Барт Муйарт - Братья Страница 2

После этого брат неспешно вытряхнул пепел из каштана и кашлянул. Затем, ни слова не говоря, пошел куда-то в глубь сада. Мы смотрели ему вслед. Сейчас он был очень похож на папу. Мы знали, что во время ужина не увидим его за столом. Нам было ясно, что благодаря трубке он что-то узнал, что-то, что он – в точности как папа – должен непременно обдумать в одиночестве. В таком месте, где висит тишина.

Не спеша

Когда мы кончили обедать, мама сказала, что мы опять слишком быстро ели. И спросила: помним ли мы, что мы проглотили минуту назад? Мы испуганно посмотрели на маму, подняли с тарелок наши ножи и вилки, чтобы посмотреть, не осталось ли под ними какого-нибудь несъеденного кусочка. Нет, ни крошки. Тарелки были чистые, как вылизанные.

Один брат сказал, что мы ели сосиски… или нет, котлеты, и мы все стали высказывать разные предположения. Мама все выслушала про выдуманное нами мясо и сочиненные овощи и покачала головой. И сказала, что мы просто ужасные мальчишки. В наказание поставила перед нами чистые тарелки. Велела нам молча сидеть на своих местах, а сама принялась петь и ходить туда-сюда между кухней и столовой. Убрала обеденные приборы, разложила приборы для десерта, допела свою неспешную песенку.

– А теперь начинаем сначала, – сказала она, ставя на стол поднос с мисочками и тарелками. – Все заново и не спеша.

Кивнув, мама указала на поднос.

Мы стали рассматривать, что лежит в мисках и на тарелках. А на них лежало столько всего разного, что от удивления мы рты разинули. Один брат чуть не свалился со стула, другой, самый молчаливый, тихонько зажужжал. Мама была как волшебница. Она указывала на пирожок или на пирожное и говорила его название, которое, по-моему, тут же на месте и придумывала. Тыкала пальцем в сладкие гренки или в кексики и объявляла, что вот это – «болтунишки», а то – «толстячки», а вон то – «пока, братишки!». И все с таким видом, будто это чистая правда.

Мы мотали головами и говорили:

– Мама, мы все равно не запомним.

– Запомните, если будете есть не спеша, – сказала мама. – Надо постараться. Печенье и пирожные не поливают соусом и едят по одному. Важно не перепутать, что лежит у нас на тарелке. Каждый кусочек надо прожевать и только потом глотать, потому что иначе подавишься.

Мы все время оставались начеку. У нас с братьями было ощущение, что мама говорит совсем не то, что у нее на уме, но мы не понимали, к чему она ведет.

Она с довольным выражением лица обвела глазами весь стол, от старшего брата, сидевшего от нее с одной стороны, до меня, сидевшего от нее с другой стороны, протянула руку к блюду с теплыми гренками. Положила ломтик себе на тарелку, отрезала кусочек, отправила в рот и стала жевать.

Оттого что мы на нее смотрели, наши челюсти тоже невольно задвигались. Мы жевали свои языки и глотали слюнки, которыми наполнился рот. У мамы был такой счастливый вид, она так наслаждалась своим ломтиком, что и нам тоже захотелось попробовать.

Мы не задумываясь перегнулись через стол, запустили руки в миску с «болтунишками» и цапнули с тарелки по пригоршне «пока-братишек». Мама проглотила свой кусочек как раз вовремя, чтобы сказать, прежде чем мы успели набить рты:

– Не спе-ша!

А мы-то совсем забыли! Мы положили все, что успели нахватать, себе на тарелки и виновато на них уставились.

– Ради Бога, не торопитесь, – сказала мама.

Мы медленно, с достоинством кивнули и продолжали сидеть, глядя в свои тарелки. Привет, «болтунишка», думали мы. Привет, кексик «толстячок».

Мы ничего не запихивали в рот целиком. Отрезáли по кусочку от пирожного, отламывали по кусочку от печенья и по отдельности клали в рот. Глотали не сразу, сначала жевали и ощупывали языком. Кончик языка чувствовал сладость меда, на кисловатое варенье отзывались краешки языка, горечь кусалась в глубине рта, и все обволакивал вкус миндаля. Глотая, мы блаженно откидывались на спинку стула. Такого с нами никогда еще не бывало.

– Такого с нами никогда не бывало, – сказали мы маме.

– Рада за вас, – сказала мама.

– С сегодняшнего дня мы всегда будем есть не спеша, – пообещали мы. – Честное слово!

– Рада за вас, – сказала мама. – Не спеша всегда вкуснее.

Мы не спеша доедали кексики и печенье на тарелках и в мисках и думали, что вечно будем держать данное маме слово. Вечером мы дольше обычного наслаждались вкусом черного хлеба. На следующее утро мы осознали, как, оказывается, вкусно есть на завтрак вареное яйцо.

Но вскоре мы поняли, что мама нас перехитрила.

– Как я рада, что вы теперь едите не спеша, – сказала мама перед обедом и поставила на стол две кастрюли, от которых шел пар.

На всякий случай мы поблагодарили маму за то, что она нас похвалила.

– Не беспокойся, мама, – сказали мы. – Есть не спеша нам совсем не трудно.

После чего попытались улыбнуться с куском сухой свиной печенки за зубами и кочанчиком брюссельской капусты под языком. Едва мама отвернулась, мы проглотили то и другое целиком.

Нигде, ничего

Однажды ночью мой брат залез в постель холодный. Холод застрял у него в пижаме, и дыхание тоже было уличное.

– Где ты был? – спросил я, когда он наконец улегся.

– Нигде, – сказал он.

– Значит, там холодно, – сказал я и поежился.

Он не ответил.

Я ждал, что он сейчас отдышится и что-нибудь скажет, но он ничего не сказал. Он улегся на бок и затих, будто его вообще не было. Он не чесался, не тер ступни руками, чтобы согреться, не сворачивался калачиком. Я долго лежал, пытался расслышать хоть какой-нибудь звук, все равно какой, но все было тихо. Все спали: соседская собака, сами соседи, все машины в округе, ветер. Даже деревья за окном не шелестели. Ни вздоха, ни шороха.

Я как раз собирался снова спросить у брата, где он был, когда на лестнице послышались шаги. Скрипнула ступенька, которая всегда скрипит. А потом скрипнула дверь. Я сел в постели и в темноте увидел, как другой мой брат, пригнувшись, точно вор, пробирается к своей кровати. Он шел не на ощупь, а совершенно уверенно, и быстро юркнул в постель.

Я не ошибся: мой второй брат тоже принес с собой холод.

– Где ты был? – спросил я, когда он улегся.

– Нигде, – сказал он.

– Нигде, – повторил я и стал растирать ладонями свои плечи, чтобы прогнать мурашки. Я нарочно смотрел в сторону его кровати: сейчас он почувствует мой взгляд и скажет, где был, чтобы только от меня отвязаться. Но брат не почувствовал. Он молчал. Сначала он притворялся, что спит и даже вовсе не просыпался, а потом не разжимая губ сказал, что у меня слишком буйная фантазия и вообще винтиков не хватает.

Прошло много времени, прежде чем я сообразил, что давно уже не лежу, а сижу, сердце у меня колотится, я чего-то жду, но ничего не происходит, только в ушах шумит из-за того, что кругом так тихо. Наверное, уже середина ночи. Вот, значит, как выглядит ночная мгла. На другой стороне земного шара сейчас светло. Люди там надевают кроссовки и идут на работу, едят на завтрак бублики, вагоны метро с грохотом выезжают из-под земли. А тут, на этой стороне, все спит, а что не спит, то скрыто во мгле.

Я раскрыл глаза как можно шире. Оттого что я старался не думать о тех существах, которые прячутся у меня под кроватью или за занавесками, перед моими глазами начали появляться самые ужасные страшилища. Они сидели по всем углам. У них были когти, они ухмылялись, скалили зубы и двигались по-паучьи, боком. Еще минута – и я услышу топот восьми лап по линолеуму.

Я очень медленно лег. Вжал голову в подушку, чтобы ничего не слышать, потерся спиной о матрац, который защищал меня снизу, укрылся толстым одеялом и только через несколько секунд решился снова дышать. Спокойно, спокойно…

И тут лестница опять скрипнула.

В голове у меня тотчас распрямилась пружина, я снова сел и навострил уши: что там у двери? Услышал приглушенный смех двух братьев. Мне показалось, что от хохота они одной рукой держатся друг за друга, а второй зажимают друг другу рот, а если бы не зажимали, то расхохотались бы в голос.

Через приоткрытую дверь в комнату начал просачиваться холод.

Один брат спросил:

– Завтра опять?

– Да, завтра опять, – прошептали мои братья. Оказывается, они вовсе и не спали.

Я смотрел в темноте то на одного, то на другого.

Я спросил:

– Что «завтра опять»?

Стало тихо, как будто они удивились, что я еще жив.

– Ничего, – сказали они. – Ничего.

Никто ничего ни о чем не знает.

Весна

Когда приходило время раскрывать окна во всю ширь и вывешивать одеяла на весеннее солнышко, мы с братьями теряли покой. Каждый год в эту пору бабушка говорила, что зима – укромное время года: несколько месяцев жизни прошли невидно и неслышно, ни шатко ни валко, но прошли. Соседка каждый год уверяла, что этой зимой во сне поумирало много стариков, ну а нас самих через неделю-другую начинало преследовать неотступное желание выяснить наконец, правда ли, что крысы утаскивают утят под воду.