Евгений Рудашевский - Ворон Страница 2

Дверь отворилась с тихим шелестом, за ней показалась тёмная, с закрытыми ставнями комната. Пахнуло пылью и старым тряпьём.

Охотники вошли внутрь. Обстучали торбасы[2], стянули с себя белые накидки, расстегнули бушлаты. Уперев к стене лыжи и побросав на пол рюкзаки, принялись оживлять хозяйство. Тамга пока что не решалась зайти, сидела возле сгруженных тюков.

Дима расстроился, узнав, что в первый день охотиться никто не будет, но с радостью выполнил все поручения дяди, а потом ушёл с Артёмычем рубить сосенки и лапник – из них предстояло собрать навес для дров. Навес заново собирали каждую зиму, потому что летом его непременно разламывали медведи. Должно быть, думали, что это лабаз[3], и надеялись поживиться охотничьим схроном.

В прошлые годы медведям случалось выламывать ставни, бить окна и даже высаживать дверь, а потом без толку колобродить в зимовье.

– Там и нет ничего, – рассказывал Артёмыч. – Но бывает, тушёнка завалялась или ещё какая консерва.

Медведь и рад. Тут долго не думай. Положит банку на одну лапу, а другой – шмяк, банку сплющит, сгуха из неё брызнет, и он, довольный, потом лапу вылизывает. Так и делает, да! Теперь вот ничего не оставляем. А навес всё одно ломают, будто назло.

Дима, улыбаясь, шёл за Артёмычем, закидывал лапник в сани и поглядывал на дикую тайгу вокруг. Думал о том, что одноклассники сейчас ему завидуют, особенно Сашка, с которым он со второго класса сидел за одной партой. Тот всегда мечтал пострелять по-настоящему. Участвовал в чемпионатах по «Counter-Strike»[4], в деталях знал конструкцию любимой винтовки М-4, но всего этого ему было, конечно, мало. Как-то он стащил у старшего брата пневматический «Макаров». Они с Димой тогда пробрались в развалины Курбатовских бань и там стреляли по картонкам, бутылкам, напоследок даже пальнули в крысу – потом, смеясь, слушали её писк. Хотели выстрелить ещё раз, Сашка всё надеялся попасть крысе в голову, чтобы провозгласить любимое «Headshot!»[5], но не смогли её отыскать, а лезть в подвал побоялись – там всюду лежали грязные матрасы бомжей. Это был один из лучших дней весенних каникул. Правда, Сашке потом влетело от старшего брата, когда тот недосчитался двух газовых баллонов.

Дима всем друзьям рассказал, что едет на охоту. Они ещё сидят за партами, пишут диктанты и срезы по алгебре, а он тут готовится к настоящей жизни. Никто из них, даже Сашка, не держал в руках охотничьего ружья.

Этим летом Николай Николаевич учил Диму стрелять по банкам из мелкашки. Хвалил за попадания, говорил, что с такой меткостью он без добычи не останется. Увидев на заборе соседскую кошку, предложил потренироваться на ней. Юноша обрадовался этой возможности, прицелился, положил палец на спусковой крючок, но так и не выстрелил. Не опускал ружья, задерживал дыхание, крепче упирал приклад в плечо – всё как учил дядя, но отчего-то медлил. Кошка тем временем спрыгнула на другую сторону забора. Дядя обвинил Диму в нерасторопности, сказал, что соболь не будет так долго ждать свою пулю. Юноша промолчал. Сашка бы тут не растерялся. Ему что крыса, что кошка. Главное – «Headshot!».

В следующие дни Дима старательно отстреливал банки, надеясь на похвалу Николая Николаевича, и только побаивался, что тот опять предложит палить по котам или, что ещё хуже, по собакам.

Всю осень Дима томился в нетерпении. Надоел друзьям рассказами об охоте. Даже Сашка в последнее время начал морщиться от этих разговоров, но тут было понятно, что завидует. У него-то в родне не нашлось ни одного охотника.

Весь ноябрь Дима просыпался с мыслью о том, как вместе с дядей идёт по соболиному следу, как стреляет в пушистого зверька, а потом держит в руках его мягкую тушку. Он был уверен, что охота станет его посвящением во взрослую жизнь. Хотел так же, как и Николай Николаевич, чувствовать себя хозяином тайги, не бояться даже гиблой чащи и населявших её зверей: волков, медведей, рысей.

Вот уж больше года Дима ходил в библиотеку на улице Трилиссера, брал книги об охоте. Правда, читал без увлечения, урывками. Интереснее было с закрытыми глазами представлять, как он сам, истощённый, израненный ирбисом или росомахой, заваливается в сугробы, одеревеневшими пальцами успевает нажать на спусковой крючок – сделать последний выстрел и свалить хищника, летевшего на него в смертельном прыжке и готовившего свои когти для решающего удара. А потом съесть его дрожащее сердце. А потом напиться его кровью, как это делали герои Буссенара. А потом вскрыть, выпростать его тушу и переждать в ней ночную пургу, как какой-нибудь загнанный траппер… Дима понимал, что соболёвка не будет столь красочной и кровавой, но это не мешало наслаждаться фантазиями, которые к зиме рисовались всё ярче.

