Юрий Коротков - Мадемуазель Виктория Страница 13

Вика и Лешка сидят друг против друга и сдерживают смех. Вика зажимает рот ладошкой, Лешка закрывает глаза, но смех прямо-таки распирает их, как сжатый воздух.

Э-э-хэ-хэ-хэ! — заливается смехунчик.

Первым не выдерживает Лешка, он фыркает и тоненько-тоненько закатывается. Хохочет и Вика. Они краснеют от смеха, валятся на кровать и дрыгают ногами. Когда смех начинает проходить, Вика снова давит кнопочку, и снова они хохочут, указывая друг на друга пальцами. По пятнистому Лешкиному лицу катятся слезы.

— Ой-ой-ой, не могу! — тоненько кричит Лешка. — Ой-ой-ой, лопну!

Он так покраснел и надулся — кажется, сейчас и впрямь лопнет. Уже и смеяться трудно, животы будто одеревенели. Лешка икает сквозь слезы.

— Хва-ик-хватит, ик, ой! — машет он рукой. — Ик-хватит, а то, ик, ой, до смерти засмеемся!

Они сидят рядом, отдыхают от смеха. Лешка теперь не кажется взрослым — такой же, как и был.

— Давай в прятки, — предлагает Вика. — Не, вдвоем неинтересно. Давай лучше Асуанскую плотину строить!

Они принимаются за плотину. Длинный коридор превращается в Нил. Из комнат извлекают стулья, тумбочки, чемоданы. Плотина растет и перегораживает коридор поперек.

— Воду бы пустить.

— Папа, наверное, ругаться будет. Лешка вытирает пот с зеленой физиономии.

— Я — советский специалист, — говорит он, — а ты — моя жена. А потом я буду президент Насер и приеду нас благодарить.

— Не хочу я твоей женой быть. Я лучше бульдозером буду. Лешка опять смотрит на Вику непонятными взрослыми глазами.

— Я так не играю. У специалиста должна быть жена.

— Не хочу.

Лешка останавливает работу, ковыряет оспины и задумчиво говорит:

— А я, если хочешь знать, когда вырасту, на тебе взаправду женюсь. Вот.

— А я к тебе в жены не пойду, — сердито отвечает Вика.

— Так нельзя, — рассудительно говорит Лешка. — Ты девчонка, слабачка, а я тебя буду защищать.

— Тоже мне, защитник! — фыркает Вика. Лешка раздувается от обиды.

— Я вырасту, знаешь-знаешь, какой сильный буду! А папа меня оставил, чтобы тебя защищать, вот.

— От кого это меня защищать?

— А вот бандиты полезут-полезут через балкон…

— Какие еще бандиты? Зачем им в русскую колонию лезть?

— А «Братья-мусульмане»? «Братья-мусульмане»? Вика слышала эти слова в разговорах взрослых. Эти «Братья-мусульмане» хотели убить президента Насера. Вот они карабкаются по бугенвиллиям на балкон, в черных галабиях до пят, в черных платках. Плывут по коридору, как черные тени. Под полой галабии — кривые острые ножи. Платки закрывают лицо, только черные глаза сверкают злым огнем…

Вика смотрит на балконную дверь. За дверью — непроглядная египетская ночь. Балкон в дальнем конце коридора теряется в полутьме. Свет только на кухне и здесь, над входной дверью. В Египте дорогой свет, его гасят, выходя из комнаты. Распахнутые двери зияют черной гулкой пустотой по всему коридору.

А вокруг — чужая страна. Чужая ночь. Ни звука…

— Кажется, балконная дверь скрипит… — шепчет Вика. — Это ветер, наверное, — неуверенно отвечает Лешка.

— Нет. Слышишь, скрипит…

На балконе и в самом деле что-то скрипит. Комнаты вдруг наполняются неведомыми шумами и шорохами.

— Когда же папа вернется? — Вика вот-вот заплачет от страха.

— Нескоро еще… — сиплым шепотом отвечает Лешка.

Они жмутся у входной двери. А за тонкой дверью будто бы чьи-то шаги.

— Надо свет включить… — шепчет Лешка.

— Включи…

Лешка колеблется. Включатели в глубине страшных черных комнат.

Он смотрит на сжавшуюся Вику и смело встает. Перелезает через «Асуанскую плотину», ощерившуюся распахнутыми пастями чемоданов. Подкрадывается на цыпочках к ближней комнате, заглядывает…

— Темно…

— Включай скорее, — просит Вика.

Лешка медлит, раскачивается, как перед прыжком в высоту. Бросается в комнату, шарит дрожащими руками по стенам, повизгивая от страха, нащупывает включатель, щелкает им и с воплем вылетает обратно, будто из темноты тянется за ним огромная рука.

Свет включен, в комнате никого нет. Темнота и страшные шумы отступили к балкону.

