Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник) Страница 18

– Ну, так я и думал. Профессор все врал.

– Почему?

– Потому что если бы мы летели так скоро, то уже должны были бы пролететь Иллинойс, разве нет?

– Конечно.

– А мы не пролетели.

– Почему ты думаешь?

– Я знаю по цвету. Мы еще летим над Иллинойсом. И ты сам можешь видеть, что Индианы еще и вдали не видно.

– Не понимаю, что ты такое мелешь, Гек. Ты узнаешь по цвету?

– Да, конечно, по цвету.

– Да при чем же тут цвет?

– Как при чем? Иллинойс зеленый, Индиана розовая. А покажи мне, где тут внизу хоть пятнышко розовое? Нет, сэр; все зеленое.

– Индиана розовая! Что за вранье!

– Вовсе не вранье; я видел ее на карте, и она розовая.

Вы себе представить не можете, как он взбеленился и осерчал.

– Ну, – говорит, – будь я таким же болваном, как ты, Гек Финн, я бы за борт выскочил. Видел на карте! Гек Финн, неужели ты думаешь, что штаты взаправду такого же цвета, как на карте?

– Том Сойер, для чего сделана карта? Чтоб учить нас тому, что на самом деле есть?

– Конечно.

– Ну, если так, то с какой же стати она врет, желал бы я знать.

– Не мели, олух, она не врет.

– Не врет, нет?

– Нет.

– Отлично, но если так, то нет двух штатов одинакового цвета. Что ты на это скажешь, Том Сойер?

Он увидел, что я его поймал, и Джим тоже увидел, и, могу вас уверить, мне это было очень приятно, потому что Том Сойер не из тех, с которыми легко справиться. Джим хлопнул себя по ноге и сказал:

– Нечего скажать, это ловко – отлично, хорошо, ловко! Ничего не поделаешь, господин Том, теперь он вас поймал, – теперь-то он вас поймал, да! – Он снова хлопнул себя по ноге и сказал: – Ну, как же оно ловко вышло!

Я никогда в жизни не был так доволен, а ведь и не думал, что скажу что-нибудь умное, пока оно не сказалось. Я так себе молол, совсем зря, и не ожидая ничего путного, совсем даже не думая о такой штуке, и вдруг, вон оно как вышло. Право, меня это самого удивило не меньше, чем других. Это все равно как, скажем, жует человек ломоть хлеба и вдруг попадает ему на зубы бриллиант. Ну, сначала-то он знает только, что ему попался камушек, а уж когда вынет его, да очистит от песка и крошек, и всякой дряни, да вглядится хорошенько, тогда только и увидит, что это бриллиант, и удивится, и обрадуется. Да и хвастать начнет, хотя если разобрать дело как следует, то вовсе нет за ним такой заслуги, какая была бы, если бы он искал бриллианты. Вы сами поймете, какая тут разница, если подумаете хорошенько. Видите ли, случай – это совсем не такая штука, как то, что сделано нарочно. Всякий мог бы найти этот бриллиант в этом хлебе; да не всякому попадается хлеб с бриллиантами. Вот тут-то и заслуга этого молодца обозначается; тут и моя заслуга обозначилась. Я не претендую на великие дела; не ручаюсь, что я сумел бы сделать это опять, но я это сделал тот раз – вот чего у меня никто не отнимет. И я так же мало думал об этой штуке, так же мало помышлял о ней или готовил ее, как вы сейчас. Да, я был так спокоен, как только можно быть спокойным, а она все-таки вышла совсем вдруг. Я часто думал об этом случае и помню все, как есть, точно это случилось только на прошлой неделе. Помню все: прекрасную страну с лесами, и полями, и озерами на сотни и сотни миль кругом, и города, и деревни, раскиданные под нами то там, то сям, то здесь, и профессора, бормотавшего что-то над картой, разложенной перед ним на столике, и Томову шапку, болтавшуюся на снастях для просушки; и еще памятна мне птица, которая летела рядом с нами, метрах в десяти, по тому же направлению, и старалась обогнать нас, но все время отставала, и поезд, который шел внизу, скользя между фермами и деревьями и оставляя за собой длинное облако черного дыма, а иногда выпуская маленькие клубы белого пара; и когда пар уже совсем исчезал, так что мы почти забывали о нем, до нас долетал слабый звук – это был свисток. Но и птицу, и поезд мы оставили за собой, далеко позади, и без всякого труда.

Однако Том обиделся, обозвал нас с Джимом пустоголовыми неучами и сказал:

– Положим, перед нами бурый теленок и большой бурый пес, и живописец хочет их срисовать. Какая его главная задача? Нарисовать их так, чтобы вы могли различить их с первого взгляда, – так ведь? Ну, конечно. Что ж, вы хотите, чтобы он нарисовал их обоих бурыми? Разумеется, нет. Одного из них он нарисует синим, и тогда вы их не смешаете. То же самое и на картах. Для того-то на них и рисуют каждый штат особой краской; не для того, чтобы вас обмануть, а чтобы вы сами не обманулись.

