Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова Страница 16

— Да, плюнь!.. Возьмет и напишет папе.

Таня не стала возражать. Какая девчонка или мальчишка согласятся, чтобы папе на фронт написали о них плохое?!

Так Таня и Сергей перестали ходить друг к другу. Зато частенько, когда наступало время идти в школу, Таня выходила за ворота и поджидала Сергея. Если в одно время заканчивались уроки или занятия в пионерских отрядах, то из школы они возвращались вместе, хотя об этом никогда не договаривались.

…Кстати сказать, Сергею не легко досталась пионерская организация. Манефа Семеновна мало интересовалась его ученическими делами, и мальчик почти ничего не рассказывал ей о своей школьной жизни. Сергей стал пионером в третьем классе. Старуха узнала об этом в тот день, когда Сергей давал торжественное обещание и после него впервые явился домой в галстуке.

— Это что у тебя за повязка такая? — спросила Манефа Семеновна.

Сергей объяснил. Старуха молча выслушала. Затем, немного погодя, оделась и ушла из дому. Вернулась поздно вечером.

— Напрасно ты с этими, бог с ними, пионерами связался. Не божеское это дело, по наущению нечистого. Отнеси-ка ты им завтра этот галстук и больше не вяжись с их делами.

— Почему? — опешил Сергей.

— Надо так, Сережа, бог так велит, моя милушка. Слушайся меня, а я тебе плохого не пожелаю. Отнеси и отдай с благодарностью — мол, передумал. Ты мальчишка смышленый, не тянись за такими сорвиголовами, как Селедцовы или же эта… — Манефа Семеновна кивнула головой в ту сторону, где жила Таня.

Сергею давно хотелось быть пионером, он всегда завидовал ребятам, носившим красные галстуки. Теперь такой же галстук и у него, но ему велят отдать обратно. Почему? Вдруг Сергей представил, как он подойдет к вожатой и станет отдавать галстук…

— Баб Манефа, — сдерживаясь, чтоб не разреветься, сказал Сергей, — я не понесу галстук. Мне еще и папа говорил, что, когда подрасту, буду пионером. И ребята засмеют. И так дразнят, что эвакуированных никого не пустили, кулаками называют.

— На глупых нечего обижаться.

— Они не глупые, — возразил Сергей. — А галстук я не отдам. Не отдам, и все.

— Ну-ну, — вдруг уступила Манефа Семеновна. — Не хочешь — не отдавай. Была я давеча у Никона Сергеевича, говорит, что тут один соблазн. Искушение дьявольское. Опять же — грех. Замаливать придется. Как бы из-за него беды не случилось. Решай, Сереженька, сам. Особливо если, говоришь, отец велел. Его наказу я, видит бог, ни за что противиться не стану.

Сергей даже перекрестился, что сказал правду.

Галстука он не отдал…

Незаметно подошла зима. Ударили морозы, засвистели вьюги. Снежные заносы перехватили улицы. В иных местах выросли сугробы чуть пониже деревенских изб. Ребята в школе рассказывали, что такой лютой зимы, как выдалась в этом году, даже старики не помнят.

Однажды во время урока Сергея вызвали из класса. Едва он показался в коридоре, как к нему кинулась Манефа Семеновна и запричитала:

— Сереженька, горемычный ты мой, нету твоего папки…

Какое-то мгновение Сергей стоял словно оглушенный, потом сорвался с места, сам не зная зачем, бросился вдоль коридора и, как был без пальто и без шапки, выскочил на улицу. Пока в школе кто-то оделся да побежал за ним, Сергей уже был далеко. На дворе стоял трескучий мороз, бушевала пурга, но Сергей ничего не замечал, ничего не чувствовал и, задыхаясь, всхлипывая, мчался домой.

На столе он увидел небольшой листок — письмо из райвоенкомата, склонился над ним, пробежал несколько слов, да так и не дочитал: в голове зашумело, комната качнулась, и все поплыло, словно утопая в тумане…

Вечером навестить Сергея пришли Таня с матерью, Еленой Петровной, но Манефа Семеновна не пустила их, сказала, что он недавно заснул и сейчас не стоит его тревожить.

А Сергей не спал. Его кидало то в жар, то в холод, и он, тяжело дыша, метался по постели.

Ночью открылся кашель, дыхание стало хриплым и прерывистым. Сергея так палило, что лицо его стало пунцовым, а губы высохли и потрескались. Он то и дело просил пить. Засыпал и, вздрагивая, тут же просыпался.

Когда засинел поздний зимний рассвет, Сергей наконец заснул. Манефа Семеновна, тоже всю ночь не смыкавшая глаз, обрадовалась, думала, больному немного полегчало. Но с полудня ему стало заметно хуже.

Следующая ночь оказалась тревожнее минувшей. Манефа Семеновна кропила Сергея святой водой, поила ею из чайной ложечки; когда он чуть забывался, вставала перед образом на колени и, плача навзрыд, просила бога, чтоб исцелил «отрока Сергея».

