Юрий Коротков - Мадемуазель Виктория Страница 15

На перекрестке стоят полицейские с короткими автоматами, поднимают руки навстречу автобусам. Автобусы останавливаются, из переднего выходит взрослый, разворачивая какие-то бумаги. Полицейские смотрят бумаги, один заглядывает в автобус. На нем стальная каска вместо шлема.

Машины снова трогаются и снова останавливаются у следующего перекрестка.

Море осталось позади, слева тянется озеро Марьют. Вика оглядывается: дорога знакомая, здесь они въезжали в Александрию. Только ехали тогда не так — весело, вспоминали все песни, какие знали, даже арабские пели.

Значит, назад, в Каир?

Автобус притормаживает, съезжает с зеленой дороги в пус- тыню. Теперь только серо-желтый песок кругом, подковы-барханы и верблюжья колючка. И опять остановка.

— Ребя! Танки! — в восторге кричит Витька. Мальчишки прилипают к окнам.

У дороги стоят три плоских танка и каракатица-бронемашина на восьми огромных колесах. Танки и бронемашина желтые, с коричневыми разводами, а на бортах, как цветная мишень в тире, — красно-бело-черный круг.

Офицер в песочном мундире поднимается в автобус, проверяет документы. Черный египетский орел с его фуражки грозно оглядывает притихших ребят.

Автобусы трогаются, и танки сразу сливаются с цветом пустыни.

— Ребята, — тихо ахает Саша, обводя всех вокруг круглыми глазами. — Ребята, война…

— Да ну, скажешь тоже, — ворчит Матрешкин. — Учения, наверное, — но видно, что он сам ни в какие учения не верит.

— А синие шторы? Я только сейчас — танки увидел и вспомнил, что отец рассказывал про нашу войну. Это называется — светомаскировка. Чтобы самолеты ночью с воздуха город не заметили. Поэтому нас и в защитный цвет вымазали, и по зеленой дороге не повезли… А гром? Какой гром, если ни облачка нет?

Война?!

Вика вдруг вспоминает, как говорил папа о возможной войне и как не соглашался с ним дядя Феликс.

Неужели война? Вике всегда это слово казалось одиноким в русском языке, потому что о войне говорили только в прошедшем времени: «был на войне», «убили на войне». И вот — война идет уже четвертый день и где-то убивают людей. Сейчас, в эту самую минуту.

Где-то — это где? Папа говорил об Израиле. Израиль — за Суэцким каналом. Вика торопливо вспоминает: папа-Чубенидзе работает в Эль-Кунтилла, на самой израильской границе, Витькин отец — в Порт-Саиде. А как папа с мамой? От границы до Каира далеко. Но почему не было писем?

Значит, все это война: и танки на обочине, и синие шторы, и полицейские с автоматами, и гром среди ясного неба. Совсем не страшно, если бы не само это слово — «война»…

Солнце поднялось над барханами, и тотчас пустыня налилась желтым жарким светом. От верблюжьей колючки упали длинные тени. Будто из песка появляются впереди новые танки. От раскаленной брони струится вверх воздух. Длинный пушечный ствол зияет черной, как египетская ночь, пустотой. Опять остановка, опять арабские солдаты смотрят документы.

В автобусах опустили шторки. Горячий воздух пахнет бензином и резиной. Пот щекочет лицо, стекает за шиворот, даже сидеть мокро.

Остановка, но даже мальчишки уже не смотрят на танки. Все сидят, откинув головы на спинки, чубчики и челки прилипли к мокрым лбам. Песок скрипит на зубах, нет слюны, чтобы его выплюнуть. Ужасно хочется пить. Автобус качает, как корабль на волнах.

Вика достает мандарин, очищает кожуру и ест. Во рту становится приторно-сладко, пить хочется еще сильнее. Теперь к запаху бензина примешался душный запах мандариновой кожуры.

Солнце палит сквозь занавески. К железным стенкам автобуса не прикоснуться.

Короткая остановка. Арабская речь. Из открытой двери несет жаром, как из печки.

— Пить, — просит Матрешкин. — У кого есть попить?

На него жалко смотреть: волосы мокрые, глаза потускнели, рубашка облепила тело.

— У кого вода? Кто взял воду? — спрашивает Валентина Васильевна.

Все молчат. Никто не догадался в утренней суматохе налить воды в термос, никто не думал, что автобусы свернут в пустыню.

Кто-то из взрослых протягивает фляжку. Одна фляжка на весь автобус!

Матрешкин жадно хватает фляжку, присасывается к горлышку.

— Только один глоток! Один глоток каждому! Взрослые отказываются. Фляжка идет по рядам сидений.

Вика тоже отпивает один глоток. Вода противная, горячая, ее хватает только на то, чтобы проглотить горькую слюну.