Ему вспоминалось, как один из охотников писал в своих записках, что, добыв первого вальдшнепа на тяге, он промолвил: «Ах, какое очищение души! Теперь надолго хватит. Лучше этого ничего не может быть!»

«Очищение души». Дима не знал, что это значит, но надеялся непременно испытать, как только подстрелит первого зверька. Воодушевлённый ожиданием, он выставлял на полке солдатиков, отстреливал их из пружинного ружья – пластиковыми пульками, а во сне видел, как в его комнате, перебирая мохнатыми лапками, вдоль плинтуса торопятся соболи.

– Не уйдёте, – шептал юноша и уверенно добывал их одного за другим.

Постоянные щелчки игрушечных выстрелов и разговоры об охоте злили маму. Она вообще не хотела отпускать Диму к дяде. Ей не нравилось, что сын раньше других ребят выйдет на каникулы, не нравилось, что он научится убивать. Она не любила охоту. Впрочем, это не помешало ей однажды принять в подарок от Николая Николаевича соболью шубу, сшитую из меха подстреленных им зверьков.

Дима вообще не очень понимал маму. Людмила Викторовна работала научным сотрудником в Институте эпидемиологии и микробиологии, проводила опыты на мышах – изучала, как на них влияют новые препараты. Вводила вакцину больным, нарочно заражённым мышам, а потом смотрела, как они на это реагируют. Колола их в хвост и в глаза. Об этом Дима узнал от папы. Потом ещё долго не мог успокоиться – смотрел на улыбчивую маму, а сам невольно представлял, как она с такой же улыбкой держит в кулаке мышь и медицинской иглой протыкает ей крохотное глазное яблоко…

«Линейные мыши, расходный материл».

«Иммунные мыши, расходный материал».

«Мыши – живые пробирки. Им в живот вводят гибридому, выращивают злокачественную опухоль, вытягивают из них антитела. Богатый источник биоматериала».

– Знаешь, а ведь все золотистые хомячки, над которыми раньше ставили опыты, произошли от одной пары, – рассказывала она Диме. – Да… Вот так. Сотни поколений одной семьи – подопытные. Страшно это, конечно. Но теперь их заменили мышами. Сейчас редко где встретишь хомячка. И хорошо. Они ведь такие славные, жалко их.

«Расходный материал».

Когда приходило время избавиться от подопытной мыши, мама одной рукой прижимала ей голову, а другой сильно дёргала за основание хвоста – глухой хруст означал, что позвоночник сломан, что зверёк умер.

«Цервикальная дислокация. Смещение шейных позвонков. Самый дешёвый и распространённый способ».

Мама по-своему любила своих мышей. Заботилась о них. Рассказывала, какие они забавные, милые, как встречают её задорным писком. Уходя в отпуск, продолжала по вечерам ходить на работу – за свой счёт баловала их, кормила детским питанием.

«Пюре из говяжьего языка с рисовой крупой».

«Фрикадельки из курицы с картофельным крахмалом».

«Питательная смесь из индейки с повышенным содержанием йода».

– Очень сложно привить им человеческую болезнь. На это уходит много времени. Потом они как родные. Привыкаешь к ним, – с сожалением говорила Людмила Викторовна, раскладывая по тарелкам куриное филе.

Ещё у мамы случались «приступы вегетарианства». Их так называл папа. Прочитав о том, как мучают животных на ферме, или посмотрев об этом документальный фильм, Людмила Викторовна в слезах заявляла, что больше не потерпит мяса в своём холодильнике. Отказывалась покупать окорока и отбивные, не хотела смотреть даже на сосиски и колбасу. В чулан прятала подаренную Николаем Николаевичем шубу, на балкон убирала оленьи рога, которые папа ещё в молодости повесил в коридоре и с тех пор использовал вместо вешалки. Туда же отправляла папино охотничье ружьё с ореховым прикладом и новенькое ружьё для подводной охоты, из которого он за эти годы стрелял лишь однажды – на отдыхе в Таиланде. Мама начинала до слёз зачитываться жалобными историями про больных и брошенных котят, копировала их на свою страничку, правда, жертвовать на лечение отказывалась, говорила, что не знает, кому на самом деле достанутся деньги.

Недели через две приступ вегетарианства ослабевал. Устав от сплошных кабачков, гречки и макарон с помидорами, мама соблазнялась запахом пельменей или жаркого, злилась, что соседи готовят, распространяя ароматы на весь подъезд. Увидев на ужин говяжьи котлеты или борщ с крупными разваристыми кусками мяса, папа и Дима знали, что теперь можно расслабиться, и, посмеиваясь, смотрели, с какой жадностью Людмила Викторовна высасывает из костей костный мозг. На место возвращались и шуба, и оленьи рога, и ружья, а с личной странички пропадали все жалобные истории – мама радовалась, что не дала себя обмануть, что отбилась от мошенников, которым в действительности не было никакого дела до всех этих котят.