Уже смелее Лешка расправляется с темнотой во второй комнате, в третьей… Остается только Викина, самая дальняя. Лешка ныряет в нее и с визгом вылетает, несется назад, выкатив глаза:

— Че-человек! Че-че-черный!

Вспотев от страха, они спрятались за «плотину» и ждут. Ничья тень не падает в коридор из освещенной комнаты.

Лешка уходит на разведку, издалека заглядывает в комнату…

— Тьфу! — громко говорит он. — Это зеркало.

Весь этаж ярко освещен. Зато за окнами стало совсем черно. Лешка идет на кухню и приносит охапку столовых ножей.

— Главное, не спать, — говорит он, раскладывая ножи на полу. — Чтобы врасплох не застукали…

Темное вечернее солнце опускается на Ученский лес, оплывает, растекается на полнеба. Лес и облака пропитались вишневым светом. От Учи поднимаются синие сумерки, а последние лучи уходящего дня еще чертят светлое небо. Из низин, балок, овражков, через край, как переспевшая квашня, вываливается туман, катится по марфинским улицам. По самые плечи в теплом тумане бежит сосед Вовка. Его стриженая макушка то пропадает, то появляется над белесыми клубами.

— Зае-е-ец! Зае-е-ец! Отец твой еде-е-ет!

У околицы, приглушенный туманом, гудит мотор. Надсадно ревет и мечется на привязи Коська, который до смерти боится папиной «Победы».

— Да разве я так свою доченьку зову? Ведь я зову ее — Заинька!

От машины вкусно пахнет бензином, а от папиной щеки — утренним одеколоном и еще чем-то родным, только папиным…

Вернувшись с виллы, родители застали престранную картину. Под дверью, свернувшись калачиком на половике, крепко спали Вика и ее мужественный защитник. Кругом них веером лежали тупые столовые ножи. Весь этаж был залит светом, а коридор перегородила высокая плотина из стульев, тумбочек и чемоданов.

Перешептываясь, ступая на цыпочки, родители разобрали завал и разнесли детей по кроватям.

Вика вжимается носом в папину щеку.

— Пап… А Борька опять яблоки воровал… Прямо с дерева…

— Борька?.. Ну и хитрюга же этот Борька. Спи, дочуня…

— А эти… мусульманские братья не придут?

— Не придут. Их президент Насер давно разогнал. Спи, Заинька, спи…

Засыпает подмосковная деревня Марфино. Гаснут окна русской колонии в центре Каира.

Часть вторая. ШЕСТЬ ТРЕВОЖНЫХ ДНЕЙ В ИЮНЕ

Гром среди ясного неба

Валентина Васильевна торопливо проходит по двору и исчезает за углом, будто бы не замечая вопросительных взглядов ребят. Андрюшка Чубенидзе крадется за ней, смотрит вслед и бежит назад:

— На виллу пошла. Давай!

Тотчас со всего двора ребята сбегаются к манговому дереву. Витька Сукачев карабкается по стволу, скрывается в густой темной зелени. С дерева тучей срываются потревоженные птицы.

— Ну, чего? Чего там?

Из листвы появляются босые Витькины пятки, обхватившие ствол. Витька съезжает вниз, потирает обожженные колени. Сумрачно отвечает:

— Чего-чего! Известно, чего — желтый.

— Валентина Васильевна, желтый! Учительница пробегает мимо, отмахивается:

— Поиграйте, ребята, поиграйте.

И снова пионеры понуро разбредаются по территории лагеря.

Поиграйте! Во все игры играно-переиграно. Третий день скука в пионерском лагере. С территории — ни ногой, засветло — отбой. А почему? Без вопросов. Да и спрашивать не у кого: вожатые целый день на русской вилле.

И, как назло, Средиземное море необычно спокойно. Над узкой полоской песчаного пляжа вьется желтый флаг, приглашает собирать перламутровые раковины, колючие рапаны, купаться.

Когда на мачте бьется черный флаг, тогда без вопросов ясно — шторм. Тогда сиди жди у моря погоды.

Третий день на море штиль. Третий день нельзя купаться, третий день не крутят кино на вилле.

Скука скучная…

А как здорово было в первые дни! Как весело собирались в Каире — перезванивались втайне от родителей, решали, что брать с собой, а что можно оставить, строили секретные планы. Пионерский лагерь — не только отдых для ребят, здесь наконец-то нашлась работа и для мам. Мама-Чубенидзе — шеф-повар, целыми днями колдует в кухне-пристройке над шашлыками и чахохбили. Мама-Сукачева — вожатая в младшем отряде.

Ехали в Александрию с песнями, обживали лагерь — двухэтажный особнячок над морем.

Александрия не похожа на другие арабские города. Здесь много европейцев, целые европейские районы. А главное — рядом море. Его даже если не видишь, то чувствуешь: и небо шире, и город просторнее.

Александрия вытянулась на косе между морем и озером Марьют. К озеру выходят задворки города, пыльный каменный лабиринт узких улочек. К морю ступеньками спускаются белые особнячки и оранжевые небоскребы.