Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша Страница 14

Через несколько дней после этого разговора в "тот" зал пришли еще три человека, чем-то очень схожие с Кувалдиным. Они читали разложенные на длинном столе газеты и о чем-то вполголоса переговаривались. А еще неделю спустя таких людей собралось в "том" зале уже с десяток. Кувалдин подошел к буфету и сказал отцу:

- Люди просят меня почитать им что-нибудь... Нет ли у вас интересной книжечки?

Отец засуетился и полез в конторку.

- Как же, как же! Вот, пожалуйста: "За богом молитва, а за царем служба - не пропадают".

Книжку эту он уже давно снял со стола и спрятал в конторке, потому что босяки наполовину общипали ее на цигарки.

- Самая подходящая, - сказал Кувалдин.

Он вернулся в "тот" зал и начал читать про какого-то солдата, который тридцать лет служил царю верой и правдой. Отец тоже пришел в "тот" зал, послушал и отправился к себе, за буфетную стойку.

Тогда Кувалдин вынул из кармана какую-то книжечку и сказал:

- Ну, товарищи, начнем. Лиха беда - начало, а там пойдет легче, это я и на себе проверил.

Он развернул книжку и вполголоса прочитал:

- "Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма".

Он читал, потом сам себе говорил: "Стоп!" - и принимался объяснять.

Из того, что он читал, я ничего не понимал, а из того, что он объяснял, я понял, что буржуазия - это не машина, а хозяева всех этих людей; люди же эти - рабочие, а по-иностранному - пролетарии.

Отец опять вышел из-за буфетной стойки и пошел к нам.

Рабочий, который сидел поближе к двери, негромко сказал:

- Майна!

Кувалдин спрятал книжку и опять стал читать про солдата. Отец походил по залу, послушал и пошел к себе. Тогда рабочий сказал:

- Вира!

Кувалдин отодвинул книжку про солдата и вынул свою.

Когда все разошлись, Витька потащил меня в угол и шепотом спросил:

- Ты знаешь, о чем они читали?

Мне не хотелось признаться, что я ничего не понял, и я сказал:

- Знаю.

- О чем?

- О призраке.

- О каком призраке?

- О привидении.

- Ну и дурак! Они о революции читали.

Что такое революция, я не знал, но мне в этом не хотелось признаться. Витька сам объяснил:

- Это чтоб не было царя и чтоб всем людям одинаково хорошо жилось на свете, понял? - Он сделал страшные глаза и зашипел на меня: - Только скажи кому-нибудь, что они эту книжку читали, только скажи!

Но я уже и сам понимал, что говорить нельзя: разве купчиха Медведева или Прохоров, который нас с Витькой обругал хамским отродьем, захотят, чтобы все люди жили одинаково! Мне только было непонятно, почему и от отца надо скрывать: неужели отец тоже не хочет, чтоб все люди жили хорошо?

В следующий раз, когда Кувалдин опять попросил что-нибудь прочитать, отец дал ему "О вреде курения".

Рабочие слушали, почему нельзя курить, и густо дымили табаком. Но вскоре Кувалдин вынул свою прежнюю книжку и принялся читать ее дальше. Он опять говорил: "Стоп!" - и объяснял малопонятное.

Отец был очень доволен, что в "том" зале наконец-то приохотились к чтению.

Приходил и инженер. То, что читал Кувалдин, ему не нравилось. Он принимался спорить. Рабочие были на стороне Кувалдина. Инженер сердился и опять говорил: "Демагогия! Сплошная демагогия!" А Кувалдин ему отвечал: "Мы в спорах с вами только зря время тратим. Так никогда не дочитаем".

Но книжку Кувалдин все-таки дочитал. И я на всю жизнь запомнил, как грозно проговорил он последние слова. Слова были такие: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

Мог ли я тогда думать, что скоро и сам прочту их!

И где же!..

Приехала к нам мадам Прохорова, повертелась, покрутилась, потом и говорит:

- Нет, видно, капитан не заедет за мной. В городе неспокойно. Я так боюсь! Петр, голубчик, проводите меня.

Петр поехал с нею в санях, а когда вернулся, то рассказал отцу, что слышал от людей. На металлургическом заводе обожгло восемь рабочих. Их отправили в больницу. Доменщик Титов стал при всех ругать хозяев за то, что они поскупились и не обезопасили место, где работали эти люди. Пришли жандармы. Они хотели Титова арестовать. Но он не давался. Жандармы так его избили, что он через три дня умер в тюрьме. И вот теперь на завод послали целую роту солдат, потому что рабочие бунтуют.

Отец слушал, качал головой и говорил:

- Что делается!.. Что делается!..

А на другой день мы видели из окна, как хоронили этого Титова. Его несли недалеко от нашей чайной. За гробом шло много людей. Они шли не как попало, а в ногу и пели жалобно и сердито, будто и плакали и комуто грозили. Я чувствовал, что от этого пения мне становилось трудно дышать, а в горле все щекотало и щекотало.

