Анатолий Домбровский - Великий стагирит Страница 16

Аристотель обнял юного Феофраста и сразу же повеселел. Пожаловался на скуку, какую он испытал, сидя здесь в ожидании Феофраста, не забыл вспомнить и об огорчении, которое принес ему Нелей.

— От него и теперь разит вином, — сказал он Феофрасту.

Феофраст улыбнулся Нелею, видя, что тот огорчен больше своего хозяина, сказал, что надо простить его по случаю праздника, а чтоб уж совсем забыть о его поступке и не чувствовать запаха вина, предложил отправиться к ближайшей винной палатке и выпить вместе с ним.

— Боюсь, что там торгуют питьем для лягушек, — сказал Аристотель. — И уж если губить свое здоровье, то ради самого лучшего вина, Феофраст, ради лесбосского.

— Да! — воскликнул пылкий Феофраст. — Вино моей родины — самое лучшее во всей Элладе!

— Слушай, старик, и запоминай, — заговорил с Нелеем Помпил, когда Аристотель и Феофраст пошли по тропе, ведущей к городу. — Афиняне о вине говорят так: «Первая чаша несет здоровье, вторая — удовольствие, третья — сон, и после нее надо идти домой. Четвертая чаша делает человека грубым, пятая — крикливым, шестая — наглым. Седьмая чаша — подбитый глаз, восьмая — повестка в суд». Сколько же выпил ты, старик?

Нелей в ответ лишь махнул рукой.

Феофрастом — богоречивым — назвал юного эресца Аристотель. На самом же деле звали его Тирта́мом, но это имя его вскоре все забыли и помнили лишь то, которое дал ему Аристотель за его чистый и красивый голос, за его умение говорить красиво и вдохновенно.

— Завтра учитель возобновляет занятия в экседре, — говорил между тем Аристотелю Феофраст. — Он поручил мне прочесть его слушателям «Тимея» и «Крития»[36]. Утром — «Тимея», вечером — «Крития». Придешь ли ты слушать мое чтение, Аристотель?

— Ах, Феофраст, — ответил Аристотель. — Твое чтение — самое приятное из всех, какие я слышал в Академии. И все же я не приду.

— Почему, Аристотель? — удивился Феофраст, останавливаясь. — Прежде ты всегда приходил…

Аристотель тоже остановился, обнял одной рукой Феофраста. Золотые перстни блеснули под солнцем на его руке.

— Когда говорит сам Платон, я прихожу слушать его, — ответил Феофрасту Аристотель. — Когда он говорит, есть надежда услышать что-то новое, чего я не знаю. Когда читают его сочинения, я не слушаю, потому что все, сказанное в них, мне известно.

— Мне же известно то, что он скажет завтра и послезавтра, — похвастался перед Нелеем Помпил, — потому что ничего нового он уже не скажет…

— Укоротить бы тебе язык, — сказал Помпилу Нелей. — Чем меньше собака, тем чаще она лает…

Аристотель оглянулся, и Помпил промолчал.

— А мне всякий раз открывается в его сочинениях новое и прекрасное, — сказал Аристотелю Феофраст. — Я нахожу в них бездну поэзии…

Аристотель негромко засмеялся.

— Человек, который предлагает изгнать поэтов из государства, сам поэт, — объяснил свой смех Аристотель. — Не кажется ли тебе это странным, Феофраст?

Они снова двинулись к городу.

— Человек, который восстает против выдумщиков, сам выдумщик, — продолжал Аристотель. — Разве не так?

— Но поэзия тоже открывает истину! — возразил Феофраст.

— Истину чувств, но не истину разума, Феофраст. И потом, ради каких чувств придуманы Платоном рассказы об Атлантиде, об атлантах, о мнимых войнах с ними древнего государства афинян?

— Скажи мне, Аристотель, — попросил Феофраст, — сам я не думал об этом, а ты мне никогда не говорил…

— Позови Помпила, — сказал Аристотель, — и пусть он напомнит нам, что говорит об атлантах поэт Критий в сочинении Платона, которое ты, Феофраст, будешь читать завтра вечером.

Помпила не пришлось звать. Он сам бросился со всех ног к Аристотелю и Феофрасту.

— Начни с того места, — сказал Помпилу Аристотель, — где Критий произносит такие слова: «В продолжение многих поколений…»

— Да! — обрадовался Помпил. — Я помню. Критий говорил: «В продолжение многих поколений… они оставались покорны законам…»

— Покорны законам… — повторил Аристотель.

— «…и относились дружелюбно к родственному божеству, — продолжал Помпил, — ибо… держались образа мыслей истинного, высказывая смирение…»

— Обрати внимание и на эти слова, Феофраст, — сказал Аристотель, — «…держались образа мыслей истинного, высказывая смирение…» Продолжай, Помпил.

