Алексей Пантелеев - Из старых записных книжек (1924-1947) Страница 14

- Да, - говорит покупатель. - А если наводнение?

- Наводнение? Какое наводнение?! Ты посмотри: где дом, где река!

* * *

Меня упрекали в том, что в сценарии "Детство Кирова" подпольная социал-демократическая организация в Уржуме выглядит слишком простецкой, а методы конспирации ее крайне наивны. А вот что писала Крупская:

"Перечитывая сейчас переписку с Россией, диву даешься наивности тогдашней конспирации. Все эти письма о носовых платках (паспорта), варящемся пиве, теплом мехе (нелегальной литературе), все эти клички городов, начинающихся с той буквы, с которой начиналось название города (Одесса - Осип, Тверь - Терентий, Полтава - Петя, Псков - Паша и так далее), вся эта замена мужских имен женскими, и наоборот, - все сие было до крайности прозрачно, шито белыми нитками. Тогда это не казалось таким наивным"...

* * *

Иринка (5 лет 10 месяцев) жалуется, что видит каждую ночь страшные сны.

- Один раз видела, что мне мама говорит: иди куда хочешь и живи в канаве.

* * *

В Ленинградской области орудовала шайка грабителей под названием "Не мучь дитя".

Дорога. Идет человек. Откуда-то возникает маленький мальчик. Он останавливает прохожего и нежным голосом говорит:

- Дяденька, дай мне твое пальто.

- Ты что? Очумел? Какое пальто?

- Отдай!

- Да иди ты! С ума спятил?

Но мальчик не отстает, он цепляется своими крохотными ручками за рукав путника и продолжает - уже со слезами в голосе - канючить:

- Дяденька-а-а! Отдай пальто!

Прохожий, естественно, теряет терпение, пытается отцепиться от этого странного младенца. А тот уже рыдает навзрыд - не отстает, вцепился в свою жертву и умоляет его отдать пальто. И вот тут, когда доведенный до белого каления прохожий замахивается, чтобы ударить или оттолкнуть малютку, на дороге появляются две или три более мощные фигуры. Они приближаются к прохожему, и один из них, с трудом сдерживая гнев, басом говорит:

- Не мучь дитя, отдай пальто!..

* * *

В ресторане. Пьяный оправдывается перед соседом, с дамой которого он пытался перед этим заигрывать:

- Я извиняюсь, товарищ, заговорить с соседкой это не является нарушением плохого тона.

* * *

Пабло Пикассо показали картину и спросили, что он о ней думает. Пикассо ответил:

- Я не думаю. Я волнуюсь.

* * *

Когда мальчик Александр Македонский узнавал о какой-нибудь новой победе, одержанной Филиппом, он восклицал с досадой:

- Папа все завоюет, и на мою долю ничего не останется!

Кое-что все-таки осталось.

- К сожалению, я у них не питаюсь доверием.

* * *

Семья цирковых акробатов N. Родители акробаты слепые. Отцу 65 лет, матери - 56. Эстонцы. Старик делает щетки (платяные, бельевые, полотерные), летом торгует ими на Сенной. Глаза потерял "от пороха" восемнадцати лет от роду. Женился на зрячей, но уже терявшей зрение. Живут неплохо. Ходят в гости - к слепым же. Старуха занимается хозяйством, мешая на кухне зрячим. Самое горькое в их судьбе - это то, что они не знают, как выглядят их дети, а теперь и внуки. Часами просиживают над колыбелями и ощупывают лица детей.

Привередливы. Домработница возвращается со двора.

- Дождь идет?

- Нет.

- Правда? Ну-ка дай я тебя пощупаю.

* * *

Пришвин вместо "рюкзак" говорит: спинсумка.

Ужасно, по-моему. Тогда вместо саквояж надо: путьмешок, вместо бухгалтер: книгдержатель.

* * *

Фамилия врача по детским болезням: Витаминер.

* * *

Великий муж Греции, герой "золотого века" Перикл сказал, что главной заслугой своей жизни он считает, что:

- В жизни своей я никого не заставил носить траурную одежду.

* * *

"Катя".

Офицер после японской войны (или приехав в отпуск) поднялся на бельведер дачи, откуда расстилался чудесный, знакомый ему с детства вид. Море синело вдали, белел парус, по шоссейной дороге ползли золотистые возы с сеном.

И вдруг X с ужасом замечает, что он мысленно, по привычке, вычисляет в уме (он - артиллерист) угол возвышения, заряд и тому подобное.

Яхта или воз с сеном для него - уже только цель, мишень.

* * *

Эпиграф для "Кати":

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела...

А.Блок

* * *

Букинист жалуется:

- Наше время для книжного дела - не сезонное.

* * *

Херасков любил давать советы молодым стихотворцам. Прощаясь с ними, говорил, приподняв колпак:

- Чистите, ради бога, чистите, чистите! В этом вся сила. Чистите! О, чистите, как можно более чистите, сударь! Чистите, чистите, чистите!

