Анатолий Соболев - Рассказы о Данилке Страница 16

Откуда-то доносит тихий нежный звон.

- Чо это? - спрашивает Данилка.

- Луна звенит, - отвечает дед.

Данилка смотрит на дивно чистую, будто прозрачную луну на гривах лошадей и верит деду - звенит луна. Притихшие кони тоже слушают этот загадочный звук.

- Ты, Данилка, на землю-то свою гляди, - раздумчиво, будто самому себе говорит дед. - Глаза-то в руки возьми - и гляди, гляди. А то мы топчем-топчем ее, а видеть не видим, чего под ногами-то. Когда уж к краю подойдем, тогда и прозреем, ахнем - раскрасавица-то какая, земля-то наша зеленая. Ты гляди, Данилка, гляди на ее. Сердцем гляди-то, душой.

Данилка глядит. И через неморгающие глаза его, как через распахнутые настежь ворота, вливаются в сердце и эта ночь, и эта тишина, и эта луна.

Где-то рядом тяжело переступают лошади, фыркают. Смутно сереет расплывчатое пятно. Это дремлет Серко. Отстоял его дед у Данилкиного отца, когда тот хотел отправить старого мерина на живодерню. Сказал тогда он Данилкиному отцу: "Ты, председатель, душой-то не зверей, а то сердце волчиным станет и на людей олютеешь. И так уж покрикивать зачал. А Серка на мои руки оставь, мы с ним как-нито старость скоротаем. Ить он же в бою тебя спас, аль запамятовал?"

- Деда.

- Аюшки?

- Ты почто папку моего ругаешь?

- Эк, удумал чего - ругаю! - дивится Савостий. - Я не ругаю, я правду говорю. Правда - она, знамо дело, горше меду, опять же - без ее прожить никак невозможно.

Дед шевелит совсем уснувший костер, тот пыхнул спросонья, выхватил из темноты дедово задумчивое и усталое лицо.

- Обидно за отца-то? - спрашивает он и улыбается. - Ежели и ругаю, то любя. Он оступаться не должон. Ни в каких делах промашки давать ему нельзя, потому как шибко ответственный, на виду у всех. Как бугор в поле: кто ни глянет, всяк глаз в его упрет.

Данилка вспомнил, как после случая с Серком отец целый день ходил хмурый, а вечером сказал: "Почаще в душу к себе заглядывать надо и ревизию делать. А то хлам всякий набирается".

- Думаешь, легко ему? - спрашивает дед и сам же отвечает: - Не-ет, не легко державу-то кормить. Сколь хлеба-то надо! А без хлеба куды, без хлебушка никуды. Никакая держава на ногах не устоит. А отец твой над хлебом главный в нашем районе. Шибко тяжело ему, да не всяк разумеет об ентом. Я вот до Совецкой власти тоже чурка с глазами был, подале околицы не видел. Да и охоты не было. А теперь вот в ликбез записался, Евдокея Андревна буквам научит, читать стану. Ето ж какое я к себе уваженье-то поимею! - Дед Савостий даже выпрямляет спину при этих словах и значительно глядит на Данилку. - Грамота, ето, как бы тебе сказать, как луна вот - все освещает. Глянь вокруг-то - видно, а ежели бы ее не было? Чего б ты увидал? А-а, вот то-то!

Савостий поднимает палец, хотя Данилка и не спорит. Данилка смотрит на огромную, сияющую серебряным блеском луну, на озеро, над которым собирается сизая дымка тумана. Он знает, что это хорошая примета, - завтра день будет ясный, для покоса пригожий. По той особо чуткой тишине, что наступает в час предутрия, по тому, как перестали пастись лошади, Данилка понял, что вот-вот наступит рассвет. И как только подумал об этом, так сразу же уснул, и во сне не сходит с его губ счастливая улыбка.

Данилка вскидывает глаза оттого, что кто-то трясет его за плечо.

- Сон-то милей отца-матери, - говорит дед, улыбаясь. - Бужу-бужу - не добужусь. Полегчало ай нет? Нога-то?

Данилка приподнимается, чувствуя тело легким и здоровым.

- Полегчало.

- Ну и слава богу. Травка - она целебная, она богом дадена ото всех болестей.

Данилке не хочется вылезать из угретого места под старым зипуном, он медлит, он еще не совсем проснулся и готов снова упасть и уснуть зоревым сладким сном. Дед Савостий говорит:

- Чичас коней пригонят.

И тут только Данилка замечает, что ни Андрейки, ни Ромки уже нет, нет и собак. Данилке стыдно: дружки ушли за конями, а он, как барчук, лежит.

- Чо ты меня не разбудил! - недовольно говорит он.

- Дак ить хворый.

- Ничо не хворый, - сердится Данилка и решительно скидывает с себя волглый зипун.

Под утро пала сильная роса и все вокруг отсырело - поседела трава, кусты, серебристым бусом покрылась одежда. Данилка вскакивает, и туманная сырость обливает его знобким холодом. Бр-р-р! Данилка бежит в кусты по малой нужде, по босым ногам жигает студеной росой, а когда задевает куст калины и целый ушат брызг окатывает его с головы до ног, Данилка совсем просыпается. Приплясывая и оставляя в росной траве дымчатый след, бежит он к деду, натягивает опять на себя тяжелый от влаги зипун и, присев на корточки, прикрывает покрасневшие от холода босые ноги.

Дед шаркает вокруг потухшего костра, собирает пожитки. Костер совсем остыл, и отсыревший пепел осел, чадит черная головешка, будто струйку сизого тумана пускает. Резко пахнет сырою золой.

