Алоис Ирасек - Старинные Чешские Сказания Страница 14

И потянулось войско по «великому пути» на Лысолаи и дальше, через мрачные скалы Козьего хребта; обойдя Левый Градец справа, спешили чехи вперед, чтобы преградить дорогу лучанам, несущим с собой смерть и разрушение.

Дойдя до широкого Турского поля, остановил войско Честмир, прослышав, что лучане уже приближаются. Заблаговременно укрепился он на невысоком холме, откуда вскоре стало видно неприятельскую рать, надвигающуюся, словно черная туча, – огромную, сильную: сильнее пражского войска. Но не испугался военачальник пражан ее многочисленности. Стоя на возвышенном месте, близ одиноко растущего старого дуба, обратился Честмир к воинам с речью. И было все войско уверено, что внимает словам князя Неклана.

– Вот оно перед нами, гордое племя лучан! – молвил Честмир. – Сколько наших людей они перебили, сколько сожгли деревень, сколько жен и детей взяли в полон! И снова идут они на нас с огнем и мечом! Хотят они нас стереть с лица земли, поработить. Волей-неволей должны мы дать лучанам отпор, чтобы защитить наши семьи, чтобы не посрамить Чешской земли. В битве найдем мы свое спасение, оружием отстоим свободу. Лучше ляжем костьми, чем покроем себя позором и обратимся в бегство. Не дрогнем и будем стоять насмерть. Я пойду впереди всех. Если сложу я свою голову, не падайте духом и стремитесь вперед до победы. А когда победите врага, похороните меня, если паду я в бою, на этом пригорке.

И по всем полкам понеслись воинственные крики:

– Где падет твоя голова, там и мы головы сложим!

– Победим!..

– Побьем лучан!

Тем временем подоспела к Турскому полю лучанская рать; тесными рядами двигались в конном и пешем строю вооруженные воины с крепко окованными щитами на плечах, одетые в панцыри и льняные стеганые нагрудники. Все они были привычны к войне, но особой воинственностью отличались роды трнованов, жлутичей и радоничей, а также угоштяне, храберчи, требчичи и дикие залесские хлумчане, закутанные в мохнатые бурки, звериные шкуры, с косматыми шапками на головах, с грубыми копьями в руках и тяжелыми молотами за поясом. Одни вели на привязи своры собак – свирепых овчарок и злых волкодавов; другие несли на руке либо на плече хищных птиц – соколов-сыроядцев, кречетов и сарычей. И выстроились полчища лучан на широкой равнине, лицом к югу, против чехов, которые своим левым крылом заняли возвышенность, обращенную к западу, а правым опирались на лесистый холм, что высится над Хейновским селеньем.

Грозный гул, подобный громовым раскатам, несся от лучанского войска и далеко летел по Турскому полю; в нем сливались яростный лай собак, крики людей, лошадиное ржанье и звуки рогов.

Впереди лучанских полков ехал гордый Властислав в кованом шлеме, в чешуйчатой броне, с обнаженным мечом в правой руке. Увидев, что ряды пражан стоят незыблемым строем, остановил он свое войско и, приподнявшись на стременах, сказал, обращаясь к нему зычным голосом:

– Посмотрите-ка на этих жалких трусов! Они думают удержаться на холмах. Но ничего не поможет им, ибо они слабее, чем мы, и малодушнее. Померяться с нами силами на равнине они не решились – боятся. А как обрушимся мы на них, тотчас ударятся в бегство. Мчитесь же на чехов стремительным вихрем и бейте их, как град побивает колосья! Спускайте собак – пусть напьются они вражеской крови; выпускайте птиц – пусть подымутся они в воздух и распугают чехов, как голубиную стаю!

Как стрелы с тугой тетивы, сорвались с привязи разношерстные псы и с диким лаем бросились вперед. В то же мгновенье над лучанами зашумела туча поднявшихся в воздух хищных птиц. Освобожденные от пут, высоко взмыли они ВЕерх и, смешавшись беспорядочной кучей, поднимались выше и Еыше, крутясь, как снежный вихрь. Слышалось хлопанье крыльев, клекот, крики и свист.

Тень пала на лучан от живой тучи и понеслась дальше по равнине, полем, в сторону пражского войска. Внизу, на земле, – лай и вой бешено мчавшихся псов; в небе – шум от несметного числа птичьих голосов; все эти звуки смешались в многоголосый нарастающий гул. Лай собак и клекот птиц, заглушаемые боевыми криками лучан и громкими звуками рога, далеко разносились по Турскому полю.

В бешеной ярости и исступлении летели по полю жаждущие крови лучане. Впереди всех, крича и размахивая мечом, скакал Властислав на коне с развевающейся гривой. За ним, испуская хриплые крики, мчались толпы воинов с налитыми кровью лицами и вытаращенными глазами.

