Анатолий Петухов - Сить - таинственная река Страница 16

смотрела на окуней, потом будто испугалась чего-то, закрыла мешок и к сыну:

— А ну, сказывай, где взял?

— Что? Рыбу-то? В воде. Рыба не грибы, в лесу не растет.

— Не юли! Я тебя спрашиваю — где взял?

Гусь расхохотался.

— Наудил. Вот где!

— Врешь. Врешь, пакостник! По глазам твоим бесстыжим вижу — врешь!

Гусь оскорбился.

— Чего мне врать-то? — повысил он голос. — Иди, спроси у Пахомовых. С Витькой вместе ходили. Или у

Сережки узнай.

— И спрошу! И узнаю!.. Кто поверит, что на удочку столько изловил?

Дарья и в самом деле выбежала на улицу, а Гусь зачерпнул ковш воды, выпил залпом и свалился на лавку. Он

даже не поинтересовался, к кому именно побежала мать наводить справку.

«Из Витьки сегодня не работник!»» — вяло подумал Гусь, чувствуя, как ноют нарезанные лямками плечи и

болит спина. Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел перед собой лицо Таньки Шумилиной. Лицо было

грустное-грустное, а глаза печальные и будто в слезах. И Гусь вспомнил, что такой видел Таньку последний раз,

когда лежал под елкой, оплакивая Кайзера.

Ему вдруг так захотелось увидеть Таньку, что он стал придумывать предлог, лишь бы сходить к Шумилиным.

Но тут возвратилась мать. Она остановилась у порога.

— Господи! Чего же ты на лавку-то лег? Будто постели нету!

Гусь не пошевелился и не открыл глаз.

— Али уснул?

Молчание.

— Вот ведь как приморился. Э столько рыбы пёр! — Дарья подошла к мешку. — Ой-ё-ёй! Окунища-то ровно

лапти... Чего же теперь? Надо печку растоплять.

Все это Гусь слышал. И ему было приятно и раскаяние матери, и то, что она понимает, насколько сильно он

устал. Но потом, когда Дарья растопила печку, Гусь по-настоящему уснул.

Ему снилось, что он работает на тяжелом комбайне, работает без всякого отдыха. Танька Шумилина в

желтеньком платьице пришла на поле, принесла обед — целое блюдо вареных окуней! А председатель колхоза

стоит на меже с ружьем в руках и кричит: «Хватит работать, отдохни! Ты уже не на одно ружье денег заработал.

Возьми вот да иди в лес, глухарей постреляй. Из ружья-то надежнее, чем из лука...»

Гусь хочет остановить комбайн, но не знает, как это сделать. У Гуся уже болят руки и ноги, и плечи, и спина, и

голова тяжелая, как чугун. Потом вдруг комбайн прямо на ходу с грохотом развалился на части, и все пропало.

— Экая я какая!..— услышал Гусь голос матери — Рука-то, прости господи, ни лешака не держит. Разбудила

пария-то!..

— Что там у тебя случилось? — спросил Гусь.

— Да заслонка выпала. Ручка-то горячая, вот и не удержала... Грому-то от ее, как в кузне... Погоди-ко, я тебе

молочка принесу. Попьешь, да и ложись по-хорошему. На сарай ложись, а то я здесь колгочу, мешаю...

Дарья проворно внесла пол-литровую банку молока, подала краюшку хлеба.

Гусь сел,

— Чего на суде-то было? — спросил он.

— Ой, да чего и было! Вся деревня собралася. И в клуб-то не влезли все, другие так под окнами и стояли. Я-

то, конечно, в клубе, в самом переду была...

— Это ладно, — перебил ее Гусь. — Присудили чего?

— Три года. Враз и увезли. Поперву-то народу мало показалося — три-то года. А как увозить-то стали да

ребятишки-то как заревят, да баба-то евонная заголосит— дак всем вроде как и жалко... А чего сделаешь? Суд

постановил. Увезли, и все. Не своя воля. Много у его, конечно, темных делов открылося. Другого дак никто и

слыхом не слыхал, а дозналися. И Кайзера твоего помянули. Сам прокурор помянул. Вроде как стрелять-то он не

имел такого права, хоть Кайзер и волк... Имущества описали сколько-то, мотоцикл, да телевизор, да еще чего-то...

— Кто же теперь бригадиром будет?

— Есть уж бригадир, есть!.. Погоди, еще молочка-то принесу.

Дарья выбежала в сени, принесла еще банку молока и продолжала:

— Николку Пахомова, как все и думали, бригадиром поставили. Сегодня уж он наряды давал. Ко мне зашел,

поспрашивал, как живу. Сколько, говорит, молока с фермы берешь? Я говорю — литру. Поди, говорит, мало? Бери,

сколько надо, не стесняйся, а старшая доярка запишет. Я ему говорю: много-то брать, дак зарплаты не хватит. А он

и сказывает: теперь, говорит, молоко дешевле будем отпускать. Ревизия какую-то ошибку нашла. Дороже с нас за

молоко-то брали. Сколько переплачено было, вернут...

