Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 23

Что и говорить, приятно было всякий раз вспоминать Мардохею про Гегая, представлять его круглое и гладкое лицо, смешную походку вперевалочку, неизменную улыбку. Но совсем не то, если в его мысли вдруг влезал Шаазгаз, другой страж царских жен, или же везирь и царский любимчик Аман Вугеянин, который даже в пьяном виде, еле держась на ногах, направо и налево отдавал заплетающимся языком приказы о наказаниях неугодных ему людей. Временами Аман Вугеянин вползал даже и во сны Мардохея, и тогда пестрая, яркая одежда везиря почему-то напоминала змеиную или драконью кожу и казалась такой холодной на ощупь, что к ней страшно было случайно прикоснуться. А один раз Мардохей увидел сон...

Впрочем, он не позволял себе держать этот сон в памяти, потому что следом всегда накатывали какие-то неясные предчувствия, несмотря на то, что у сновидения был вполне хороший, счастливый конец.

Еще у Амана Вугеянина были сыновья от разных наложниц, которых называли в Сузах "змеиным отродьем" - они не только расхаживали по городу в ярких, дорогих халатах и с оружием в руках, но и воообще вели себя, как судьи и сразу же как палачи. Могли запросто ворваться в любой дом, брать все, что приходилось им по нраву, наказывать и миловать по своему усмотрению, даже убивать. Каким-то образом они поднялся по невидимой лестнице власти, и оказались на самой её верхушке - вершине вседозволенности!

Лестница, тоже лестница...

Нет, Мардохею вовсе не тягостно и не скучно было день за днем стоять на одном и том же месте и смотреть на лестницу из черного камня, а иногда на...

3.

...тайные садовые ворота.

Мардохей глядел на маленькие садовые ворота, когда со стороны женского дома Шааггаза появились двое слуг, которые с трудом удерживали в руках большой холщовый мешок. Только когда они подошли совсем близко и торопливо прошли мимо, Мардохей понял, что это - саван, и в накрепко зашитом мешке слуги женского дома Шаазгаза выносили со двора царского дома покойника.

Шаагаз шел следом, сопровождая эту небольшую процессию до ворот, зачем-то становился возле Мардохея и мрачное лицо его, обрамленное небольшой короткой бородой, словно вырубленной из темно-синего камня, сегодня было ещё более мрачным, чем обычно.

"Эти царские жены мрут, как мухи," - сказал Шаазгаз вслух, хотя Мардохей ни о чем его не спрашивал и даже старался не смотреть на его неприятное лицо.

"Хотя нет, они ещё хуже, - продолжал Шаазгаз, - Все же мухи более живучи, и к тому же умеют без труда откладывать личинки и оставлять после себя потомство. А эта Статира полгода ходила с огромным животом и всех донимала по ночам ужасными стонами, а когда пришло время родов, умерла в самом начале схваток, и дитя её тоже издохло ещё в утробе."

И Шаазгаз произнес длинное и гортанное ругательство, подняв лицо к небу, словно хотел промыть руганью горло и, заодно, свою нечистую душу. Мардохею ничего не оставалось делать, как молча изучать извилины на дубовой коре и выслушивать речи царского евнуха, стража царских жен, который не мог больше держать в себе гнев и зачем-то принес его сюда, под дерево.

"Они все ненавидят меня, я знаю. Но все потому, что Гегай целый год балует этих глупых куриц, закармливает их сладостями, вымачивает в благовониях и потакают всяким глупостям - вот они и думают, что для них всегда будет такая жизнь. Но кто бы мне ответил - ради чего столько напрасных стараний? Женщина - она и есть женщина: чем обезьяна безобразнее, тем больше кривляется. Или я неправду говорю?"

А так как Мардохей по-прежнему молчал и лишь заметно передернул плечами, Шаазгаз воскликнул с новым воодушевлением:

"И все купания и благовония нужны только для того, чтобы какая-нибудь из них всего только один раз предстала перед нашим царем и провела с ним одну ночь! Да что там, ночь - уже через час, а то и раньше Харбона вызывает меня во дворец, чтобы я отвел царскую жену в женский дом, и ни про одну из них царь больше никогда в жизни не вспоминает! Ха, ни одну из них он больше никогда не призывает к себе по имени и после той ночи все они тотчас же умирают в его сердце. Но лучше бы все они и в самом деле исчезли в преисподней и не доставляли мне столько хлопот!"

