Владимир Железников - Последний парад Страница 13

- У меня... Заходите.

Когда они вошли в комнату, освещенную тревожным ночным светом, Сергей Алексеевич долго и внимательно их рассматривал, до неприличия долго, но ему было так интересно с ними встретиться, они ведь уже заняли прочное место в его воображении. Мать Коли была небольшого роста, крепко сбитая, круглолицая женщина, он уловил в ее лице только отдаленное сходство с мальчиком. Признаться, Сергею Алексеевичу хотелось, чтобы мать у Коли была красивее. Ему всегда нравились красивые женщины, для него красота - как талант или как храбрость.

- Мы Колины родители, - сказала она. - С ним ничего не случилось?

- Успокойтесь, - сказал Сергей Алексеевич. - Все в порядке.

- Правда? - Она была нелепо одета для этого часа и времени года. На ней была кокетливая шляпка из фетра и куртка с искусственным меховым воротничком. - Он не заболел?..

Ну, а отец Коли бесспорно понравился ему: какой он был здоровый, широкоплечий, естественный, располагающий к себе.

- Доброй ночи, - тихо сказал Костылев. - Извините, что побеспокоили.

- Рад познакомиться, - сказал Сергей Алексеевич шепотом. - Мне много про вас рассказывал Коля, - и поздоровался с Костылевым за руку.

Рукопожатие для Сергея Алексеевича - это не пустяк, а начало познания человека. Он всегда помнил людей по рукопожатиям. Помнил, у кого были безвольные мягкие руки, словно лишенные костей и мышц, у кого были холодные, у кого мокрые: почему-то это оставалось в нем, и он всегда, вспоминая людей, вспоминал их руки. Он даже по рукам старался определить настроение людей. Например, перед тем как отправлять в разведку солдат и офицеров, он обязательно обменивался с ними рукопожатием. Если кто-нибудь из них трусил, он узнавал по руке и, никому ничего не говоря, не пускал этого человека в разведку.

У Костылева была крепкая небольшая теплая ладонь. "Как у Коли", подумал Сергей Алексеевич.

- И мне про вас сын писал. - Костылев улыбнулся.

И по тому, с какой интонацией он произнес слово "сын", Сергею Алексеевичу стало ясно, что Коля дорог этому человеку. А мальчишка бог знает что придумал и что перестрадал.

- Он там, за ширмой, - сказал Сергей Алексеевич и увидел, как порывисто, нетерпеливо бросился туда Костылев.

А в следующую секунду произошло что-то непонятное. Сергей Алексеевич еще продолжал улыбаться, готовясь услышать радостные слова встречи, и сам радовался за Колю, как гости с растерянными лицами появились перед ним.

- Его там нет, - испуганно сказала Костылева.

Еще никто ничего не понимал, и Сергей Алексеевич, точно не веря, быстро зашел за ширму и увидел пустую кровать.

- Может быть, он вышел? - сказал Сергей Алексеевич, бросил гостей и скрылся за дверью.

- Ко-ля! - донесся со двора голос Сергея Алексеевича. - Ко-о-ля! Легкий сквозняк прошел от окна к двери.

Сергей Алексеевич вернулся в комнату и остановился в проеме дверей, почти подпирая косяк, и всем стало понятно, что Коли в доме нет.

- Куда он мог уйти?

- Это мы хотели узнать у вас, - сказала Костылева.

- Он пришел ко мне в девять часов, - сказал Сергей Алексеевич, - и...

- Неважно, когда он пришел, - нервно перебила его Костылева. - Важно узнать, куда он ушел... И почему?! Я хочу наконец понять, что с ним случилось.

Они ждали от него ответа, им этот старик казался странным, и Костылева еще больше испугалась за Колю и тихо заплакала.

Никто по-прежнему не садился, и сам Сергей Алексеевич, чувствуя, что тоска широкой волной входит в его сердце, стоял как на часах.

- Он вам ничего такого не говорил? - спросил Костылев.

- Нет, - нерешительно ответил Сергей Алексеевич.

- Нужно же случиться такому! А все... было хорошо. - Костылева провела рукой по лицу, сняла шляпку и смяла ее.

- Пойдем домой, - мягко сказала тетя Катя, подошла к сестре и взяла ее под руку. - Может, он вернулся и ждет нас. - И добавила: - Поди узнай, что у них в голове, у этих мальчишек.

Сергей Алексеевич, оставшись один, не лег спать - какой там сон, не выходил из головы Коля. Ему было понятно, почему мальчик ушел от родителей правда об отце поразила его своей неожиданностью, - а вот почему Коля ушел от него? Ночью, потихоньку, не попрощавшись... К сожалению, он знал, как надо ответить на этот вопрос.