Вдруг, подобно каменной глыбе, что, отщеплениая молнией, летит с горы, сокрушая и уничтожая все на своем пути, ринулся Честмир с пригорка навстречу лучанам. А за ним двинулось и все войско. Отряды обгоняли друг друга, но впереди их неизменно несся Честмир в княжеском облачении. Вот уже столкнулись, закипел бой, колят, рубят друг друга; Честмир бьется в самой гуще сечи – рубит направо, налево, и падают, словно маковые головки, под его мечом головы лучан.

Вырвался из общей свалки Властислав и с быстротой молнии кинулся на предводителя чехов. Вихрем налетели они друг на друга, и в ожесточенной и упорной схватке искры посыпались от ударов мечей. Но вот выронил лучанский воевода повод из левой руки, а из правой – свой меч. Обливаясь кровью, свалился он с седла и мертвый упал под копыта коней, на груды убитых и раненых.

Вопль ужаса, ярости лучан и радостные клики чехов раздались на поле битвы. С новой силой ударили пражане на врага; дрогнуло лучанское войско и начало отступать. В тот миг пал конь под Честмиром.

Быстро вскочил на ноги воевода и продолжал мечом прокладывать путь вперед, ограждая себя щитом от ударов врагов. Не одна стрела завязла в его чешуйчатой броне, уже несколько копий торчало в щите, обтянутом кожей. Всё новые и новые стрелы и копья вонзались в щит, от сильных ударов рвалась на нем кожа, и весь он сотрясался. И дрогнула сильная рука молодого героя, изнемогая под тяжестью. Закричал Честмир своим воинам, чтобы подали ему другой щит. Уж хотел он отбросить свой щит, как вдруг тяжелое копье вонзилось в тело его, и пал вождь пражан на землю, как сноп; в руках его был меч, а на плече – щит, полный стрел и копий, воткнувшихся в него в жестокой сече.

И сталось так, как предсказал Честмир перед битвой. Погиб он, но чешские воины, разгневанные гибелью вождя, еще стремительнее помчались вперед и рубили врагов без пощады, пока не уничтожили лучан всех до единого. Разлетелись хищные птицы, свирепые псы разбежались или были перебиты, а лучанские воины со своим воеводой все полегли на кровавом бранном поле. Уцелел один Страба.

Сокрушена была гордыня лучан и сломлена их сила. Ликовали пражане, но радостные клики их смолкли, когда увидели они своего мертвого воеводу. В полном вооружении, со щитом, проткнутым множеством копий, понесли его на холм, где пожелал он быть похороненным. И когда сняли с него шлем и забрало, вырвался у всех крик горести, ибо узнали пражане, что предводителем их был храбрый Честмир, принесший себя в жертву ради спасения родины.

На холме под старым дубом вырыли Честмиру мотилу и в ночь после битвы сожгли и похоронили его; насыпали над могилой высокий курган, и справило войско тризну по своем павшем вожде.

Наварили меду и, сидя вокруг кургана, пили, вспоминая погибшего воеводу. Приехал из Пражского замка Неклан и плакал на могиле Честмира.

А когда справили тризну и выпили мед, поднялось пражское войско и двинулось дальше по Лучанской земле.

На своем невзрачном, но быстром коне мчался Страба прочь от жестокой сечи. Еще в крови был конец его копья, которым ударил он в начале боя первого чеха, что напал на него. Больше он в бой не вступал. Отрезав нападавшему уши, вскочил на коня Страба и, не обращая внимания на шум, крик и трубные звуки, помчался прочь так стремительно, словно за ним гнались призраки.

Целый день, до самого вечера, скакал он; ночью едва давал коню передохнуть и опять спешил в Хлумчанский край. Ехал он по полям и долинам, а деревни и всякое жилье объезжал, чтобы никто не увидел, как бежит Страба с поля сражения.

Прошел день, прошла еще одна ночь, и на рассвете второго дня доскакал он на измученном коне, сам измученный, в уединенное селенье своего рода.

Еще спала во мраке деревня и смутно просвечивала через темные старые липы беловатая полоса на востоке. Въезжая во двор, Страба встретил женщин, выходивших из его дома. Испугались они при виде его и печально сказали:

– Не в добрый час ты вернулся.

Соскочил Страба с коня и бросился в избу, в которой еще не рассеялся утренний сумрак. На ложе у окна лежало что-то под белым покровом, по очертаниям судя – окоченевшее мертвое тело. Окно было открыто настежь, чтобы душа могла вылететь вон. Подойдя к ложу, сорвал Страба покров. В слабом свете занимавшегося дня увидел он посиневшее лицо своей молодой жены. Глаза ее были закрыты, волосы распущены, а в груди зияла рана с запекшейся кровью. Глубокая рана…