Мария Ботева - Ты идешь по ковру (сборник) Страница 15

Вдруг на кухню лениво вошёл Спальник. Он зевнул, потянулся и уткнулся мордой в кошкину миску.

– Смотри, – сказала я маме, – у него уши подросли. Видишь, они не такие круглые, свешиваются треугольничком.

Спальник приподнял ухо, видимо, понял, что про него разговор. Раздался слабый скрип. Едва-едва слышный. Ухо и в самом деле было треугольное. Мама приподняла второе ухо – оно было ещё круглое и не скрипело. Мы сидели на корточках рядом со Спальником, он ел, а мы поднимали то одно, то другое ухо, слушали и разглядывали. Потом ему надоело, и он посмотрел на нас так, будто хотел сказать: «Ну сколько можно уже, а? Дайте поесть спокойно, будьте же человеками».

– Опоздаешь, – сказала мне мама, снова потрогала мой лоб и повторила: – Опоздаешь на контрольную.

Всё-таки чудес не бывает.

– Ну, всё, – сказал отец, – две недели прошло, даже три. Пора его садить на цепь. У тебя завтра свободный день, поможешь мне.

– Ну какая цепь такому мелкому? Пусть дома живёт, – ответила я. Вдруг отец передумает? Но он и не собирался передумывать. Он сказал:

– Завтра утром, – и ушёл в свою комнату. Я взяла щенка на руки. Бедный дурацкий пёс.

Неделю я гуляла с ним каждое утро, каждый вечер и ещё днём, между школой и тренировками. Почти привыкла. Даже придумала такой маршрут, на котором меня с ним никто не увидит. Особенно соседи. Я выходила с мелким к калитке, проверяла, есть ли кто поблизости. Потом по тропинке быстро бежала с ним за дровяники, там точно никто не появлялся. Спальник думал, что это такая игра, и нёсся быстрее меня, даже быстрее ветра, я уверена. Мы уходили подальше от дома, и я отпускала его с поводка.

– Бегом! – командовала я ему. – Бегом! Спальник, бегом! – Махала рукой, а он гнал что есть мочи пять метров от меня. Через пять метров тропинка кончалась и начинался сугроб, и пёс бежал обратно. Гавкал так громко, будто он самая настоящая собака. Но нас не обманешь, конечно же, видали мы настоящих собак.

Как Спальник набегается, я ему говорю:

– Сидеть! Дай лапу! Другую!

И он садится, хоть и видно, как ему неохота сидеть на снегу, быстренько суёт мне в руку свою лапу, потом другую. Попискивает от холода.

– Туалет, – говорю я ему. Он делает свои дела, и мы бежим домой, ошейник я на него больше не надеваю.

В семь утра я проснулась от звуков ударов. Это отец на улице приколачивал гвоздь на стену дома. Приколотил, начал загибать его крючком, чтобы потом прикрепить на этот крючок цепь. А к цепи – ошейник, а ошейник – надеть на шею Спальника. Пришло время нашему псу попрощаться со своей свободой, а я всё же надеялась, что обойдётся. Напрасно. Малышка тоже сидела на цепи под крыльцом, нам её дядя Костя отдал, сказал, что собака давит цыплят. Она лето у нас пожила, цыплята выросли в кур, кур перевели на зиму в тёплый подвал, а Малышку забрали обратно. Чтобы сидела на цепи у дома и охраняла от чужих людей. Малышка нас не очень любила, сначала даже рычала, а потом стала разрешать себя гладить. И тут её забрали. С тех пор я не хотела, чтобы у нас жили чьи-то собаки: только привыкнешь – надо отдавать. Спальник – другое дело, он полностью наш пёс, и его-то уж точно не надо садить на цепь, станет злым.

Я быстренько натянула трико и выскочила на крыльцо, босиком.

– Но он же ещё маленький! – крикнула отцу.

– Вырастет, – сказал он и повесил крайнее звено цепи на крюк из гвоздя.

– Но это мой пёс! Ты сам мне сказал!

– Зато мой дом. Нечего собаке в нём жить.

– Вообще-то это мой дом, я в нём жила изначально, а ты ко мне переехал, – сказала мама, она только что подошла. – Женя! Ты босая! Марш в дом!

И правда. Ноги совсем замёрзли. Уже в коридоре я услышала, как отец говорит:

– Я хозяин в доме! И нечего тут при дочери!

Ну, ясно. Отец уверен, что при детях его критиковать нельзя, он же хозяин. Сейчас опять будут ругаться, потом мама сдастся, а потом Спальника посадят на цепь. Я присела рядом со щенком, что-то сказала хорошее. Он вздохнул. Хоть и странный пёс, а всё понимает. Чешка спрыгнула с форточки, начала облизывать своего воспитанника, замурлыкала. Тоже ведь всё понимает.

– Придумай что-нибудь, – сказала я ей.

Кошка, разумеется, ничего не ответила, перестала мурлыкать, запрыгнула на подоконник и начала громко мяукать. Точно так же она так делает, когда подзывает своих котят. Конечно, что она может придумать? Подозреваю, что и мама скоро вернётся поверженной. Спальник поднял голову, посмотрел на кошку и стал как-то странно поскуливать. Бегает под окном и скулит так жалостно.

