Владимир Короленко - Рассказы для внука Страница 2

В колхозе в то время за работу денег не платили. Труженики села получали вознаграждение за труд, так называемыми трудоднями. Это значит, что, поработав весь световой день в поле можно было получить поставленную бригадиром палочку в его ежедневно ведущейся ведомости. Это и было вознаграждение за трудовой день – «трудодень».

И поскольку денег на руках у сельчан не было, они вынуждены были иметь в домашнем хозяйстве кур, уток, гусей, крупных домашних животных. Заводили обязательно коров, свиней. Имели небольшие участки земли в поле, где могли вырастить и по возможности продать то, что получили с урожая или вырастили в общем хозяйстве. Труд на общественных полях был строго обязательным. На подворье или на своём участке в поле сельчане выполняли работы рано утром или вечером до поздней ночи.

Заработав мало трудодней, сельчане многое теряли, так как по окончании осенних полевых работ на трудодни давали полученное с общественных полей зерно, овощи, мясо. И тогда, у кого было больше времени потрачено на колхозных полях, фермах и других работах, тот больше получал натуральный заработок зерном, подсолнечником, свёклой, капустой и прочими выращенными продуктами.

Наступало время, когда всё заработанное нужно было сбыть, чтобы иметь деньги и купить за них необходимое для семьи, детей и для дома.

К осени по очереди собирались обозы, нагруженные полученным на трудодни продовольствием, и сельчане отправлялись, в крупные города на базары, чтобы там продать заработанную в колхозе и выращенную в своем домашнем хозяйстве продукцию.

Сборы и каждая очередная поездка готовилась много дней. Распределялись повозки, определялись по очереди дворы и хозяева, кто в этот раз будет использовать колхозный транспорт. Заранее всё нагружалось на телеги, запряженными волами. К вечеру гружёные доверху телеги и арбы выстраивались в длинный обоз, готовые выехать на ночь в не близкий, но заманчивый ожиданиями беспокойный путь.

Поездка сельчан на ярмарку захватывала всех в селе, в том числе и детей. И каждый из нас очень хотел побывать в неведомых краях, увидеть город, при возможности полакомиться мороженым или попить сладкой газированной воды. В возрасте двенадцать лет о большем тогда никто из нас и не мечтал.

Моего приятеля Витьку мама взяла с собой, как помощника. Их отец с войны не вернулся. Всё хозяйство в доме вела женщина. Я тоже попросился, и мама Витьки решилась взять и меня.

– Веселее будет детям вдвоем, – сказала она.

Моего отца дома не было. Я стал отпрашиваться только у мамы. Не соглашалась она отпустить меня в столь неожиданное и длинное путешествие, в обузу чужим людям. Я упрашивал и настаивал, просил и уговаривал, понимая и сам, что делаю неправильно. Отказы мамы были убедительнее моих просьб, но через какое-то время споры закончились, и я, считая, что получил согласие, схватил рубашку, побежал к обозу. Мама этого не видела и успокоилась. Видимо, подумала, что я поддался её доводам. А мне казалось, что получено разрешение. Я так и заявил маме Витьки.

У обоза люди громко разговаривали, быстро сновали вокруг телег, о чём-то ещё договаривались. Кто не успевал, погружали небольшие узелки, устраивали сиденья из соломы и сена там, где ещё было для этого место. Незатейливый корм для животных должен быть обязательно. Ещё и ещё раз проверяли всё ли взято для продажи, всё ли загружено. Укладывали продукты питания на всё время пути и выезжали в назначенное время к месту, где выстраивался весь длинный обоз. Двигались обозом. Набиралось полтора – два десятка повозок, запряжённых волами. Выезжали обязательно под вечер, чтобы за ночь по просёлочным, но более коротким дорогам преодолеть путь в тридцать километров и к утру оказаться на многообещающем базаре или ярмарке.

Вскоре обоз, под общий шум ликования, последних напутствий соседей впереди и сзади колонны, тронулся в путь. Пара волов, запряженных в повозку, взяла воз дружно и без особых понуканий. День перевалил за вторую его половину. Была осенняя тёплая пора. Солнце было ещё высоко. Небо безоблачное. Погода безветренная, тёплая.

Мы с Витькой, не скрывая восторга, радовались началу нашего первого выезда в столь далёкое, предвещающее много радостей путешествие.

Обоз двигался медленно. Многие хозяева грузов долгое время шли за повозками. Иногда подсаживались на некоторое время, а на незначительных подъёмах спешили облегчить груз и шли рядом. Это делали и мы с Витькой, забегая далеко вперёд.