(См. письмо Батюшкова к Гнедичу от 7 ноября 1811 г.)

Далеко не всё, конечно, но очень много в этом "чистите"!

* * *

- Возьми полотёнушко, утрись.

* * *

Е.В.Тарле{326} - похож на старого обрюзгшего Наполеона. Даже седые волосы его - наполеоновские: мягкие, слегка волнистые, падающие прядкой на лоб. И поза: Бонапарт обозревает, сидя на барабане, Москву... Поза ленивая. Каблуки на башмаках стоптаны.

* * *

Мать:

- Уймись, демоненок!

* * *

"Катя".

Иван Афанасьевич в хорошем настроении, чокаясь с дамой, говорил:

- Будьте толстенькая!

* * *

Когда А.Н.Толстой узнал об отмене "авторских" в кино (а только что вышел на экраны "Петр Первый"), он схватился за голову и воскликнул:

- Со времен отмены крепостного права род Толстых не терпел таких убытков!!.

* * *

Столовая на окраине П. Столы в густо запятнанных скатертях. На столах цветочные горшки в белой рогожке. Из горшков торчат какие-то палки. Цветами не пахнет.

* * *

Сказочный, русский, очень древний (еще скомороший) зачин:

- Ну, братцы, я вам скажу сказку. Слушать да не смеяться, а кто знает не переговаривать! Кто будет переговаривать, тому буду по плюхе давать.

* * *

"Катя".

Вскоре после возвращения с Дальнего Востока. Ваня сидит в парикмахерской на Вознесенском, куафер подстригает его колючий ежик, на белоснежный балахон падают и складываются в причудливый орнамент коротенькие черные волосики, и Ване вспоминаются китайские и японские иероглифы на вывесках в Маньчжурии.

* * *

Известный адвокат Николай Васильевич Коммодов. Ему под шестьдесят лет. Маленького роста, очень широк в плечах, с солидным брюхом. Лицо неинтеллигентное, грубоватое и как будто даже глуповатое.

Седеющие волосы зачесаны гривой. Когда говорит, впечатление, будто пародирует какого-то известного адвоката. Очень веселый, любит пошутить и шутит тоже грубовато и так же грубо хохочет, когда шутят другие. Хитер, конечно. И умен. Говорит с интонациями провинциального актера. Без улыбки слушать его трудно.

* * *

Коммодов защищал когда-то известного убийцу, извозчика Комарова, убившего сорок человек.

- В камеру к нему я боялся заходить. Был такой случай, когда арестант кандалами убил следователя. Комаров представлял из себя широколицего мужика с совершенно деревянным лицом, широко расставленными и глубоко сидящими глазами. Меня все время занимал вопрос: чем дышит этот человек? Что он думает? Но, поверьте мне, это была полнейшая духовная анестезия. Я, помню, у него спросил: "Скажите, Комаров, как же вы это так - сорок человек? Неужели не жалко?" А он помолчал и говорит: "А тебе, Николай Васильич, когда ты мух давишь, - жалко?" А? Каково?! Это человек - про человека! Я у него спрашиваю: есть ли у него на свете что-нибудь дорогое, священное? Верит ли он во что-нибудь или в кого-нибудь? "Да, говорит. Верю. В ежа, который колется".

* * *

Тому же Коммодову пришлось когда-то защищать группу крестьян, убивших колдуна. Люди, которые убили этого человека, твердо верили, что он - колдун: скотину портит, воду заговаривает и так далее.

Защищая их, Коммодов напирал на то, что они - субъективно - не совершили убийства человека. Они убили - тварь, вредителя, злую силу. Виноваты в этом, дескать, темнота и отсталость, забитость русской деревни.

Присяжные оправдали убийц. После судебного заседания Коммодов разговорился с одним из них - благообразным, белоголовым стариком.

- Вот, - говорит, - братец мой, какая история. Что же это получается? Ведь могли бы вас и не оправдать. Темь у вас тут непроглядная.

- Э, брось, барин, - говорит старик. - Что темь - это ничего, а вот колдунов у нас много - это беда. Ну, да теперь мы их всех изведем - до последнего!

* * *

С утра почему-то не выходят из головы стихи Блока:

...И встретившись лицом с прохожим,

Ему бы в рожу наплевал,

Когда б желания того же

В его глазах не прочитал.

В такой именно паршивый, слякотный и дождливый весенний день подошел к окну, отдернул на мгновенье штору и увидел: бредут понурые лошади, влекут замызганную, бывшую когда-то белой колесницу, на ней гроб, покрытый черной попоной с серебряными шестиконечными звездами. За гробом - шесть-семь евреев, одни мужчины, и все пожилые. А один, в стоптанных галошах, идет у самого катафалка и даже руку положил на гроб - наверное, брат или муж. Скорее всего - брат. Потому что холостяком выглядит. И как-то не могу представить жену его.