— Господи, — шептала она, — меня лучше прибери, мои старые кости и без того покоя просят, а мальчишечка-то и не жил еще. Пощади раба своего отрока Сергея.

Новый день не принес радости. Сергей почти все время бредил, не узнавал Манефу Семеновну, на ее вопросы отвечал что-то непонятное, произносил какие-то бессмысленные слова. Старуха совсем растерялась, не знала, что еще нужно делать, чтобы хоть немного помочь ему. За последние двое суток, и без того худая, она высохла словно щепка. Чего никогда не случалось, стал выть Шарик. Это нагоняло еще большую тоску.

Зашел Степан Силыч. Он и раньше навещал Манефу Семеновну, она его, бывало, то обедом накормит, то рубашку постирает. Суровый был человек Степан Силыч, неразговорчивый и на весь белый свет злой, но Манефа Семеновна умела с ним ладить и относилась к нему как «священному лицу». Приход Силыча обрадовал Манефу Семеновну — короткий зимний день уже клонился к вечеру, печка давно остыла, в комнате стало прохладно, а она ни на минуту не могла покинуть больного, чтобы принести дров да сходить к колодцу за водой.

Силыч согласился посидеть у постели больного.

— Видать, огневица, — сказал он вернувшейся старухе. — И опять же будто на легкое перекинулась. Я думаю — плохие его дела.

— Да что вы, Степан Силыч! — взмолилась старуха.

— Врачиху не звали?

— А что она? Такой же человек, как и мы, грешные. Если бог не даст… — Манефа Семеновна не закончила фразу и с надеждой взглянула на Силыча. — Может, и вправду позвать?

— Вишь ты, как воет, проклятая, прости господи, — хмуро пробурчал Силыч, услышав тоскливый вой Шарика. — Удушить бы надо. Или сулемы дать, чтоб подох. Не к добру это. Ты, сестра Манефа, допреж всего Никона Сергеевича позови, пускай он посмотрит. Глаз у него верный. К тому же мальчишка, пожалуй, некрещеный живет, значит — нехристь. Окрестить надо, пока не поздно, о душе невинной подумать. Посоветует — врачиху зови. Для такого дела я могу сбегать за ним. Сходить, что ли?

— Уж потрудитесь, Степан Силыч…

— Ты, сестра, так горько не убивайся. Все мы смертны. Все там будем. И уж если бог наметил забрать человека к себе, ни слезы не помогут, ни врачи не выручат.

Старец Никон пришел, пощупал лоб мальчика, покачал головой и сокрушенно вздохнул:

— Огневица.

Затем припал ухом к груди Сергея.

— Сердчишко-то как торопится… Бьется, словно птичка в клетке. Долго не выдержит. Быстро же скрутило мальчишечку. А ты не плачь, сестра Манефа, — обратился он к старухе, заметив, что та украдкой смахивает слезы. — Господь дает, господь и берет, на то его святая воля.

Тут Манефа Семеновна не выдержала и всхлипнула.

— Привыкла я к нему. Своих-то не было… Как же я жить без Сереженьки буду… Может, за врачом сбегать? Степан Силыч советует.

Старец Никон нахмурил лоб.

— Почему не позвать? В Евангелии сказано: господь умудряет слепцы. Случается, и врачи помогают. Только я думаю — поздно. У мальчика под ногтями сине, значит, исход души наступает. Окрестить бы успеть да отходные молитвы прочитать — приготовить душу отрока к дальней дороге. Нехорошо будет, сестра Манефа, если он отойдет от нас нехристем. Все мы будем за это в ответе перед богом.

— Крестить-то в купели положено, — сказал Силыч, — а его куда окунешь? К тому же мальчонка совсем бесчувственный. Как тут?

— Покропим святой водой да молитвы прочитаем. Не до купели. Господь милосердный простит, — ответил старец Никон. — Есть вода свяченая?

— А как же, есть, — засуетилась Манефа Семеновна.

…Вечерело. Метель утихла еще утром, и сейчас в воздухе стояла тишина; похрустывание под ногами снега, накрепко схваченного лютым морозом, напоминало Тане треск от раздавливаемых дверью орехов.

Не видя Сергея в школе и сегодня, Таня в конце занятий подошла к классной руководительнице и спросила, не сходить ли к нему. Узнав, что девочка живет по соседству, учительница обрадовалась и попросила зайти узнать, как он себя чувствует. И вот, поднимаясь с сугроба на сугроб, не заходя домой, Таня прямо из школы направилась к Зотовым.

В их избе горел огонь. Ганя хотела было заглянуть в окошко и не решилась — хоть Сергей и друг, а подглядывать все же неловко.

Тут она услышала протяжный вой. «Где же это? Уж не Шарик ли?» подумала девочка и вошла в калитку. Вой прекратился. На крылечке, мордой к двери, сидел пес. Приложив нос к дверной щели, он жадно нюхал воздух. Затем поднял морду кверху и горестно, протяжно завыл. Услышав шаги, он повернулся навстречу, а узнав Таню, тихо заскулил.