Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник) Страница 22

– Ну, – говорю я, – теперь, пожалуй, нам удастся определить, где находится шар, потому что это, наверное, одна из тех линий, которые показаны на карте, – ты их называешь меридианами долготы – значит, нам стоит только спуститься да поглядеть на номер и…

– Ах, не мели, Гек Финн! Никогда не видывал такого пустомели. Неужели ты думаешь, что меридианы долготы проведены по земле?

– Том Сойер, они показаны на карте, и тебе это очень хорошо известно, и они здесь есть, и ты сам это можешь видеть.

– Разумеется, они есть на карте, но это ничего не значит; на земле-то их нет.

– Том, ты уверен в этом?

– Ну да, уверен.

– Значит, карта опять соврала. В жизнь свою не видал такого враля, как эта карта.

Том вспыхнул, я сцепился с ним, Джим поддал жару, высказав и свое мнение, и, пожалуй, мы пустили бы в ход другие аргументы, если бы Том не выронил трубку и не принялся хлопать в ладоши, как сумасшедший, и кричать:

– Верблюды, верблюды!

Я схватил трубку, Джим другую, и мы стали смотреть, но я был разочарован и сказал:

– Верблюды, слепая курица! Это пауки!

– Пауки в пустыне, треска?! Пауки, которые идут караваном? Ты никогда не соображаешь, Гек Финн, и я положительно думаю, что тебе нечем соображать. Разве ты не знаешь, что мы на милю от земли, и эта полоска еще на две или на три мили в сторону. Пауки – попал пальцем в небо! Пауки величиной с корову! Не желаешь ли спуститься и подоить их? Нет, это верблюды, самые настоящие. Это караван, вот что это такое, и растянулся он на целую милю.

– Ну, если так, то спустимся поглядеть на них. Я не верю, – и не поверю, пока сам не посмотрю и не узнаю.

– Хорошо, – говорит он и отдает команду: «Вниз и в ту сторону!» Когда мы спустились наискосок в жаркую погоду, то увидели, что это в самом деле верблюды, и брели они один за другим, нескончаемой вереницей, нагруженные тюками, а при них было несколько сотен человек, в длинных белых балахонах, головы у них были обмотаны какими-то шарфами с кистями и бахромой, которые свешивались вниз; у иных были длинные ружья, у других нет, иные ехали верхом, другие шли пешком. А погода была – ух, чистое пекло! И как же медленно они плелись! Мы слетели вниз совершенно неожиданно и остановились ярдах в ста над их головами.

Тут они подняли гвалт, иные кинулись ничком на землю, другие стали стрелять в нас, а остальные заметались во все стороны, также и верблюды.

Видя, какого переполоха мы наделали, мы поднялись опять на милю вверх, в прохладную погоду, и стали следить за ними оттуда. Прошло не меньше часа, пока они опять собрались и привели в порядок караван; затем они отправились дальше, но мы могли видеть в подзорные трубки, что они ни на что не обращали внимания, кроме нас. Мы двигались помаленьку и следя за ними в подзорные трубки, как вдруг заметили большой песчаный бугор, а за бугром будто люди собрались, а на верхушке его будто человек прилег и нет-нет, да и поднимет голову, точно сторожит, либо караван, либо нас, – наверное мы не знали кого. Когда караван подошел поближе, он сполз на ту сторону и кинулся к толпе людей и лошадей, – теперь мы их ясно видели, – и тут они вскочили в седла и понеслись, как пламя на пожаре, иные с копьями, а иные с длинными ружьями, и все вопили благим матом.

Они налетели, как бешеные, на караван, и спустя мгновение обе стороны столкнулись и смешались в кучу, и тут-то пошла пальба из ружей, какой вы и не слыхивали, и воздух наполнился дымом, в котором ничего нель зя было разобрать. Сражалось в этой битве человек шестьсот, и страшно было смотреть на них. Потом они разбились на отдельные кучки, которые дрались врукопашную, и носились и метались кругом, и набрасывались друг на друга, а когда дым немного рассеялся, то видно было, что земля усеяна убитыми и ранеными людьми и верблюдами и верблюды мчались по всем направлениям.

Наконец разбойники увидели, что им не справиться; начальник их протрубил сигнал, и все, которые остались в живых, помчались прочь и рассеялись по равнине. Последний из них подхватил ребенка и увез его с собой, а за ним с плачем и воплем погналась женщина и далеко отбежала от своих, преследуя его по равнине; но это было бесполезно, и ей пришлось остановиться, и мы видели, как она кинулась ничком на песок, закрыв лицо руками. Тогда Том взялся за руль и погнался за разбойником, и мы со свистом налетели на него и выбили из седла и его, и ребенка. Он здорово ударился, но ребенок не ушибся, а лежал на песке, болтая ручками и ножками, точно жучок, который упал на спину и не может перевернуться. Человек встал, пошатываясь, и пустился ловить коня, не понимая, кто его сбросил, потому что мы в это время поднялись уже на триста или четыреста ярдов.