И тут один мужчина поднял над головой красный флаг. На флаге было что-то написано белыми печатными буквами, но что, я разобрать не мог, потому что флаг на ветру хлопал и заворачивался. На минуту флаг распрямился, и мы все прочитали:

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!

Я сейчас же вспомнил, где эти слова услышал первый раз.

Вспомнил и чуть не вскрикнул, но вовремя удержался: ведь это тайна. Вдруг из-за угла показались солдаты.

Впереди солдат шел сам Протопопов. Откуда-то прибежали городовые и бросились на человека с флагом. Они стали отнимать у него флаг, а он не давал. Протопопов выхватил шашку, страшно заворочал глазами и что-то закричал. Тогда солдаты выставили впереди себя штыки и пошли прямо на людей. А городовые набросились на человека с флагом, принялись его бить. Люди нагибались, хватали камни и бросали в городовых. Что-то так бахнуло, что зазвенели стекла. Отец потащил нас с Витей за шиворот от окна. А на улице кричали, топали..

Вдруг блок на двери взвизгнул, и в зал вбежал страшный человек: все лицо его было в крови, пальто в клочьях. Он пошатнулся и упал на каменный пол. Отец заметался, но потом подбежал к двери и запер ее на болт.. Лицо у отца посерело, губы прыгали. Он схватился за голову и хрипло сказал:

- Пропал я теперь, пропал!

Подбежал Петр, взял человека на руки и понес через кухню во двор.

В дверь сильно застучали. Отец стоял около двери, дрожал, но не отпирал.

Петр вернулся, распахнул раму в окне и сказал:

- Откройте, Степан Сидорович, все равно дверь высадят.

Отец закричал:

- Кто там? Что надо?..

С улицы ответили:

- Полиция!

Отец перекрестился и снял болт. В зал ворвались с револьверами в руках околоточный надзиратель Гришин и двое городовых. Гришин и раньше заглядывал к нам: чайная была в его околотке.

- Вы почему заперли дверь? - набросился он на отца. Отец так и затанцевал вокруг него.

- От бунтовщиков, господин надзиратель, от бунтовщиков! Я не могу давать приют бунтовщикам, я общество трезвости... я лицо казенное... я отвечаю перед...

- Где бунтовщик? - грубо перебил отца околоточный.

- Вона!.. - засмеялся Петр и показал рукой на раскрытое окно. - Он так сиганул, что только его и видели! Я схватил было его за ногу, так у меня и башмак остался в руке. Вот, видите? - И Петр протянул Гришину ботинок,

- Возьми! - приказал Гришин городовому.

Когда полицейские ушли, Петр подмигнул отцу и сказал:

- Теперь они по башмаку будут его искать, а башмаки-то мне купчиха Медведева подарила.

Вечером пришел Кувалдин, отвел нас с Витей в сторонку и тихо спросил:

- Забегал к вам тот, что знамя нес? Пораненный? Где он?

- У нас, - шепотом сказал Витя. - На чердаке.

- Жив?

- Жив.

- Не говорите, ребятки, отцу, о чем я спрашивал, - предупредил Кувалдин и быстро ушел.

А потом пришли двое рабочих и шепотом повели с отцом разговор. Я слышал, как отец говорил:

- Да что вы! Я человек казенный, разве я мог бы!.. Никого у меня нет, что вы!.. - А под конец сказал: - Эх, пропадай моя головушка! Будь что будет, поверю вам. Идите, забирайте его. Только увозите незаметно! У меня жена, дети что с ними станется в случае чего!..

Раненого одевали в нашей комнате. Из-под его рубашки выпал скомканный кусок красной материи. Один из рабочих поднял и развернул ее. Это был тот самый флаг с белыми буквами, но весь изодранный, в рыжих пятнах крови. Рабочий аккуратно сложил его и засунул себе под пиджак.

"РЯЖЕНЫЙ"

В те дни я редко вспоминал о Дэзи. Но скоро наша чайная зажила прежней жизнью, и мне опять стала сниться эта девочка.

Снилась она по-разному: то бегает на серебряных конькахснегурочках, вся розовая от мороза, и ветер треплет ее каштановые волосы; то скачет с испуганным лицом на огромной лошади, держится за гриву и все ниже и ниже клонится на бок, вот-вот упадет на землю и убьется; то дерется на деревянных позолоченных шашках с карликом-путешественником, который сделал нам с Витей длинные брюки, и прокалывает ему насквозь грудь.

Каждое утро я копался в комоде, чтобы проверить, на месте ли книжка, которую я спрятал на самом дне нижнего ящика, под Машиными разноцветными лоскутками.

Книжка была на месте, и я опять принимался думать, что сказать Дэзи, когда она придет к нам. Я скажу ей, что, хотя она меня обидела, я зла не помню и дарю ей самую лучшую на свете книгу. Или нет, я скажу ей, что шоколад едят только маленькие дети да девочки, а я шоколада вовсе не хочу. Читать книжки гораздо интереснее, чем жевать шоколад, хоть он и завернут в серебряную бумажку. Или нет, я ей ничего не скажу: я дам ей книжку и гордо отойду. Пусть она потом ест с Витькой шоколад, сколько хочет, - я даже смотреть не буду.