И. Ликстанов - Малышок Страница 24

- Ах, как страшно! - вполголоса откликнулась Катя. - Все равно ничего не получится…

- Нет, не размагничивай его! - возразила Зиночка. - Я уверена, что он тоже покажет всем высокий класс… - И при этом она подмигнула Косте, не подозревая, что мальчики задумали нечто совершенно поразительное.

В конце смены за колонны на минуту забежал Колька Глухих и тайком от девочек сунул Косте что-то завернутое в бумагу, а Костя спрятал сверток в инструментальный шкафчик.

Мальчики втроем отправились домой. Заслышав голоса квартирантов, Шагистый высунул нос из берлоги и поскулил, чтобы привлечь внимание Кости, но тот пробежал мимо. Шагистый, должно быть, подумал: «Странно! Если у него сегодня нет корочки, я могу это простить, но почему же он даже не назвал меня хвостатым?» - и забился подальше в берлогу.

Вернулся, вернулся в цех Герасим Иванович Бабин! Каких только ученых слов не наговорили ему доктора, хотели оставить мастера в доме отдыха еще на целую декаду, но мастер улыбнулся, сказал: «Вот как собаку Гитлера побьем, все внутренние гайки и шурупы подтянем. А сейчас, простите, некогда. Работать нужно». И уехал.

Рано утром он побрился, помолодел и задолго до гудка отправился на завод.

- Дывысь, це ж Герасим Иванович! - обрадовался Тимошенко, когда мастер зашел в его контору. - Я ж казав, що Бабин самый неподходящий элемент для отдыха. Сидай, сидай, мастер!

Не успел Герасим Иванович сесть, как Тимошенко завел разговор о том, что директор сейчас особенно жмет на мелочь, потому что заводам-кооперантам неохота возиться с малыми деталями, а из-за них задерживается сборка.

В то время как они обсуждали вопрос об установке дополнительных револьверных станков, за колоннами появились три паренька, зажегся свет.

- Давай! - прошептал Колька и засуетился, крепко сжав свой ротик и побледнев от волнения.

Отперев шкафчик, Костя, тоже взволнованный, испуганный, достал бумажный сверток; из свертка появилась шестеренка.

Колька, звеня ключом, отпустил гайки, прикрепляющие шестеренки к «гитаре», и вместо маленькой поставил большую шестерню. Теперь ходовой валик, двигающий суппорт, должен был работать раза в три быстрее, чем раньше.

- Готово! - шепнул Колька и своей шапчонкой, зажатой в кулаке, смахнул со лба капельки пота. - Пробуй, Малышок!

- Дыши! - сказал Сева, непривычно оживленный, подвижной, с горящими глазами.

На станке уже была установлена деталь, прошедшая накануне обдирку. Костя включил станок. Он сделал это сам, но казалось, что вместо него работает кто-то другой и тянет его в пропасть. Патрон стал вращаться. Костя медленно подвел резец к детали и застыл, не в силах перевести дыхание.

- Ну! - нетерпеливо сказал Сева и дернул рычаг самохода.

Суппорт двинулся влево, и резец снял первую стружку. Удивительно, замечательно! Стружка стала широкой. «Буш» немного задрожал. Никогда еще старенький станок не работал так резво. Ребята даже рты открыли.

- Видал? - торжествуя, засмеялся Колька. - Ха-ха, деятели!

- Ух, берет! Ух, берет! - сказал Сева. - Вот это да! Щеки Кости запылали, волна радости смыла, унесла камень - нет, целую гору! - с его сердца. Прочь страхи, которые всю ночь мерещились ему, прочь сомнения! Смотрите, что делает «Буш»! Идите сюда, за колонны, и смотрите! Вот вам и подшефный Галкиной! Нет, пускай Галкина поучится у него, так будет правильнее!

- А он дрейфил, - проговорил Сева с завистью. - Мы, Николай-чудотворец, и мой станок переналадим?

- Понравилось? - усмехнулся Колька. - Попросишь, так переналажу…

Вернулся, вернулся в цех Герасим Иванович. Вот, заложив руки за спину, идет он между станками, поглядывая налево и направо.

В общем, надо признать, что в цехе порядок. Правда, кое-кто воспользовался отсутствием мастера. Бастриков не убрал стружку из-под станка - как видно, спешил в драматический кружок; у Получиной шкафчик нараспашку. Но грешно жаловаться на ребят - не подвели мастера.

Возле доски показателей Герасим Иванович остановился, просмотрел итог каждой бригады и нахмурился. Его бригада шла ровно: 120-130 процентов изо дня в день. Хорошо? Да, еще недавно это было хорошо, но вторая бригада вдруг добавила десяток процентов и почти догнала первую. Видишь как? Только зазевайся, и уже тебе наступают на пятки. Что же, галчата, надоело вам в передовиках ходить? Мастер пробежал фамилии на доске первой бригады, взял на заметку Перепелкину, которая почему-то потеряла два десятка процентов и едва вытягивала норму, решил крепко пробрать отставшего Мишу Никулина, а потом повеселел: молодец Катя Галкина, молодец Леночка Туфик и почти молодец Малышок! Вот только Булкин идет неровно, нет в нем упорства…

Герасим Иванович услышал позвякиванье металла, удивился и направился в конец цеха.