Мы думали, что женщина прибежит за ребенком, однако она этого не сделала. Мы видели в подзорную трубу, что она сидела, уткнувшись головой в колени; очевидно, она не видала нашей проделки и думала, что ее ребенок увезен разбойником. Она отбежала от своих на полмили, и мы рассудили, что успеем спуститься за ребенком, который лежал за четверть мили от нее, и отвезти его матери раньше, чем подойдет караван, тем более что у него было довольно хлопот с ранеными.

Мы решили попытаться, спустились вниз, и Джим слез по лестнице и подобрал ребенка, который оказался очень милым толстеньким крошкой, удивительно веселым, принимая во внимание, что он только что участвовал в сражении и слетел с лошади; затем мы направились к матери и остановились за ее спиной, довольно близко; Джим спустился по лестнице и стал подкрадываться к ней, и когда уже он был совсем возле нее, ребенок залепетал что-то по-своему, по-ребячьи; она услышала, обернулась, вскрикнула от радости, кинулась к ребенку, схватила его, осыпая ласками, опустила на землю и принялась ласкать Джима, а потом сняла с себя золотую цепь и повесила на шею Джиму, и снова ласкала его, и опять схватила ребенка, и прижимала его к груди, и плакала и радовалась; а Джим побежал к лестнице и взобрался по ней, и минуту спустя мы уносились к небесам, а женщина уставилась на нас, закинув голову и прижимая к груди ребенка, который обвил руками ее шею. И так стояла она все время, пока могла видеть нас на небе.

Глава VII

Птица и блохаю. – Похвальное слово блохе. – Блоха – президент Соединенных Штатов. – Сказка без конца.

– Полдень! – сказал Том, и так оно и было. Его тень превратилась в маленькое пятно около ног. Мы взглянули на гринвичские часы, их стрелки были так близко от двенадцати, что разницу и считать не стоило. Том сказал, что, значит, Лондон находится прямо к северу от нас или прямо к югу, одно из двух, но он думает, судя по погоде, по песку и по верблюдам, что к северу; и на много миль к северу, так же, примерно, как Нью-Йорк от города Мексико.

Джим сказал, что ему кажется, что воздушный шар – самая быстрая вещь на свете, кроме разве некоторых птиц, – например, дикого голубя, или железной дороги.

Но Том возразил, что он читал о железнодорожных поездах в Англии, которые делают около ста миль в час на небольших расстояниях, а на такую быстроту не способна никакая птица на свете, кроме одной – именно блохи.

– Блоха, господин Том? Во-первых, она не птица, строго скажать…

– Блоха не птица, нет? Ну так что же она такое?

– Я не жнаю верно, господин Том, но я говору, что она просто животное. Нет, она не животное, потому что она очень мала для животного. Она должно быть клоп. Да, сэр, вот что она такое – она клоп.

– Бьюсь об заклад, что нет, но будь по-твоему. А во-вторых?

– А во-вторых, птица такое сождание, которое летит далеко, а блоха нет.

– Нет, говоришь? Хорошо, а что значит далеко, по-твоему?

– Далеко – это мили, пропасть миль, никто не жнает сколько.

– Человек может пройти много миль?

– Да, сэр, он могит.

– Не меньше, чем железнодорожный поезд?

– Да, сэр, если дать ему время.

– А блоха?

– Да, должно быть, если дать ей кучу времени.

– Теперь ты начинаешь понимать, кажется, что расстояние еще ничего не значит; главное – время, которое нужно, чтобы пройти это расстояние, не так ли?

– Да, выходит будто так, но я бы не поверил этому, господин Том.

– Дело в отношении, вот в чем; и если ты станешь измерять быстроту предмета его величиной, то что значит птица, человек, поезд в сравнении с блохой? Самый быстроногий человек не пробежит больше десяти миль в час, а это расстояние приблизительно в десять тысяч раз больше его длины. Но во всех книгах сказано, что самая обыкновенная, простая, третьего сорта блоха делает прыжок в полтораста раз больше своей длины; да, и она может сделать пять прыжков в секунду, значит – пройдет расстояние в семьсот пятьдесят раз больше своей длины в одну крошечную секунду; потому что ей не нужно тратить время на то, чтобы останавливаться и опять пускаться в путь, она делает то и другое разом, в одно время; ты увидишь это, если попробуешь прижать ее пальцем. Но это простая, обыкновенная, третьестепенная блоха; а возьми ты блоху итальянскую, первого класса, которая всю жизнь была любимицей знати и никогда не испытывала ни нужды, ни голода, ни холода. Она делает прыжок в триста своих длин и может двигаться целый день – по пяти прыжков в секунду, то есть по полторы тысячи своих длин. Теперь представь себе человека, который может пройти расстояние в полторы тысячи раз больше своей длины, то есть примерно полторы мили в секунду. Это составило бы девяносто миль в минуту, или более пяти тысяч миль в час. Что же, если так, значит, человек, и птица, и поезд, и воздушный шар – ничто перед блохой. Блоха – это настоящая комета в малом виде.