Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?.. Страница 24

Мы оба вылезли из проделанной нами норы. Долго сидели молча, собираясь с силами. Каждый про себя обдумывал, как быть дальше.

— Надо пробраться к штреку, — сказал Иван. — До него недалеко. Если, на наше счастье, выход из «Аршинки» не завален, то мы как-нибудь выберемся. Но если и в штреке обвал…

Ниша, где мы находились и куда Иван успел юркнуть, когда начался обвал, была довольно просторной. Но долго оставаться в ней было опасно. Поэтому мы принялись за дело. Вдвоём берёмся за большущие камни, складываем их позади себя. Те, что полегче, передаём из рук в руки. Впереди себя берём, перекладываем назад: расчищаем путь из забоя к штреку. Лишь бы какая-нибудь глыба невзначай не скатилась на нас, увернуться некуда: вперёд дорогу ещё не отрыли, назад — сами заложили. А иной раз и песчинка вызывает обвал.

Не знаю, сколько времени мы трудились. Наша лазейка упёрлась в стену. Ощупываем руками — сплошная каменная стена.

— Зря старались!.. — простонал я.

— Не зря, — спокойно сказал Иван. — Если это левая сторона забоя, то мы по ней выйдем к штреку.

— А если это не левая, а правая? У меня всё в голове перепуталось. Меня швырнуло куда-то, и я забыл, где какая сторона. Ты уверен, что мы идём в нужном направлении?

— Не уверен… Но, по-моему, в этой стороне штрек.

Слегка отдохнув, мы начали проделывать лазейку вдоль стены. Всё труднее становится дышать. Жарко. Даже в полдень на берегу Ушны не бывало так жарко. Во рту пересохло от жажды. Хотя бы глоток воды… Иван тоже облизывает потрескавшиеся губы, но помалкивает, не хочет мне напоминать про воду. И я молчу. Если не говорить про воду и еду, легче переносить и жажду и голод…

Мы уже с трудом двигаемся. И сесть нельзя. Если сядем, можем уснуть. Отдыхаем стоя, прижавшись друг к другу спиной. А сон одолевает. Как замечу, что тело Ивана расслабло, а его голова поникла, тормошу друга. А я забудусь, он тычет локтем меня в бок. Спать нельзя. Уснуть там, где недостаёт воздуха, — значит никогда не проснуться.

И всё-таки руки не дрожат предательски, как несколько часов назад. И дышу ровнее, хоть воздуху мало. И сердце бьётся спокойнее. И страха больше нет. Потому что рядом со мной Иван. Я оборачиваюсь и хлопаю его по плечу.

Мне хочется рассказать какую-нибудь забавную историю, чтобы рассмешить Ивана. Но ничего подходящего не приходит в голову.

Вдруг Иван сильно дёрнул меня за руку.

— Слышишь? — спрашивает с тревогой. Дышит часто-часто. Схватился рукой за горло, будто хочет расстегнуть тесный ворот рубашки, да никак не может.

— Что с тобой, Иван? Я ничего не слышу.

— А ты прислушайся. Кто-то на кубызе играет… Слышишь? Всё ближе, ближе…

— Никакого кубыза не слышу, — шёпотом отвечаю я. И вдруг мне самому чудится щёлк перепелов в поле, погромыхивание телеги…

Откуда же доносятся эти чудные звуки?

И я догадался.

— Это у нас в ушах шумит, Иван, — говорю ему. — Кислороду не хватает. Нам уже начинает чёрт те что мерещиться. Держись, Иван…

А про себя думаю: «Если останемся живы, вот уж когда будем по-настоящему ценить жизнь!»

— Может, в Лисичанск поехали бы учиться… — с грустью говорит Иван, будто разгадав мои мысли.

— Мы ещё поедем в Лисичанск! Только давай поработаем ещё, а потом опять отдохнём.

— Давай, Гильфан, поработаем…

Опять ворочаем камни. Теперь даже маленькие поднимаем вдвоём. Одному не под силу. Разгребаем руками щебень. Иван нашёл округлый деревянный обрубок. Видно, это часть стойки, подпиравшей стену. Мы ласково гладим этот кусок деревяшки, нюхаем. Она чуть-чуть попахивает сосной. В эту секунду нам казалось, что на земле нет ничего прекраснее запаха сосны. Маленький обрубок дерева напомнил нам о земной жизни, вселил в нас надежду. Значит, мы не ошиблись, направление выбрали правильное.

Вдруг откуда-то повеяло прохладой. И сразу стало легче дышать.

— Чуешь, свежестью потянуло? — спросил Иван. — Это из штрека…

— Да, Иван, из штрека! Это спасение!

— Ещё рано радоваться… Возрадуемся, когда солнце увидим.

Мы подложили под голову обрубок сосны и прилегли. Сил не осталось держаться на ногах. От жажды язык прилипает к нёбу. На зубах хрустит песок…

Неизвестно, сколько мы спали. Главное — проснулись. А ведь могли не проснуться.

Я очнулся и тут же растолкал Ивана.

— Опять кубыз играет, — говорит он, едва открыв глаза.

— Пусть играет! Это же здорово! — говорю ему. — Под музыку легче работать. Вставай, пора на работу.

