Наталья Соломко - Если бы я был учителем Страница 2

- Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор. - Андрей, пойдем ко мне, поговорим...

- Не пойду!

- Почему?

- Неохота!

- Митюшкин! Ты соображаешь, с кем разговариваешь? - зловеще интересуется Анна Михайловна.

- Оставьте его, - тихо говорит директор, лицо у него грустное. Садись, Андрей. После уроков зайди, пожалуйста, ко мне, если тебе не трудно... Продолжайте урок.

Он уходит. В классе напряженная тишина.

- И когда мы от тебя избавимся, Митюшкин?! - с тоской спрашивает Анна Михайловна.

- Сейчас, - отвечаю я, беру сумку и ухожу, посвистывая.

Я иду по коридорам. Быстрее, еще быстрее. Бегом - по лесенке. Бегом через двор!

Я добегаю до большой сосновой поленницы во дворе, прячусь за нее и плачу...

... - Ты чего? - шепчут из-за поленницы. - Кто тебя?

Я трясу головой, торопливо вытираю глаза - только этого не хватало!.. Кто еще там?

В щели между поленницей и забором сидит пацан с большими ушами. Маленький, класса из третьего.

- Ты чего тут? - спрашиваю я.

- А меня из класса выгнали... - глаза у него несчастные. - А ты... ты почему плачешь?.. Побили?

- Дурак, что ли?! - говорю я. - Это я - плачу?!

- Значит, показалось... - говорит он поспешно. - А меня побьют...

- Кто?

- Отец. Его сегодня в школу вызывают...

- Может, обойдется?

- Что ты... - шепчет он. - Обязательно побьет... Он из-за двойки знаешь как лупит!.. Шлангом от стиральной машины! А сегодня, может, и убьет совсем...

- Да ты вылезь, - говорю я. - Чего ты туда забился-то?

- А ты драться не будешь?

- Я же не отец!

Он сидит, не вылезает.

- Ну и что, - говорит он. - Ты большой, вы все такие, большие, лишь бы стукнуть...

- Да не бойся, ну!

Он забивается еще дальше.

- Нет, - бормочет он, - вот ты уйдешь, тогда я вылезу... И уеду!

- Куда?

- Далёко... На поезде! У меня деньги есть - рубль сорок три копейки... - отвечает он. И вдруг испуганно замолкает, с ужасом глядит на меня и начинает тихонечко скулить...

- Ну, чего ты опять?

- Не отбирай! - скулит он. - А то мне уехать будет не на что!..

- Ты ненормальный, что ли! - сержусь я.

Он не отвечает, плачет горько.

- А ну вылезай! - ору я, протискиваюсь в щель, тяну его из-за поленницы.

- Не реви! Слышишь?!

Он испуганно замолкает, лезет в карман и протягивает мне на грязной маленькой ладони железный рубль и медяки.

Треснуть ему, что ли?

- Дурак! - говорю я. - Как тебя зовут?

- Митрием... - едва слышно отзывается он и все тянет мне свои копейки.

- Пошли ко мне, - говорю я.

- У меня больше нету! - вздрагивает он. - Чесно слово!

- Пошли, говорю! Есть хочешь?

Молчит, не верит мне.

- И ночевать можешь, зачем тебе уезжать? Да убери ты свои деньги...

Митрий мигает короткими светлыми ресницами.

- Ну, пойдешь?

- А можно?.. - спрашивает он.

- А зачем он с мельницами дрался?

- Я же тебе говорю: он думал, что это злые волшебники.

- А они?..

Мы лежим, укрывшись толстым маминым одеялом, темнота вокруг, тишина, только часы тикают.

- Чего - они?

- Они на самом деле не были волшебниками?

- Не, они были просто мельницы, а он думал, они злые волшебники... Он хотел защитить людей - ему было их жалко...

- А он живой еще?

- Умер...

- Жалко... - вздыхает Митрий и надолго замолкает. Я думаю, что он уже спит, но он снова вздыхает и говорит:

- Лучше бы был живой... Расскажи еще чего-нибудь...

- Поздно, в школу проспим.

- Ну расскажи...

Я рассказываю. Он слушает, посапывая.

- А ты откуда это все знаешь?

- Из книг.

- Правда? А я их и не читаю!..

- Вот и будешь всю жизнь за поленницей сидеть!

- А сам-то на второй год остался! А страшно - на второй год остаться?

- Страшно.

- А как - страшно?

- Отстань!

Он опять долго лежит и молчит. Потом:

- Андрюха... А давай всегда так жить. Вместе, а? Ты мне про все рассказывать будешь...

И ждет, что я отвечу.

- Не знаю... Тебе дома не разрешат...

- А давай уедем! Завтра, а? Или прямо сейчас!

- Не... Мне нельзя... У меня мать в больнице...

- Ну тогда давай потом уедем, когда ее отпустят! Мы и ее с собой возьмем, а?

- Не... Она не хочет уезжать, я ее уже звал...

Митрий вздыхает.

- А давай тогда завтра в школу не пойдем, а? Чего нам туда идти? Тебя без матери ведь не пустят...

- А ты?

- Не пойду. Меня ж дома потеряли, будто я уехал, а я в школу припрусь! Знаешь, чего будет!..

- Ну ладно, тогда не пойдем... - соглашаюсь я. И оттого, что завтра не надо идти в школу, мне становится легко, спокойно и радостно. Я засыпаю.