Мардохей с нескрываемым удивлением посмотрел на распалившегося не в меру Шаазгаза, и тот, обрадованный, что его кто-то слушает, пояснил с готовностью:

"А что? Знал бы ты, сколько никчемных дармоедок собралось за последний год в моем доме - даже я, лучший из лучших в своем деле, начал путать их имена и лица. И все они только ноют, требуют сладостей, да песен. И ничего не делают полезного, только распустят до пола свои волосья, чешут их разными гребнями и вздыхают об отцовских домах или о доме этого глупца Гегая, разрисовывают себе красками глаза и губы, примеряют украшения, до полуночи гадают на костях и пьют вино. Была бы моя воля, из всех них я оставлял бы лишь тех, у кого после единственной ночи с царем хотя бы округлялся живот, а остальных бы прочь выбрасывал, как негодный мусор! Одна лишь Статира пыталась выносить царского отпрыска, да и то сегодня слуги закопают её в неопознанном месте, а остальные ведь даже и этого не достойны..."

Шаазгаз по-прежнему стоял возле Мардохея, с наслаждением подставив солнцу свое бледное лицо, на котором его борода, густые брови и черные глаза казались резко очерченными и на удивление страшными. Суровый евнух редко покидал стены своего дома, сильно смахивающего на темницу, и теперь, похоже, радовался возможности хотя бы несколько минут постоять на солнышке и с кем-нибудь поговорить, нисколько не смущаясь, что высокий старжник молчал, но, как ему казалось, почтительно его слушал.

Рассказывали, что из женского дома Шаазгаза по ночам нередко доносились женский плач и стоны. Но что там творилось за стенами? Этого никто не знал и сейчас Мардохей начинал смутно об этом догадываться...

Считалось, что царь Артаксеркс Великий может в любую минуту вспомнить про какую-нибудь из своих прежних жен, призвать её к себе по имени и тогда Шаазгаз обязан в ту же минуту доставить её из гарема во дворец. Но за то время, которое прошло после отстранения царицы Астинь, Артаксеркс ни одну из них не вспоминал, и лишь раз в месяц позволял приводить на свое ложе новенькую двицу из "цветника Гегая", чтобы тут же про неё забыть.

И тогда единственным хозяином - владыкой, царем, тюремщиком, палачом! - для женщин становился евнух Шаазгаз, упивающийся своей властью за закрытыми дверями и вымещавший на них свою лютую ненависть ко всему женскому роду. И ему не важно было, что потом жены х стонали по ночам, как болотные выпи, и что красота их постепенно меркла - такова уж женская судьба...

"...Всякую козу когда-нибудь вешают за её же ногу, - удовлетворенно усмехнулся Шаазгаз, и сплюнул себе под ноги, в траву. - А то - ишь ты! все мечтают стать царицами, всякая безымянная девица, привезенная во дворец из далекой пустыни..."

Мардохей помнил, какие мрачные дни потянулись для дворцовых слуг сразу же после пира, на который отказалась явиться царица Астинь. Когда гнев царя утих и на следующее утро он вспомнил об Астинь и о том, что определено с ней сделать по указу, Артаксеркс, как рассказывали потом утренние прислужники, сделался совсем зеленым, и даже не пожелал подниматься со своего ложа. Несколько дней его лечили лучшие лекари и жрецы, а из Вавилона был срочно доставлен во дворец великий жрец бога Мардука, оживляющий даже мервецов. Священной палочкой он рисовал на земле образ царя, над которым читал заклинания, долго кропил это место водой, простирал к небу руки. А египетские врачеватели советовали применить к царю специальные ароматические бани, уравновешивающие влажный и сухой воздух, а также кровопускание, которое помогло бы устранить дурную кровь, вызывающую упадок сил.

"Царю нужна женщина, новая царица, - коротко сказал тогда Харбона. Он ещё слишком молод, его кровь бурлит и взывает к новой жизни, неужто вы сами этого не видите?"

И тогда царские евнухи приказали, чтобы царю Артаксерксу срочно начали искать молодых, красивых видом девиц взамен царицы Астинь, и во все области были назначены специальные наблюдатели, знающие толк в женской красоте.

Признаться, Мардохей давно уже не слушал, о чем злобно бубнил вслух евнух Шаазгаз, потому что думал теперь о Гадассе, о её навязчивых просьбах ответи её в дом Гегая и про глупые её уверения, что она непременно станет царицей, божественной супругой царя Артаксеркса.

"Никогда, - подумал сейчас Мардохей. - Никогда этого не будет, пока я жив. Она просто не представляет, что её ожидает затем в доме Шаазгаза, в этих мрачных застенках..."

"Они - как сандалии, жмущие ногу нашего господина, - говорил тем временем Шаазгаз, царский евнух. - Их дыхание - как смола, нет, как блевотина, размазанная по праздничному платью. Их лона - что, распахнутые настеж двери, не способные удерживать ни ветра, ни дождя...Потому-то наш владыка, как к жене, прилепился душой к Аману Вугеянину, а с ними ему невкусно пить вино."