Зыбкий рассвет вступает в свои права. Сиреневый туман лежит на земле, в чуть зримой синеве расплывчато проступают серые стволы берез и темнеют кусты калины. Кусты кажутся непомерно большими, но Данилка знает, что калинник здесь низкорослый. Озера совсем не видать, оно только угадывается по особо плотному туману.

Данилка затих, чувствуя, как оседают на лицо мелкие капельки влаги, и задумчиво смотрит в сонное предутрие, слушает неслышный днем перекат ручья. Это он звенел ночью, а может, и впрямь луна, как говорит дед.

Вдруг таинственно и совершенно беззвучно возникают в тумане смутно-расплывчатые огромные движущиеся тени, и Данилка вздрагивает, но тут же соображает, что это кони. Совсем рядом раздается Андрейкин голос:

- Тр-р-р! Дед Савостий!

- Аюшки! - откликается дед. - Тута мы.

- Коней пригнали.

- Ну дак ехать будем.

- Встал, соня? - говорит над ухом Ромка и тянет из-под Данилки свой зипун.

Мальчишки, помогая друг другу, взбираются на отпотевшие конские спины.

Выехали на косогор. Еще не скоро солнце, но в воздухе уже разлит голубовато-серый свет и чувствуется, что вот-вот заалеет восток. Данилка едет последним, за дедом Савостием. Лошади фыркают, на ходу хватают высокую траву и звучно жуют. В знобком воздухе пахнет росной травой, ягодником, но все это перешибает крепкий и приятный Данилке конский пот.

Едут шагом. Коней гнать нельзя - им и так предстоит целый день работать. Кони идут подбористым и легким шагом, сдержанно позванивают удила. Данилка чувствует, как работают под ним железные мускулы жеребца, налитые молодой силой, и его охватывает любовь к этому умному и злому зверю, послушному одному движению руки. И мальчишка чувствует себя тоже сильным и смелым, и с удовольствием ощущает утреннюю свежесть.

Спускаются в туманную лощину. Сначала исчезают собаки, потом лошади, будто погружаются в легкую податливую воду. И вот уже видны только их головы да всадники. Данилка качается на широкой спине Гнедка и видит, как она на глазах покрывается светлым мелким бусом, проведи пальцем - темный след останется. На лице тоже оседает, холодит щеки влага.

А за туманом встает солнце, и сквозь сиреневую кисейную пелену проступает в вышине чистое небо. Свистящим неровным полетом проносятся над головой две утки, четко видимые в голубеющей выси.

На увале брызжет в глаза солнце. Ребята останавливают лошадей. Перед ними - зеленая долина с остатками тумана, с березами, чисто и свежо белеющими неподалеку. Вилюжится, сверкает неширокая речка, голубеют на окоеме дальние горы. Все светит, переливает яркими незамутненными красками раннего утра.

Снизу, из деревни, доносит мыканье коров, звяканье ботал и выстрелы пастушьего бича. Все это покрывает короткий чистый и бодрый звук - кто-то отбивает косу. Звук летит далеко и ясно. Люди готовятся к покосу. И этот родной, знакомый с младенчества звук входит в душу светло и прочно, входит на всю жизнь, чтобы потом, в трудный час, припасть к нему сердцем и все выдюжить, все преодолеть.

Много раз видел Данилка свою землю, родился на ней, избегал ее босыми резвыми ногами, но в этот утренний час она явилась ему совсем другой, новой и необычной, и что-то пронзительно-счастливое вошло в сердце, и он задохнулся от нахлынувших чувств, еще не понимая, что пробудилась в нем великая сыновья любовь к родной земле.

ДИКИЙ ВЕПРЬ АРДЕНСКИЙ

На железнодорожной станции, куда переехали из родного села, жил Данилка с отцом и матерью в огромном доме из шести комнат. Занимали только две. Четыре остальные пустовали и в глухие осенние вечера наводили тоску. Все время чудилось, что там кто-то ходит и под тяжелыми шагами скрипят половицы.

Данилкин отец неделями пропадал по колхозам, готовил свой новый район к зиме, мать вечерами ходила в техникум, а Данилка - теперь ученик пятого класса, - как стемнеет, сидел один в гулком пустом домине и читал книги. В горнице стоял огромный книжный шкаф, набитый сверху донизу книгами в цветных переплетах. Когда Данилкина семья приехала сюда, книжный шкаф уже стоял в доме. Почему он остался от прежних хозяев и почему не увезли они книги, было неизвестно. Данилка запоем читал серию "Жизнь замечательных людей", про Марко Поло, Парацельса, Гарибальди, про Пастера и других знаменитых людей. Этими книгами в мягкой серой обложке была занята вся нижняя полка шкафа. Выше стояли какие-то медицинские справочники, брошюры о заболевании сердца и кожи с яркими анатомическими рисунками человеческого тела. Отец говорил, что до них жил здесь врач. В шкафу было много книг про путешествия, про открытия, про гражданскую войну, и от чтения их у Данилки захватывало дух. А еще недавно он посмотрел фильм "Зори Парижа" и теперь бредил Парижской коммуной. Вот бы с коммунарами на баррикады! Сражаться против версальцев, подняв красное, пробитое пулями знамя, и петь "Марсельезу"! Данилке было невыносимо обидно, что он не был с коммунарами и не сражался за свободу Франции. Он читал и перечитывал "Гавроша" и завидовал этому отчаянному и веселому мальчишке. Было же время! А сейчас тихо-мирно кругом, гражданская война давным-давно прошла, и Данилка очень жалел, что не пришлось участвовать в ней. Отец вот воевал, два раза ранен, один раз саблей, другой раз пулей. Был он у Котовского в бригаде, брал Одессу, летел впереди своего эскадрона с саблей наголо, крушил белогвардейцев. И на Алтае в партизанах воевал против Колчака. Где только не побывал отец! Счастливые люди, которые воевали за Советскую власть!