– Спальник, что? Что случилось?

А он даже внимания на меня не обращает, всё бегает. Чешка тоже хороша: зовёт и зовёт его. И тут Спальник начал прыгать. Никогда бы не подумала, что он может так высоко подскакивать. Поднимется на задние лапы и оттолкнётся. И вот он уже выглядывает в прыжке в окно, а Чешка всё продолжает мурлыкать и мяукать.

– Ну ты даёшь, Спальник, прямо Николай Цискаридзе!

А Спальник внимания не обращает, прыгает и прыгает, поскрипывает. Я пригляделась – а он подрос как будто, хотя чего тут разглядишь, в прыжке? И вдруг он – раз! – и оказался на подоконнике. Чешка головой о его голову потёрлась, а сама на форточку заскочила. И оттуда точно так же мурлычет и зовёт его. И Спальник снова начал прыгать. Это он зря, конечно, у меня же на подоконнике чего только нет, всё сразу посыпалось: телефон, тетрадки, учебники, косметичка. Чудом я успела подхватить уже у самого пола горшок с маминой фиалкой.

– Спальник! Ладно ли с тобой?! Слезай!

Я хотела его столкнуть на пол, но тут он допрыгнул до форточки. А Чешка уже с той стороны окна на подоконнике сидит и его зовёт. У Спальника глаза испуганные, лежит пузом на поперечных рейках форточки, голова торчит на улицу. И тут я его схватить не успела, он взял и сиганул за окно, прямо в кошачью тропку. И они куда-то побежали вместе с кошкой. Я снова выскочила на крыльцо.

– Мама! Спальник сбежал! Его Чешка увела!

И тут я услышала родительский смех. А чуть позже – лай и скулёж нашего щенка. Кажется, лаял он с каким-то отчаянием, а мама с папой смеялись. Я зацепилась рукой за столб у крыльца, встала на самый край, вытянула шею как можно сильнее – у меня что надо шея – и увидела наконец. Чешка ходила по крыше дровяника, а Спальник пытался до неё допрыгнуть. Это выглядело так.

– Гав! – орал со всей силы Спальник и подпрыгивал. Проваливался в снег и скулил. Выбирался из снега, снова гавкал и подпрыгивал. Родители смотрели и смеялись.

– И он же допрыгнет когда-нибудь, – сказала я.

– Женька! Опять босая! – Мама увидела меня и перестала смеяться. – Иди домой, до лета Спальник будет жить дома.

– Да, – сказал и отец, – а то ты, пожалуй, будешь болеть до лета.

Я хотела проворчать, что вообще-то собиралась ночевать со Спальником под крыльцом, но не стала. Всё ведь обошлось. Не стоит раскрывать все карты раньше времени.

Так и получилось, что Спальник остался жить в доме. Ну какая ему цепь, какой из него охранник! Он должен сохранять мир, а мы чуть с отцом не поссорились, ужасно не люблю ни с кем ругаться и ссориться. Я даже с веселковскими девчонками не ругаюсь, правда, они не орут, а смеются. Смеются – ладно; когда орут, вот этого я не люблю. А тут – я просто молчу, не отвечаю, хотя надоели они мне здорово. Каждую тренировку цепляются. То им коса не нравится, то галоши. Кричат под руку, когда я забираюсь на скалодроме, нарочно отвлекают, чтобы я ногу не туда поставила или нужный зацеп не увидела. Мама мне сказала:

– Плюнь. Не ходи на этот скалодром. Учиться, может, лучше будешь. Или давай я к Борисычу схожу?

Но я продолжаю заниматься, а маму к Борисычу не пускаю. Пусть уж лучше просто встречает после тренировок, если ей так хочется, а вот к тренеру ходить не надо. Сама разберусь. Я понимаю, родители мои знакомы с тренером сто лет, и маме ничего не стоит поговорить с ним обо всех моих делах, так, по-дружески. Отец не знал про веселковских, но я всё равно косилась на него, когда они с мамой собирались к Борисычу. Видимо, так выразительно косилась, что папа сказал:

– Не смотри так, Жень, хватит. У нас годовщина по Вадьке.

– А, ну да. Извини.

Дядя Вадим – это был их друг, он тоже любил скалы, походы, вольную жизнь. Четыре года назад он попал под машину. Сначала думали – перелом ноги, легко отделался. Но из-за перелома образовался тромб, не спасли. Каждый год родители ездили на кладбище, потом к нему домой. Каждый раз отец возвращался никакой, его мама привозила на такси. А от машины ещё я помогала до дому вести. Кажется, тогда, четыре года назад, он и начал так сильно пить. Так, что его уволили с завода, а потом он долго не мог найти работу. Даже когда его папа, наш дедушка Гриша, умер, он держался, переживал, но не пил, и когда ногу сломал, а вот после дяди Вадима, как мама говорит, ушёл в отрыв. Это последняя капля, видимо, была.