Весь день мы проводим в лугах.

Я учу Митрия сидеть на лошади. Дядька Самойленко смотрит на нас, курит и молчит. Он вообще не любит разговаривать.

Митрий не очень способный ученик: он трусоват, цепляется за лошадиную гриву, и глаза у него круглые, отчаянные.

- Ну чего трусишь? - сержусь я. - Тут ведь падать невысоко, не бойся!

- Боязно...

- Я знаю, чего ты трусишь! Ты коня боишься, дурак!

Митрий виновато молчит.

- А ты не бойся, он добрый.

- Да... - тоскливо тянет Митрий. - Как лягнет...

- Больно ему надо! Что он, глупый, что ли? Ты погладь его. Ну?..

Митрий с ужасом приближается к моей любимой муругой лошадке и негнущимися пальцами гладит ее по носу.

Лошадка прядает ушами, внимательно глядит Митрию в глаза.

- Видишь, совсем нестрашно!

Солнце катится по небу быстро. Вот оно уже и на западе... Мы возвращаемся домой.

- Как быстро день прошел!.. - вздыхает Митрий. - Хорошо было. Мы завтра еще пойдем, а?

- Да вон же он! - кричат надрывно у нас за спиной.

Митрий вздрагивает, оглядывается и сереет лицом.

Огромный небритый дядька бежит к нам, топая сапогами.

- Митенька, где же ты пропадал, сынок! - он хватает Митрия на руки, прижимает его к себе.

- Папа! - орет Митрий, обнимая дядьку за шею. - Папочка!

Дядька гладит его по вздрагивающим лопаткам, говорит хрипло:

- Я этой учителке башку-то сверну, ты не бойсь ее, Митрий!

Митрий заходится в плаче. Дядька тяжело и широко шагает вверх по улице, уносит его...

Я иду домой.

Дома, в почтовом ящике, записка: "Тов. Митюшкина А. Н.! Срочно зайдите в школу по поводу безобразного поведения Вашего сына Митюшкина Андрея". И подпись Анны Михайловны.

Записку я выбрасываю.

Вхожу в дом. Там пусто.

Я сижу у печки, жую холодную картошку.

Потом иду в больницу, к маме. Меня всегда пускают.

Мама смотрит печально.

- Ты ешь? - спрашивает она.

- Ем.

- А худющий... В школу не просыпаешь?

- Не...

- А в школе как?

- Нормально... - говорю я.

Утром прибегает Цыбулько.

- Ты чего? - спрашивает он.

- Ничего, - отвечаю я, не понимая, о чем он.

- Аннушка говорит, если сегодня мать не приведешь, тебя из школы выгонят...

- Ну и пусть.

Цыбулько смотрит на меня с уважением и завистью: все мне нипочем!

- А мать-то знает?

- Она в больнице.

- Так ты оди-ин... - тянет Цыбулько.

- Ну.

- Везет! А в школу не пойдешь?

"Тебе бы так повезло..." - думаю я, но отвечаю, как и положено отпетому хулигану, от которого вся школа плачет (прямо-таки утопает в слезах), с ухмылкой:

- Рехнулся я, что ли, туда идти?

- А я пойду... - вздыхает Цыбулько.

Он бредет вниз по улице, оглядывается, спрашивает:

- А что делать-то будешь?

- В клуб пойду, - отвечаю сквозь зубы. - Там киношка утром путевая, про индейцев.

Это Цыбулько добивает окончательно: он горестно шмыгает носом и плетется в школу.

А я возвращаюсь в дом и достаю из-под подушки "Тиля Уленшпигеля", сажусь у окна.

Я соврал Цыбулько, я не пойду в клуб. У меня нету денег. Но дело даже не в этом. Даже если б были, все равно б не пошел.

Эти фильмы про индейцев я терпеть не могу - там все понарошке.

- Митюшкин, отопри! - кричит отличница Ленка. - Я знаю, ты дома, я тебя видала!

Я сижу под столом.

- Митюшкин, не притворяйся, тебе же хуже будет!

А мне все равно. Ни за что не выйду.

Потом приходит Цыбулько.

- Ну чего? - сердито спрашиваю я. - Чего привязались?

- Аннушка велела тебе прийти...

- Пусть она вам велит, - по-хулигански сплевываю я через порог. - А я человек свободный! Чего ей надо?

- Я сказал, что у тебя мать в больнице...

- А тебя просили?

Цыбулько отступает подальше, чтоб в случае чего сразу дать деру, ведь кто знает, что у меня на уме...

- Я хотел как лучше... - говорит он виновато. - Мы к директору ходили...

- Кто? - настороженно спрашиваю я.

- Ну мы... Всем классом...

- Зачем?

- Просили, чтоб тебя не исключали...

- Спасибо! - говорю я грозно. - Только это не ваше дело, ясно?!

Но Цыбулько, оказывается, упрямый: вместо того чтобы испугаться и удрать, он надувается, глядит исподлобья:

- Почему это не наше? Ты ведь в нашем классе учишься. Пошли. А то она к матери в больницу пойдет жаловаться... Ты мать-то пожалей...

Мы идем в школу.

- Вот что, Митюшкин, - раздраженно обращается ко мне Анна Михайловна. - У нас в стране образование обязательно для всех. Значит, и для тебя! Понимаешь ты это или нет?