Дарья могла бы проговорить о бригадных делах и новостях, но Гусь перебил ее.

— Ты к кому ходила-то? Не к Шумилиным? Не знаешь. Сережка ушел на работу или нет?

— He, я к Пахомовым бегала... Витька дак сряжался на покос, видела. А Сережка — не знаю. Танька-то у их

вчерась в город уехала...

У Гуся похолодело в груди.

— В город? Зачем?

— В училище поступать. На модичку. Али не знал?

Гусь неопределенно пожал плечами.

— Забежала она к нам-то, — продолжала Дарья. — Вроде как со мной проститься... Ну, я ей сказала, что ты

в лес ушел. Она эдак схудоумилась и ничего больше не говорила... Уехала Танюшка, уехала, — вздохнула Дарья. —

Нарядилась хорошенько и пошла с чемоданчиком на станцию.

Плохо скрытое участие матери задело Гуся: что она может знать об их взаимоотношениях с Танькой? Он хотел

сказать, что ему безразлично — уехала Танька или нет. Но промолчал.

Гусь знал, что Танька колебалась: пойти в девятый класс и кончать десятилетку, а потом поступать в

медицинский институт, или сразу идти в училище. И не иначе она выбрала последнее потому, что он. Гусь, обидел

ее тогда, в тот горький день, когда Аксенов убил Кайзера. Ведь после того дня они так и не встречались, ни словом

не обмолвились друг с другом.

Чтобы не подать вида, что отъезд Таньки расстроил его, Гусь спросил:

— Толька-то Аксенов все еще в больнице?

— Дак ведь в субботу разговор был, что неделю-то он пролежит, не меньше. Неужто забыл?

Гусь ничего не ответил. На душе у него было пусто, уныло. Хоть он и не виделся с Танькой последнее время,

но пока она жила здесь, он не чувствовал себя таким одиноким. Он знал: что бы ни случилось — есть рядом

человек, который всегда думает о нем, о Гусе, и который готов прийти на помощь в любую минуту, только скажи,

только позови... А теперь?..

— Тебе-то ничего помочь не надо? — спросил Гусь у матери.

— Не надо. Сама управлюсь. Поди, поди, отдыхай!

Гусь тяжело поднялся, прошел к порогу, заглянул в кадку — воды мало.

— Да принесу я воды-то! — крикнула Дарья, когда Гусь, взяв ведра, отправился на колодец.

На сарае сумрачно, тихо и не так жарко. Заложив руки под голову. Гусь лежал на постельнике и смотрел в

потолок.

«Значит, Танька уехала, — думал он. — Может, не поступит, тогда в девятый пойдет. Это бы лучше... Только

нет, она — поступит, училась хорошо. - Вот узнаю у Сережки адрес — письмо напишу. Неужто не ответит? Должна

ответить!..»

Мысль перекинулась на Витьку. Тоже устал не меньше, а на работу ушел. Настырный! Он на ружье

заработает. Запросто!

Спать не хотелось. Сейчас он вновь ощущал непривычную, тревожащую зыбкость своего положения. Будто в

воздухе повис у всех на виду. И он понимал, что надо сделать какой-то решительный шаг, надо как-то

определиться. Болтаться вот так, когда все на работе, просто невыносимо. Сережка и тот ходит на покос!

«А я разве не могу? — размышлял Гусь. — По аксеновским нарядам и дня бы не отработал, а теперь —

пожалуйста! Сено-то загребать да в копны сносить — не велика премудрость... Вот если бы к комбайну поставили,

помощником бы комбайнера — это да! Надо поговорить с Пахомовым, может, устроит? К Ваньке бы Прокатову...

Гусь вспомнил последний разговор с Прокатовым, и ему сделалось неловко за себя, за необдуманные дерзкие

вопросы, за то, что ушел тогда, не дослушав Ивана и даже не попрощавшись.

«А он-то и Кайзера вспомнил. Как он его назвал? "Безобидный зверенок»» ...— Гусь улыбнулся. — И правда,

безобидный... Нет, все-таки надо сходить к Ивану. Сам же он тогда говорил, что вдвоем работать сподручнее.

Может, возьмет?..»

Не откладывая дело, Гусь отправился к зернотоку. Иван был там.

В майке, серой от мазута, грязный настолько, что на круглом лице блестели только глаза да зубы. Прокатов

встретил Гуся радостно.

— Вот ведь как угадал вовремя прийти! Держи ключи!

Но на этот раз Гусь не взял ключей.

— Слушай, — сказал он серьезно, — возьми меня в помощники!

— А я — что, шутки шучу?

— Нет. Понимаешь, я хочу по-настоящему поработать, всю уборочную, пока каникулы. Так, чтобы и

заработок у меня был...

Прокатов недоверчиво уставился на Гуся.

— Хм!.. А кто по лесу шастать будет? Стога ворошить? Я видал на Длинных пожнях стог — весь в норах.