Автобус плывет по желтому морю песка. На высокой ноте гудит мотор. Уже не барханы кругом — слева и справа поднялись дюны, огромные, как пирамиды. Дорога петляет между ними. Перед глазами расплываются красные круги, в ушах — тягучий звон…

Вика стоит в Хелуанском комбинате с одноклассниками перед распахнутой пастью доменной пени, затаив дыхание, закрыв лицо от нестерпимого жара. Идет по цеху улыбчивый разносчик воды с запотевшим стеклянным пузырем на груди. За стеклом плещется вода. Разносчик снимает с серебряного носика стакан: «Пожалуйста, мадемуазель, пейте сколько хотите». Вика подносит стакан к губам. Но стакан пуст…

— Вода-а! Вода-а!! — кричит Витька, вскакивая с места. Он указывает вперед.

Вика с трудом открывает глаза. Никакой воды впереди нет.

— Я же вижу! — кричит Витька. — Я же вижу, неужели вы не видите?

Вика опять закрывает глаза. Она полчаса назад тоже заметила на горизонте голубую полоску. Это миражи, она уже видела их в Аравийской пустыне у Красного моря. Чем больше хочется пить, тем чаще мелькает впереди вода или пальмы. Лучше закрыть глаза…

В пустыне колодцы имеют имена. Имена колодцев вкусны и прохладны, как плеск воды: Бир-Сахра, Бир-Мисаха, Бир-эль-Басур. А родничок за марфинской околицей назывался Марфины слезы.

Вика тянется губами к ручейку. У нее заранее немеют зубы от студеной воды. Но вода уходит из-под губ. Вика наклоняется ниже — и родничок пересыхает, а земля, только что бывшая дном, трескается от зноя…

— Валентина Васильевна! Романайте плохо!

Данута Романайте, литовка из Вильнюса, сползает с сиденья. Она всегда плохо переносила жару.

Валентина Васильевна трясет ее за плечо, и золотистая головка Даны безжизненно качается.

Опять танки. Автобус останавливается. Взрослый выскакивает, что-то объясняет арабскому офицеру. Тот отстегивает от пояса флягу, укутанную войлоком.

Валентина Васильевна брызгает водой Данке в лицо. Та приоткрывает тусклые глаза.

— Пить, — жалобно бормочет она. — Дайте, пожалуйста, пить…

Но отпить можно только глоток, иначе всем не хватит. Валентина Васильевна протягивает флягу Пустовойту. Саша жадно смотрит на воду. И хрипло говорит:

— Я не хочу. Честное слово. Пусть она… пьет…

Вика отрицательно трясет головой, не в силах оторвать взгляд от фляги. Все отказываются от воды. Свою долю пьет только Матрешкин. Светка протягивает было руку, но вдруг отворачивается.

Данка пьет большими глотками, вода стекает по уголкам ее губ.

Это тоже война? Зачем воюют люди, когда так хочется пить? — Пальмы, — неуверенно говорит Саша.

— И я вижу!

— А я давно заметил, думал, опять мираж!

Действительно, на горизонте зонтики пальм. Вскоре автобусы въезжают в маленький оазис. Под пальмами — военные машины и лоток с кока-колой.

Ребята покачиваются на затекших ногах, пьют из острогорлых бутылочек. Пьют, пока не надуваются животы. Взрослые затаскивают в автобусы ящики с кока-колой. Теперь дорога не страшна.

Арабские солдаты торопят, указывая на небо. Пятнистые автобусы вновь выезжают в раскаленные пески…

В Докки

Вскоре над песком поднимается узкая полоса зелени. Пустыня отступает, дышит вслед тяжелым зноем. Насквозь пропыленные автобусы выбираются на зеленую дорогу. Справа выстроились пирамиды. Площадка перед ними пуста, торговцы и всадники исчезли.

Мелькают белые стволы эвкалиптов набережной Эль-Нил. За Нилом тянется остров Рода.

Остается слева безлюдный город Зу. Сейчас автобусы минуют Докки и по мосту Замалек направятся к вилле. Дома ли папа? Дядя Феликс и Лешка давно уехали в свой Вади-Габгаба, они далеко от войны…

По улице Тахрир автобусы сворачивают в Докки. Недалеко от нового посольства у дверей большого отеля толпятся родители. Вон и мама смотрит из-под руки, рядом — Светкина мама. Значит, вся колония переехала в Докки?

Умолкают перегретые моторы автобусов, распахиваются дверцы. Ребята вытаскивают в проход чемоданы…

Вдруг из-под крыши отеля раздается гулкий рев, и тотчас сирена срывается на пронзительный визг.

— Все в укрытие! Воздушная тревога! Все в укрытие!

Вожатые хватают детей под мышки, передают в дверь родителям. Воздух дрожит от воя сирены. Разбегаются прохожие. С перекрестка бегут полицейские, указывают на небо, машут руками: скорее!