- Ставь на обдирку! - сказал Сева.

- Сам знаю! - ответил Костя, снял отделанную деталь, установил заготовку и переменил резец на обдирочный. Теперь он был уверен в станке и даже немного посвистел сквозь зубы, как делал это Стукачев.

- Ух, берет! - снова прошептал Сева, когда резец с шумом врезался в сталь. - Ух, станочек, ух…

Вдруг Костю охватил ужас - он понял, что обязательно должна случиться беда. Кто бы мог подумать, что «Буш», старый и спокойный «Буш», может так дрожать, биться, кричать, как он забился, закричал резким голосом раненого металла!

- Стой! - метнулся Колька.

Станок замер без вмешательства Кости. Патрон вращался, но резец омертвел, не брал стружки. Ходовой валик - толстый полированный шток, обязанный передавать движение суппорту, - застыл.

В ту минуту, когда три паренька окаменели перед лицом непонятной катастрофы, послышался знакомый голос:

- Чего натворили?

Герасим Иванович наклонился к станине «Буша», осмотрел «гитару», снял кепку и опустился на стеллаж. Сначала вся кровь бросилась ему в лицо, потом отхлынула, и губы задрожали в какой-то странной, растерянной улыбке.

- Встретили мастера с добрым утром, - трудно проговорил он. - Где шестеренки возьмешь?

Все это потрясло Костю. Если бы было возможно, он дал бы нарезать шестеренки из себя.

Никогда еще люди не любили машины так горячо, как в те грозные военные дни. Советские люди знали, что каждое орудие, каждая винтовка, гремевшая на фронте, делается станком в глубоком тылу, что без их станков патронные сумки и снарядные ящики опустеют, самолет не поднимется в воздух, а военный корабль не выйдет из гавани. Вот почему они берегли машины как зеницу ока, а тех людей, которые обращались с техникой небрежно и портили ее, называли позорным именем - станколом.

На заводе было три случая порчи оборудования, но аварию по вине ученика токаря Константина Малышева нужно было признать самой тяжелой: не имел он права так распоряжаться станком, так своевольничать. Это было ни на что не похоже. Молодые рабочие тайком бегали за колонны посмотреть на шестеренки с выкрошенными зубьями. Девочки ахали, а пареньки посвистывали с видом превосходства: с нами-де такое не случится. Явилась Зиночка и сказала, ни к кому не обращаясь:

- Какой тревожный сигнал!

Когда за колоннами раздавалось обидное слово по адресу станколома, Катя и Леночка поеживались и переглядывались круглыми глазами, а Сева… Сева ничего не видел и не замечал, работал бледный, даже какой-то серый. Что же касается виновника всего происшествия, то он отсутствовал. Крохотное, почти незаметное существо, забившееся в уголок, вовсе не было Костей Малышевым. Это было просто маленькое ничто, вычеркнутое из жизни.

Что это говорит главному механику суетливый, горячий Тимошенко? Что отвечает главный механик? Наконец они условились поставить на станок шестеренки с малозагруженного «Буша» из ремонтного цеха, а потом на свободе нарезать новые шестеренки.

Сердце Кости обливалось кровью. Как он изранил свой замечательный, свой любимый станок! Чего бы он ни дал, чтобы сгинул этот тяжелый сон!…

Кто-то наклонился к Косте, заслонил его от цеха:

- Не отчаивайся, Малышок…

Это сказала Нина Павловна. Слезы сдавили горло, и Костя еще ниже опустил голову. Возвращаясь в свой цех и поравнявшись с Катюшей, Нина Павловна что-то сказала. Девочка удивленно посмотрела на нее и увидела серьезное лицо, похудевшее, с добрыми глазами.

- Не оставляй Малышка! - повторила Нина Павловна. - Он сделал это не по злой воле.

До самого обеда Костю никто не трогал, но мастер не позволил ему возобновить работу на «Буше». До самого обеда… А что такое обед? Когда Катя сказала: «Пойдем в столовую, Малышок», он не сообразил, чего она хочет.

- Он абсолютно ненормальный! - прошептала Леночка, готовая прослезиться.

- Пойдем же! - настойчиво повторила Катя. - Надо обедать, понимаешь?

Она схватила его за руку и потащила. Он подчинился.

У цеховых ворот, возле досок показателей, шумели, смеялись, что-то выкрикивали ребята. Среди них стоял завкомовский художник - длинный парень, который только и умел, что рисовать. Он пристроил над доской первой бригады новый плакат и, по-видимому, очень гордился своей работой. Действительно, получилось здорово: на плакате был изображен несимпатичный человек в длинноухой шапке. Приплясывая, он доламывал станок какой-то небывалой конструкции. Во все стороны летели громадные болты, гайки и шестеренки. На плакате вверху было написано большими черными буквами: «Позор станколому Малышеву!» - а внизу еще хуже: «Станколом - помеха производству и фронту».