Напрасно тетя Катя сказала: "Неизвестно, что у них в голове, у этих мальчишек". Еще как известно! Ясно, почему он ушел от него, еще как ясно. Черным по белому писано на чистеньком листе бумаги, без единой помарочки. Коля разочаровался в нем, не простил истории с Лусией. И самое страшное, что, может быть, он прав: может быть, именно мальчишки со своими наивными представлениями о жизни и есть единственно правые.

Сергей Алексеевич подумал, что он как дерево без корней: вот-вот упадет. Но затем все его нутро ощетинилось против этой мысли. А как же тогда вся его жизнь и борьба? Неужто насмарку? А пот и кровь, которыми он обильно полил эту землю? А Витькина жизнь, которая для него во сто крат дороже, чем собственные пот и кровь? Это ли не корни его?

Сергей Алексеевич перестал казнить себя, но рассердился, что Коля его не понял.

"Ну и не надо, - подумал Сергей Алексеевич. - Сейчас соберу вещички, и вон отсюда".

Они сидели на опушке и ждали Витьку.

Между лесом и деревней проходило шоссе, а дальше у деревни мирно паслись коровы. "Значит, здесь еще не было немцев, - подумал он тогда, - раз деревенские не попрятали коров". У него стало легче на сердце, и он спокойно поднес бинокль к глазам. Нет, Витьки еще не было видно. Никого не было видно, только одиноко возвышалась над всем колокольня старой церкви.

Потом томительное и напряженное ожидание нарушил треск моторов, и по шоссе промчалось несколько мотоциклов с колясками, в которых сидели немцы.

Ему сразу стало жарко, и, прежде чем он увидел фигуру часового, появившегося на колокольне, и прежде чем услышал мощный гул приближающейся танковой колонны, он уже понял, что случилось страшное.

Когда на околицу деревни вышел Витька, то одновременно из-за поворота шоссе выполз головной немецкий танк, затем второй, третий, четвертый... Танки скрежетали и лязгали гусеницами, скрипели лебедками, на которых тащились пушки, и было что-то неотвратимо угрожающее в их железном лязге.

Он следил за Витькой в бинокль до тех пор, пока танки не поползли между ними.

Немцы сидели на танках, шли рядом с ними. Иногда они что-то кричали друг другу, потом один из них дал очередь из автомата, и все засмеялись. А он ловил Витьку в просветы между танками, и его фигурка скрещивалась с фигурами немцев.

А выше, над всем этим, на церковной колокольне стоял немецкий солдат с автоматом.

Потом танковая колонна скрылась в деревне, и он снова увидел Витьку. Тот гнал впереди себя корову и, озираясь, шел к лесу. Нельзя было этого делать: Витька привлек внимание дозорного на колокольне.

А он сидел в укрытии и не мог защитить сына от надвигающейся смертельной опасности. Как он тогда не умер от напряжения и потом не умер от горя? От злости и ненависти, видно, к ним, к врагам, и от странной привычки, что жизнь его не принадлежала ему.

Витька гнал корову впереди себя для отвода глаз. А может быть - эта мысль пришла ему впервые и поразила своей простотой, - он думал тогда о голодных ребятишках из их отряда и решил пригнать корову, чтобы напоить свежим молоком. Ведь он был такой.

Он взял у кого-то винтовку, чтобы убрать часового с колокольни, надо было выиграть какие-нибудь две-три минуты. Прицелился и понял, что это бессмысленно, - не достать немца с такого расстояния.

Никто, никто во всем мире не мог тогда помочь ему и остановить жестокость и неотвратимость войны хотя бы на две-три минуты.

Дальше Сергей Алексеевич не мог вспоминать, это была та последняя черта, которую он еще ни разу сознательно не переступал.

Сергей Алексеевич подошел к окну, открыл его и почувствовал легкое дуновение морского ветерка. Усилием воли он заставил себя подумать о другом.

Он вспомнил Лусию. Это было перед их поездкой на границу. Он ждал ее около парикмахерской. И вдруг она вышла в светлом костюме, подстриженная под горшок, как стриглись русские мужики в старину. Он даже испугался, так она была ему дорога.

"Теперь я готова к путешествию", - сказала Лусия.

И снова в глазницы бинокля он видел Витьку, и большую добрую морду коровы, и двух бабочек-капустниц, порхающих над ними, и немца, самого жестокого немца, который только был на этой войне.

Сергей Алексеевич отвернулся от окна и зажег свет, он хотел отделаться от утренней серости. В это время без стука, заспанная и простоволосая, влетела в комнату хозяйка, Егоровна.

- Ишь, чего выдумал! - закричала она. - Электричество палить зря! Подошла к выключателю и решительно погасила свет, потом на ощупь, в темноте, стала пробираться к дверям, ударилась ногой о стул, чертыхнулась и уже у дверей сказала: - За свет дополнительная плата полагается, если так...