Медленно продвигаемся вперёд. До штрека всё ближе и ближе. Нашли ещё обломок стойки. На его конце железная скоба. Расшатали скобу, еле-еле выдернули. Теперь у нас появилось хоть какое-то орудие.

Ниши, в которых мы убереглись от обвала, в каких-нибудь шести-семи метрах от штрека. А мы уже столько времени преодолеваем это расстояние. Видать, случился фронтальный обвал. Над нами опять словно бы вздыхает земля, поскрипывают перекладины, шелестят струйки песка.

Вдруг оглушительно хрястнуло бревно. Загромыхали, валятся сверху камни. Мы машинально обнялись с Иваном. Сейчас потолок осядет и погребёт нас. Я до боли закусил губы, чтобы не закричать…

Но потолок обвалился поодаль. Там, откуда мы уже ушли. Над нами он только прогнулся. Угрожающе трещали перекошенные балки. Нам прямо на макушки, за ворот сыпался песок.

Потянуло свежим ветром. Мы протиснулись в узкую щель между обрушившейся гранитной глыбой и стеной. Кубарем скатились в штрек. Несколько минут лежали недвижно. Казалось, последние силы покинули нас. От усталости и ушибов я не мог даже пошевелить рукой.

Иван поднялся первый. Он разыскал вентиляционную трубу и щиток с инструментами. По ним мы смогли правильно сориентироваться. Поддерживая друг друга и хромая, мы медленно побрели вдоль штрека. Наконец увидели спасительные огоньки…

Оказывается, мы более суток пробыли под землёй. Нас уже начали искать. Но, как мы и думали, совсем не там, где мы были.

Дома мы спали беспросыпно двое суток. А когда встали, мама растопила баню. Столько пару было, что мы с Иваном чуть уши не ошпарили. Хлещем друг дружку берёзовыми вениками, пахнущими мятой и полынью, песни распеваем, громко смеёмся ни с того ни с сего. Вроде бы смешного ничего нет, а мы хохочем вовсю. Радостно нам, весело. И есть с чего веселиться.

Ссадины на теле щиплют. Но зато мы уже отдохнули и теперь не чувствуем боли. К нам возвратились прежние силы. А беда, которую вместе испытать пришлось, породнила нас ещё больше.

Мы вышли из бани разрумяненные и чистые. Напились чаю с мёдом. Сидим, как почётные гости. Мать хлопочет у стола —  одно подаёт, другое убирает. А самовар паром исходит, пыхтит, как паровоз.

Потом мама села напротив, подпёрла рукой подбородок и глаз от нас оторвать не может. А глаза-то слёз полны и радости.

— Ешьте, набирайтесь силёнок, — приговаривает мама, придвигая к нам всякие вкусности. — Ангел-хранитель простёр над вами крылья, уберёг вас. Из пасти самого Азраиля вырвались…

Мы вышли в сад. Сидим в беседке, на ветру прохлаждаемся. Каким же он нам кажется сладостным, этот ветер!

Иван в моей одежонке. Та, в которой мы вышли из-под земли, превратилась в лохмотья. Её пришлось выбросить. Гляжу на Ивана, и меня смех разбирает. Он выше меня ростом. Мои брюки ему чуть пониже колен. Он похож в них на цаплю. Я сказал ему об этом.

Иван молчит, насупясь, взглянул на меня в упор.

— Твоя матушка сказала, что Ванька Рогов на каникулы приехал. Пойдём-ка к нему, — сказал Иван.

— Зачем?

— Точка! Надо и нам готовиться в техникум.

Ванька оказался дома. Он пригласил нас в комнату.

Но мы предложили отправиться в сад. С наслаждением растянулись на душистой траве. До сего времени я не замечал, что обычная трава так хорошо пахнет. Ванька взахлёб рассказывал о своей студенческой жизни. Да вдруг осёкся.

— Что это вы уткнулись мордами в траву, словно есть её собрались? — спросил он.

— Как она здорово пахнет! — проговорил Иван.

— Иди ты! — не поверил Ванька Рогов и, сорвав пучок травы, поднёс к носу.

Шестой рассказ Гильфана

Однако нашим планам на этот раз не суждено было осуществиться. От намерения поступить в техникум пришлось отказаться.

Встав, как обычно, спозаранку, я вышел во двор и сделал зарядку, облился холодной водой.

Из дому вышла мама. Она присела на ступеньках крыльца, постелила на колени головной платок и стала расчёсывать волосы. Когда она проводила по ним гребешком, я слышал, как потрескивают волосы. Я подошёл к ней.

С детства мне нравилось смотреть, как мама расчёсывает волосы. С давних пор длинные и толстые косы считались богатством девушки, её гордостью. Расчёсывая волосы, мама всегда бывает задумчива. Наверно, вспоминает свою молодость. Сейчас её волосы не такие волнистые и пышные, как были прежде. Мне всякий раз становится грустно, когда я замечаю, что мамины косы стали чуть короче и тоньше. А то вдруг промелькнёт в них серебряная нить. С лёгкой печалью в голосе мама говорит, что, если косы утрачивают красу свою, это означает, что проходит пора молодости. Смотрю с нежностью на маму, и мне хочется взять гребешок и самому расчесать её волосы.