Но мне это доказательство показалось ни к чему, и Джиму также. Джим покачал головой и сказал:

– Ну, господин Том, кабы вы узнали, какой пустоголовый народ этот живописец, вы бы подумали, да и подумали раньше, чем его в пример приводить. Я вот расскажу вам, тогда вы могите сам видеть. Вижу я однажды, на жадворках у старого Ганка Вильсона, сидит живописец и рисовает старую пеструю корову, которая беж рог – вы жнаете, про какую я говору. И я спрашивал, на что он ее рисовает, а он говорит, что когда нарисовает ее, то ему дадут жа картину сто долларов. Господин Том, да он бы мог корову покупать жа пятнадчать, и я ему так и скажал. А он, верите ли, только головой тряхнул и жнай себе рисовает. Так-то, господин Том, ничего они не понимают!

Том вышел из себя; я заметил, что это всегда бывает с человеком, ежели его припрут к стене. Он сказал нам, чтоб мы не взбалтывали больше тину в наших головах – пусть лучше она отстоится, тогда, может быть, мы и поймем что-нибудь. Потом увидел часы на городской башне внизу, схватил подзорную трубу и взглянул на них, а затем взглянул на свою серебряную луковицу, и опять на часы, и опять на луковицу, да и говорит:

– Курьезно – часы на целый час вперед.

Тут он спрятал свою луковицу. Затем увидал другие часы, посмотрел – тоже на час вперед. Это его заинтересовало.

– Прекурьезная штука, – говорит, – не понимаю, что бы это значило.

Он взял трубку, высмотрел другие часы, и те оказались на час вперед. Тут у него и глаза выкатились, и дух захватило, так что он еле выговорил:

– Вел-ликий Скотт! Это долгота.

Я перепугался и говорю:

– Ну, что такое, что случилось, в чем дело?

– А в том дело, что этот пузырь перемахнул, как ни в чем не бывало, через Иллинойс, и Индиану, и Огайо, и теперь находится над восточной оконечностью Пенсильвании, над Нью-Йорком или где-нибудь около этих мест.

– Том Сойер, да ты всерьез?

– Да, всерьез, и так оно и есть, будь уверен. Мы сделали около пятнадцати градусов долготы с тех пор, как вылетели из Сент-Луиса вчера вечером, и здешние часы верны. Мы отмахали миль восемьсот.

Я не говорил, но все-таки у меня мурашки забегали по спине. Я по опыту знал, что на плоту по Миссисипи такой путь не сделаешь меньше чем в две недели.

Джим что-то раздумывал и соображал. Немного погодя он сказал:

– Господин Том, вы скажывали, эти часы верные?

– Да, верные.

– А ваши карманные тоже?

– Они верные для Сент-Луиса, а для здешних мест на час вперед.

– Господин Том, вы же не хочете скажывать, что время не вежде одинаковое?

– Нет, оно не везде одинаковое, и даже очень не одинаковое.

Джим пригорюнился и говорит:

– Жалко мне слушать, что вы так говорите, господин Том, очень стыдно слушать, что вы так говорите, а еще воспитание получали. Да, сэр, послушала бы ваша тетя Полли ваш ражговор, у нее бы сердце ражорвалось.

Том остолбенел. Он смотрел на Джима, не понимая, в чем дело, и ничего не говорил, а Джим продолжал:

– Господин Том, кто сделал людей в Сент-Луисе? Бог сделал. Кто сделал людей ждесь, где мы есть теперь? Бог сделал. Они обои его дети? Это верно. Как же Он будет делать ражличие между ними?

– Ражличие! Бывают же такие олухи! Никакого тут нет различия. Ведь вот тебя и еще многих своих детей он сотворил черными, а нас белыми, – ты как об этом думаешь?

Джим понял заковыку. Он запнулся. Не знал, что ответить. А Том говорит:

– Видишь, он делает различие, когда захочет; но в этом случае различие сделал не он, а люди. Бог сотворил день, и Он же сотворил ночь; но Он не придумывал часов и не распределял их; это сделал человек.

– Господин Том, это верно? Человек это сделал?

– Конечно.

– А кто ему пожволял?

– Никто. Он и не спрашивал.

Джим подумал с минуту и говорит:

– Ну, это мне удивительно. Я бы ни жа что не посмел. А другие люди ничего не боятся. Прут себе напролом – и думать не хочут, что случится. Так они вежде сделали ражницу на один час, господин Том?

– На час? Нет. Разница составляет четыре минуты на каждый градус долготы. На пятнадцать градусов выйдет час, на тридцать – два, и так далее. Когда в Англии вторник, час пополуночи, в Нью-Йорке еще понедельник восемь часов вечера.

Джим немного подвинулся на ларе, и видно было, что он обижен. Он покачивал головой и что-то бормотал; видя это, я подсел к нему, похлопал его по ноге и приласкал его. Тогда он немножко утешился и сказал: