Рувим Фраерман - Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви Страница 22

Таня повела головой. Ей трудно было говорить.

- Я всегда одна, я всегда сама, - еле слышно сказала Таня. И добавила еще тише: - Почему отец ушел от нас? Кто виноват в этом, ответь мне.

Теперь мать молчала минуту-две, может быть, больше.

И Таня ни разу не посмотрела ей в лицо: не хватило духу это сделать.

Но вдруг она услышала ровный и спокойный голос матери. Ни один звук не дрожал на ее губах.

- Таня, - сказала мать, - люди живут вместе, когда любят друг друга, а когда не любят, они не живут вместе - они расходятся. Человек свободен всегда. Это наш закон на вечные времена.

Тогда Таня решилась посмотреть на мать, сначала осторожно, снизу вверх, повернув шею, как маленькая птичка, которая, прежде чем сняться с ветки, ищет, нет ли в небе опасности.

Мать сидела неподвижно, высоко подняв голову. Но лицо ее выражало страдание, словно кто-то пытал ее долго словами или железом - все равно, но только ужасной пыткой.

"Кто это сделал?" - подумала Таня с болью, внимательно вглядываясь в лицо матери.

А с этого бледного лица смотрели на нее самые прекрасные в мире глаза - глаза ее матери, до краев наполненные влагой; она блестела на зрачках, и под ресницами, и в углах ее темных век.

- Не уехать ли нам лучше, Таня? - сказала мать.

Таня схватилась за грудь.

- Мама, - крикнула она с изумлением и с глубокой жалостью, - ты любишь его до сих пор!

Она обхватила рукою голову матери, горячей щекой прильнула к ее волосам, обдавая их своим детским дыханием.

- Мама, не слушай меня, не слушай, родная! Я ничего не понимаю больше. Все кружится передо мной.

И в эту минуту почудилось Тане, что весь мир в самом деле кружится над ее головой. Он показался ей странным, как тот непонятный шар, о котором поет в своей песне юный Максим:

Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

то матовый, словно вечерний туман за окном, то лазоревый и блестящий, как родная река, освещенная солнцем с утра, как сад и поле, которые она видела во сне.

Крутится, вертится - хочет упасть...

- Мама, не надо уезжать отсюда, - шептала Таня, плача вместе с матерью.

XX

- Бывают разные виды любви, - сказала толстая девочка Женя.

Она сидела в своей комнате с Таней у окна, перед большим аквариумом, наполненным свежей водой.

Они не враждовали больше. И обе девочки смотрели сквозь стекло и воду на улицу, где за окном давно уже стояла весна. Но вода и стекло искажали ее. Маленькие плененные рыбки хвостами раздробляли огромное солнце, вольно плывущее мимо, и на тонких лучах, как на канатах дивные плясуньи, танцевали над забором пылинки. Старый медник кричал на перекрестке, стучал по железному рельсу, и Тане казалось, что это он вместе со своим железом принес в город на плечах весну.

- А ты любила когда-нибудь? - спросила Таня.

- Любила, - ответила Женя, - только это было давно, еще в третьем классе.

- Но как же ты узнала об этом?

- Очень просто. Он просит, бывало: "Женя, покажи мне задачу". А я знаю, что показывать нельзя. "Не буду", - говорю себе. Но он скажет: "Женя, я больше не буду дразнить". Ну и покажешь. Ничего с своим сердцем поделать не могла. А теперь прошло. Увидела, что плохо стала заниматься, и бросила. Решила - довольно!

- Но как же ты это сделала? - с любопытством спросила Таня.

- Очень просто! Перестала смотреть на него. Не смотрю, не смотрю - и забуду.

Таня разогнула спину, но не перестала смотреть на стекло и на воду, потом без улыбки остановила внимательный взгляд на подруге. Всей душой позавидовала она ее круглым щекам, ее трезвой голове, полной столь удивительных мыслей, и вздохнула. И губы ее, сложенные для вздоха, издали тихий свист.

- Не свисти, - сказала Женя, - это приносит несчастье в дом.

И Таня сдержала дыхание в этом доме, где зимой расцветали царские кудри и среди тонких водорослей жили золотые рыбы.

Обе они помолчали.

- Да, это правда, - сказала Таня, - бывают разные виды любви, - и внезапно ушла, не промолвив больше ни слова.

А старый медник все продолжал кричать на перекрестке, звенеть железом, и за окном стояла весна.

В рощице за домом Тани тоже стояла весна, та же самая. Она подняла траву у подножия каменных березок, свежим мхом согрела корни синих пихт. И пихты покачивали своими густыми, тяжелыми ветвями, сами на себя навевая теплый ветер.

Таня окликнула Фильку. Он ответил ей с дерева, болтая босыми ногами. Своим острым, как шило, ножом чинил он карандаш, а на коленях лежали тетради и книги - тяжелый для мальчика груз, под которым гнулась не только его голова, но и качались как будто вершины деревьев, весь лес ходил вокруг ходуном.

Он учился усердно.

И Таня с того страшного дня на реке не покидала его. Они занимались вместе, и ее резвая память приходила им на помощь обоим.

Таня схватилась за толстый сук, подпрыгнула и тоже взобралась на дерево.

Это была даурская береза, почти без листьев, выросшая криво над землей. Так удобно было сидеть на ней рядом!

- Завтра последнее испытание, - сказал с укоризной Филька, - а ты уходишь на целый час. Сама все знаешь, а другой человек пусть пропадает. И он пропадет. Я даю тебе слово. И, может быть, чтобы он не пропал, ему нужно учиться, - с горечью заметил Филька, - а тебя, когда надо, нет.

- Филька, - сказала ему Таня, - ты бы мог и один выучить эту теорему за час, пока я ходила к Жене.

- А что ты скажешь, - с грустью возразил Филька, - если я ее учу, учу, а она катится от меня, как на колесах?

- Тогда начнем скорей.

Таня, протянув руку, взяла у Фильки свою тетрадь.

- Если две окружности имеют общую точку... - сказала она, глядя на кипевшую от ветра листву.

Но Филька все продолжал чинить карандаш, и охотничий нож его сверкал на солнце, точно крыло лесного голубя.

- Нет, подожди, - сказал он, - ты скажи мне сначала всю правду. В самом ли деле пойдешь ты сегодня на рассвете с Колей на мыс?

- Я сказала тебе правду.

- И для этого надела ты свое нарядное платье и не жалеешь его нисколько?

- Да.

- А если Коля испугается и не придет на мыс?

- Он придет, - сказала Таня, не отрывая глаз от листвы.

- А если отец узнает?

- Он не узнает.

- Ты не боишься разве, что кто-нибудь скажет ему?

Таня пожала плечами:

- Кроме тебя, никто не знает. А ведь ты не скажешь.

Но она все же взглянула на Фильку с подозрением: не смеется ли он. Но никогда в жизни Филька не был так серьезен.

- Я знаю это место, - в раздумье сказал он. - Там на заре всегда пасутся фазаны. Хорошо их стрелять по утрам... Но ты не ходи. Я тебя, как девочку, прошу.

- Нет, я пойду, - ответила Таня.

И по голосу ее Филька понял, что и Тане доступно упрямство.

Все, что мог он спросить, то спросил; все, что мог он сказать, то сказал. Что еще осталось делать?

Он молча посмотрел на Таню. Солнечный свет горел на ее лице, на руках, на легком, красивом платье, которое она не боялась испортить. И он подумал:

"Напрасно, однако, я все это спрашивал. Она ничего не боится".

И в эту минуту в глазах Тани он увидел необычайный страх, которого никогда не видел ни во взгляде ее, ни на ее лице.

Он отодвинулся с невольным испугом:

- Что с тобой?

- Гусеница!.. - крикнула Таня.

Она оттянула платье на шее, крепко сжав его в узелок, и с ужасом повторила несколько раз:

- Гусеница, гусеница! Вот она здесь. Противно! Режь скорей!

Самую малую долю секунды Филька колебался, глядя на свой нож, которым добывал муравьиный сок, и резал серу, и делал столько приятных для Тани вещей.

И вдруг, взмахнув им, отхватил изрядный кусок Таниного платья.

Ничего не испытывая, кроме страха и отвращения, Таня в первое мгновение все еще сжимала в руке отрезанный кусок ткани, затем медленно развернула его. Вместо страшной гусеницы на руке ее лежал обыкновенный сучок.

Страх на лице Тани сменился недоумением, недоумение - отчаянием, когда она увидела на своем платье огромную дыру. Она всплеснула руками:

- В чем же я теперь пойду? Зачем ты это сделал, Филька?

- Нарочно, - сказал он, - хотя ты сама меня об этом просила. Но, может быть, ты теперь не пойдешь на мыс?

- Все равно я пойду. Я пойду, я пойду! - закричала Таня и, спрыгнув с дерева, скрылась, утонула в роще.

И Филька не успел даже заметить, как исчезла она меж черных и белых берез.

Словно вихрь умчал от Фильки друга.

Он остался на дереве один. Геометрия, лежавшая у него на коленях, упала в траву. Полосатый бурундук, самый любопытный из всех живущих в этой роще под корнями даурской березы, подошел к упавшей книге и остановился перед ней. В передних лапах он держал орех, который нес в свою норку.

Филька сердито запустил в бурундука ножом. И острый нож вонзился в землю перед самой мордой зверька.

Бурундук уронил орех и тоже исчез.

А Филька медленно сполз с дерева. Он поднял орех, положил его на ладонь и взвесил - орех был полный. Филька некоторое время смотрел на него без движения, все думая о Тане, и затем, решив, что все-таки каждый орех должен быть раскушен, громко разгрыз его.