Солнце готовилось спрятаться за горизонт. Витькина мать налила нам на ужин по кружке молока с домашним хлебом и предложила забраться на подготовленное, опробованное нами место, где бы мы могли, хотя бы полусидя, поспать.

Сколько мы проехали, я не знаю. Но вдруг в полусне я услышал голос своей мамы. Он доносился с конца обоза. Запыхавшимся голосом она звала меня.

– Володя, Володя, – услышал я снова её голос.

Я чётко узнал его, но мне казалось, что это во сне.

Она расспрашивала знакомых, видел ли кто-либо меня здесь. Где и на какой повозке мог находиться я. Мамин голос был уставшим, запыхавшимся от быстрой ходьбы, а больше всего от бега, чтобы догнать обоз.

В вечерней тишине, когда успокоился гомон людей и слышался только скрип телег и упряжи волов, голос мамы приближался все ближе, звучал яснее и отчётливее. Вскоре я услышал её рядом у нашей повозки.

В сумерках наступающей ночи я присел на повозке, не зная, что мне делать и как мне поступить. Увидев меня, мама только и произнесла:

– Володя, что ж ты наделал? Я бежала за этим обозом больше десяти километров. Отец обвинил меня в твоём непослушании и сказал, чтобы я обязательно вернула тебя домой.

Наступило молчание. Повозка ехала дальше. Веской причины остановить медленно двигавшийся обоз не было.

Моя мама, обменявшись несколькими не обидными словами с Витькиной мамой, попросила меня слезать с телеги. Извинившись, мне без лишних слов пришлось спешиться и собираться в обратный путь.

Постепенно приходя в себя от случившегося, я начал понимать нелепость своего поступка.

Надежда впервые побывать в большом городе – рухнула окончательно.

Мысленно я ещё пытался найти оправдание и защищаться, но, только подумав о том, какими усилиями, с каким трудом, с какими мыслями маме пришлось исправлять моё непослушание, у меня не раскрывался рот, чтобы что-то сказать.

Нам с мамой предстоял обратный пеший ночной путь домой.

Витькина мама сунула мне на дорогу несколько яблок, которые должны были поддержать мои силы.

Встреча и наши проводы происходили, не останавливая ни нашей телеги, ни весь обоз. Поэтому мы собрались в обратный путь быстро, не создавая общих неудобств и неприятностей.

С Витькой расстались молча.

Впереди был не простой длинный путь.

Мы немного постояли у обочины дороги, пропуская обоз. Затем медленно, без упрёков и наставлений мамы и моих оправданий, думая каждый о своём, медленно отправились в обратный путь.

Ночь входила в свои права. Узкий серп луны светил тускло, иногда прячась за тучи. Звёзды только разгорались в предстоящей украинской темной ночи. Моё тело становилось вялым и непослушным. Шли медленно, не разговаривая. Местность незнакомая и мало различимая. Просёлочная дорога, подъёмы и спуски никак не напоминали мне, что только недавно мы по ней проехали.

Сумрак и одиночество в далёкой ночной степи навевали опасения, страх и раскаяние. Чувствуя за собой вину, я шёл немного отставая. Время шло медленно. Всё происшедшее с новыми доказательствами моей вины и не нужными оправданиями вновь и вновь всплывали в моём сознании и не уходили из моих рассуждений.

Волнение и жалость заставили меня догнать маму и взять её за руку. Так прошли мы ещё некоторое время. Но нахлынувшее состояние признания вины перед мамой переполняли мои чувства. Мне хотелось во многом раскаяться, извиниться и сказать об этом именно сейчас. Мысли давили, слова подкатывались к горлу давящим комком, но я ничего не мог сказать. С жалостью и сочувствием приблизился к маме, обнял её и заплакал. Мы невольно остановились. Мама положила свою руку на мою голову, погладила и ещё крепче, с материнской лаской и любовью прижала меня к себе. Я дал волю своим чувствам, всхлипывая, извинялся и раскаивался.

И тогда же я дал маме слово, что никогда её так горько не обижу.

Внук Сережа с мамой. Фото из семейного альбома автора.

Чувствуя мою усталость, мама чаще предлагала присесть и отдохнуть. Предложенные на дорогу яблоки нам пригодились. Маме я дал самое большое и, как мне казалось, лучшее. Подкрепившись и отдохнув, мы снова отправлялись в путь.

Меня уже не настораживали далёкие ночные движущиеся тени, шелест травы у кромки дороги и заметные колебания веток придорожных кустов. Голоса ночных птиц и одиночество в ночной степи меня уже не пугали. Я шёл увереннее и быстрее. Ведь рядом была любящая, всё прощающая, всегда жалеющая и оберегающая меня мама. И я никогда её больше не обижу.