть. И не говори так про меня, не называй самым. Самый — у нас только один Гвадарий Фигософ! Никто не вправе забывать о нем даже на миг. О Гвадарий! — Нак Пакуа распрямился. — Мы почитаем тебя как Самого-Самого! Все слышали, что я сказал?

Остальные Светила закивали.

«… Гвадарий Фигософ… — где я слышала это имя?..» — подумала Наташа.

— Но все-таки зачем тебе эти ничтожества? — удивился Нак. — Почему ты за них хлопочешь, унижаешь себя такого рода просьбой?

Кеворка долго молчал, видимо, искал подходящий ответ, наконец выпалил:

— Для забавы!

— О, это действительно — мысль. Как мне самому не пришла она в голову? Наверное, мы действительно отвыкли во Дворце по-настоящему забавляться. Ради собственной забавы мы их, пожалуй, используем.

Нак махнул рукой — великан-кариб исчез, с грохотом захлопнув за собой дверь. Живая звезда померкла.

Нак проследил за эффектом своих слов, увидел, что мы поникли от ужаса, и, довольный, продолжил свою размеренную речь:

— Собственно, мы уже выкачали из них всю нужную нам информацию. Это какие-то жалкие крохи по сравнению с тем, что мы обычно получаем от прикатчиков. Для науки данные образцы, как я сказал, совершенно бесполезны. Однако, если ты, разведчик, так серьезно настаиваешь, чтобы их не убивали, из уважения к твоей просьбе, после всех наших с ними забав, пожалуй, мы засушим их для космического банка, может быть — чего не бывает — пригодятся когда-нибудь…

— Нееет! — выкрикнул вдруг Кеворка.

Светила задрожали от удивления и гнева — это было неслыханным нарушением всех мыслимых и немыслимых законов Альдебарана.

— Как ты, ничтожество, посмел?! — набросился на Кеворку Раплет.

Нак Пакуа медленно опустился на место — только что испытанное им потрясение было столь велико и непривычно, что он не мог собраться с мыслями.

— Ага, Нак, ты все-таки получил свое «нееет»! — насмешливо проблеяло второе по счету Светило — толстая лохматая и неопрятная старуха, на голове у которой росли, висели и болтались уменьшенные в размерах лопаты, грабли, тяпки, серпы, косы и пружины — знаки ее достоинства.

Старуха была покровительницей Кваркеронии — сельхозстраны, населенной тупоголовыми карками, и звалась Рэтой Бергой.

Пока Кеворка докладывал, она пускала вокруг себя радужные пузыри, похожие на мыльные. С их помощью она просматривала бескрайние поля штивы и чавы Кваркеронии, где трудились ее любимые карки, носившие на работу и после работы на тупых головах те же инструменты, что и она, сама Рэта, но только их инструменты были в натуральную величину.

— Мулле, не смей! — крикнула Рета Берга толстому карку, свалившемуся на межу, чтобы отдохнуть. — Еще не время!

— Разведчик сказал тебе «нееет!» — повторила она, снова обратившись к Наку. — Он будет за дерзость наказан, как будет наказан за то же и амер Раплет, которого никто не спрашивал. Но не худо бы и тебе, Нак Пакуа, вспомнить Золотое Сечение Фигософа.

— Не хуже тебя, Рэта Берга, знаю, что «отрицание есть движение вперед». — Нак в раздражении дернул себя за бороду, каждый волосок которой имел свой глубокий затаенный смысл и свое назначение. На бороде Нака была зашифрована вся информация, которую когда-либо получил и выдал Лабиринт Лабораторий. — И что же с этими образцами в таком случае прикажешь, делать? Не запускать же их после наших забав обратно в космос слишком дорогое для нас удовольствие. Если хочешь, мы, конечно, можем снова качнуть пространство — на этот раз за твой счет, но боюсь, у тебя лопат и серпов с граблями не хватит, чтобы расплатиться.

— Издеваешься над бедной Рэтой?! — воскликнула плаксиво Рэта Берга и затрясла головой, на которой, ударяясь друг о друга, запрыгали на пружинах лопаты, грабли, серпы и тяпки. — Давай-ка поделим эти образцы между собой. Не пропадать же добру — как у них там говорят, куммеккер мне тут подсказывает! Все работа-работа, работаешь не покладая рук и ног, пусть это будет нам маленькой наградой.

— И головы не покладая, — мрачно добавил Нак Пакуа, игнорируя слово «награда», и подергал себя за магнитные стрелки, державшие направление на Лабиринт Лабораторий, где в Актовом зале стоял огромный магнитный столб из магнитного железняка, когда-то похищенный с Земли экспедицией ранее прославленного, а теперь преданного проклятию Вилта, навсегда вычеркнутого из Истории Альдебарана.

— Нас четверо — их четверо. Мне приглянулся вон тот самый тупоголовый, — и Рэта указала на Аленьку.

Аленька, как и все мы, пребывал в гипнотическом каком-то, близком к страшному сну состоянии, из которого не выбраться. С другой стороны, нам казалось, что разговор идет не о нас, а о ком-то другом, мы еще никак не могли смириться с тем, что мы — самые заурядные образцы и ничего из себя не представляем.

— Сама ты дура тупоголовая, — очнулся Аленька и показал Рэте Берге язык.

Та пришла в неописуемый восторг, что у него такой длинный язык, и пообещала ему работу на каркской кухне — будет там мыть языком грязную посуду.