— «Но когда доля божества от частых и обильных смешений со смертною природой в них наконец истощилась, нрав же человеческий одержал верх, тогда они развратились… Бог же богов Зевс… собрал всех богов…»

— Хватит, Помпил, — сказал Аристотель. — У тебя прекрасная память. Скажи теперь, каково было войско у атлантов?

— Шестьдесят тысяч предводителей вели в бой семьсот восемьдесят тысяч воинов и десять тысяч колесниц. В море вышло тысяча двести кораблей.

— А сколько было афинян? — спросил Аристотель.

— Двадцать тысяч, — ответил Помпил.

— Это помню и я, — сказал Феофраст. — Да и то, что Помпил говорил раньше. Почему ты обращаешься с вопросами к моему рабу, а не ко мне, Аристотель?

— Не надо обижаться, Феофраст, — улыбнулся Аристотель. — Твой раб — это только твоя память, копилка знаний, не правда ли? Ум же принадлежит твоей душе. И вот я обращаюсь к твоему уму: за что Платон погубил Атлантиду? Зачем он своей фантазией поднял ее из морских пучин, показал миру и безжалостно поверг снова в пучину? Я сам отвечу: он погубил атлантов только за то, что нрав человеческий одержал среди них верх. Нрав человеческий, Феофраст! Люди воспротивились богам и установленным богами законам. Двадцать тысяч афинян ринулись в бой против атлантов и одержали победу. А в довершение всего Зевс уничтожил Атлантиду. Платон ненавидит вольнодумцев, Феофраст. Он хочет, чтобы люди всегда оставались рабами богов. За надменность и богоборство погибли потомки Посейдона… И вот вывод: надо уничтожать вольнодумцев, надо казнить их, бичевать, заключать в тюрьму, изгонять. Нужно вернуть законы, по которым все — рабы, лишенные права жить в радости. Старый философ призывает человечество жить по законам, противным человеческому духу и природе. Вот что такое «Тимей» и «Критий». Так я иногда думаю…

— У тебя дурное настроение, — сказал, не глядя на Аристотеля, Феофраст. — Ты так любил Учителя…

— Я и теперь его люблю. Но я разлюбил его выдумки, Феофраст. Истинный путь науки — исследование. Надо исследовать устройство всех государств, чтобы найти наилучшие законы. И заботиться следует не о красоте законов, а о красоте жизни. Разбираться в том, что такое дом, — дело не только того, кто его построил. Лучше судит о нем тот, кто этим домом пользуется. И о руле лучше судит кормчий, чем плотник, и о пиршестве — гость, а не повар. Разве не так, Феофраст?

— Так, Аристотель. Но давай поторопимся, а то повар мой от избытка досуга станет ваять перепелок из мрамора… Фаний, — обратился он ко второму рабу, — иди вперед и предупреди прислугу, что мы идем и будем обедать.

День был таким длинным, что, казалось, никогда не наступит вечер, хотя все ждали вечера, ждали с нетерпением, потому что всем хотелось поглазеть на шествие в честь Диониса. До заката солнца было еще далеко, а уже тысячи афинян потянулись к Дипилонским воротам, во Внешний Керамик, где должно было начаться веселое и шумное представление.

Нелей дремал во дворе возле кухни. Фаний разбудил его, зажав ему нос пальцами. На мгновение Нелею почудилось, что он утонул, но он тут же проснулся, понял, что стал жертвой дурацкой шутки Фания, набросился на него, хотел поймать, но Фаний утвертывался, и Нелей быстро устал. Сел, отдуваясь, грозя Фанию кулаком.

— Отправляемся во Внешний Керамик, — сказал ему хохочущий Фаний. — Протри глаза.

Обед был плохим — накормили Нелея гороховой кашей, хотя каши дали много, так что и теперь еще в животе была тяжесть. Вино же было совсем жидким и кислым, не сравнить с тем, каким угостил его утром Тиманф. В гостях хорошо только господам. Слуг же кормят чем придется, а то и вовсе морят голодом — таковы обычаи в этих Афинах…

— Где же господа? — спросил Нелей.

— Идут, — ответил Фаний, приводя в порядок свою одежду. — Поднимайся, старик.

Аристотель и Феофраст вышли во двор веселые, шумливые.

— Не заглянуть ли нам к Герпилли́де? — спросил Аристотеля Феофраст. — И не взять ли нам ее с собой? Наверняка ее отец уже потащился вместе со своим ослом к Дипилону.

«Пусть возьмут с собой Герпиллиду», — мысленно обратился к богам Нелей, потому что любил ее, как если бы не цирюльник Ми́дий был ее отцом, а он сам. Когда он увидел Герпиллиду в первый раз, он сразу же решил, что такой была бы его дочь, если бы богам было угодно наградить его женой и дочерью. Никогда раньше он и не думал о дочери, а увидев Герпиллиду, подумал. Понравилась юная Герпиллида и Аристотелю, потому-то с того дня он стал стричься только у Мидия.