Дорогие мои мальчишки - Лев Абрамович Кассиль Страница 26

– Она у нас какая-то отсталая, оттого что без матери… – пожаловался Капка Сташуку. – Другие в ее возрасте уже все ордена знают, а наша до сих пор ромбик от шпалы различить не может. Ну ее! Спи, Нюшка.

– А чего это на ленточке написано спереду? – спросила Нюшка, залюбовавшись золотой надписью на бескозырке Сташука.

Сташук протянул ей ленточки:

– Вот, гляди. Здесь якоря, а тут написано: «Краснознаменный Балтийский флот». Ясно? Чтобы видно было, откуда мы.

– Это если потеряетесь, да?

– Ну тебя, Нюшка, спи! – прикрикнул на нее Капка и повернулся к гостю: – Знаешь что? Давай-ка, пока время еще есть, сходим к Корнею Павловичу, мастеру нашему. Надо с ним дотолковаться сперва.

Когда они выходили, какая-то тень метнулась от калитки. Капка и Сташук не обратили на это внимания.

Они шли по улице. Чернели силуэты домов. Ни огонька не было вокруг: затемнение в последнее время соблюдали очень строго. – А у нас в затоне сомы здоровые есть, – хвастался Капка. – Один раз человека утащил совсем.

– А камбала у вас есть? – спросил Сташук. – Нет, камбалы нет. – Ну то-то!.. Они перешли через улицу, свернули в проулочек, спускавшийся прямо к Волге. И сразу им дохнуло в лицо тепловатой сыростью. Волга была рядом, совсем близко, и черная, почти невидимая гладь ее кое-где была продернута поблескивающими нитями плесов.

Глава 19

Высокие договаривающиеся стороны

Они подошли к домику Матунина. Он был окружен палисадничком, за которым росли высокие цветы «золотые шары». Сквозь щели ставня пробивался свет.

– Затемнение-то аховое, – критически заметил Сташук. – Ты слушай, – предупредил Капка, – я сперва войду и скажу, а потом уж ты. А то он, знаешь, строгий, наорать может. Как начнет: «Что же это вы, батеньки-матеньки, полуночники…» Тогда с ним и говорить нечего. Капка открыл калитку, взошел на крыльцо и постучался в дверь. Сташук, оставшийся у калитки, слышал, как женский голос окликнул Капку, он что-то сказал в ответ, щелкнула задвижка, упала цепочка. Капку впустили. Не прошло двух минут, как Сташук услышал голос Капки:

– Сташук, иди сюда. Осторожно, тут приступочка.

Виктор прошел через сени и очутился в чистенькой, просто, но хорошо убранной комнате. У окон стояли аквариумы. Корней Павлович был большой любитель по этой части. За стеклами одного аквариума сновали полосатые красные макропо́ды. В другом стеклянном ящике медленно проплывали вуалехво́сты и телескопы – золотистые рыбины, похожие на хвостатые бинокли. Короткими толчками перемещались большие серебристо-полосатые месяцеобразные скаля́риусы. Водоросли, похожие на зеленый стеклярус, шевелились в прозрачной воде. И позади большого аквариума, стоявшего посреди комнаты, за столом, на котором горел начищенной медью толстощекий самовар, стояли бутылки и лежала всякая закуска, Сташук с удив лением заметил мичмана Антона Фёдоровича Пашкова. Блестели его шевроны на рукавах.

– Заходите, заходите, деточки, – приветствовала смущенных ребят Наталья Евлампиевна, аккуратная, чистенькая старушка, супруга мастера.

– О-о, батеньки-матеньки, – заговорил Корней Павлович, – сдружились уже, видать! Мы-то тут сидим толкуем, как бы это дело сладить, чтоб друг дружке взаимно помощь давать по надобности, а они уж, видать, Антон Фёдорович, наперед нас обскакали… Ну, садитесь. Капа, бери сту́ло. Вот возьми огурчика малосольного. И вы, пожалуйста.

На столе стояла керосиновая лампа и в чисто вымытом стекле пламя, легонько постреливая, пускало тонкие золотые стрелки. Пар кудрявился и таял над самоваром. Наталья Евлампиевна налила ребятам по чашке, пододвинула варенье.

– Угощайтесь, деточки, это крыжовное. Самая польза от него. Еще до войны варила. Осталось чуточек. Кушайте.

– Ну а мы, извиняюсь, еще по одной перепустим, – сказал мастер, наливая из бутылки гостю и себе.

Он поднял стопочку, наставительно поглядел через нее на свет, чокнулся с мичманом, опрокинул стопку в рот, зажмурился, нащупал корочку на столе, понюхал сперва одной ноздрей, потом другой, открыл изумленные глаза, наколол вилкой ломтик огурца и с хрустом закусил. Мичман тоже выпил и глазом не моргнул, только большим пальцем распушил усы. Потом моряк свернул цигарку, вынул кресало, кремень и фитиль, стал высекать огонь.

– Что вы, что вы! – остановил его мастер. – Чай, у нас зажигалка своего, местного, изготовления имеется…

Наташа, где тут моя давеча лежала?

– Это вещь неверная: то камешек сточится, то бензин вышел, – сказал мичман. – Сказочку слышали про русский огонек?

– Не приходилось.

– Ну так вот, теперь вы послушайте, – сказал мичман, закурил и, отодвинув в сторону стакан, начал: – Поймал раз один наш боец немца в плен. Ну, фашист сперва было упирался, потом видит – дело капут. Оружие кинул и ручки задрал. Повел его наш боец к себе в часть. Идут они, идут, охота стала закурить. Немец цигаретку в зубы и нашему коробок сует, угощает: «На́, кури, рус!» А наш не берет у него и свертывает себе сам свою дымогарную, в два колена, толщиной в полено.

Теперь вынул немец свою заграничную блиц-зажигалку.

Трык! – загорелась. «На́, рус, прикури!» А наш боец от ихнего фашистского огня отказывается, брезгает как бы вроде.

Вынимает он походное свое кресало, огниво, шнур, фитиль, и пошла искру выколачивать: чирк-чирк!.. Ну ясно, с одного-то разу редко чтоб взяло. А немец уже насмешку строит, похваляется. «Ну где, – говорит, – тебе, рус, против нашей заграничной техники воевать? Гляди сам». Боец наш огонек себе высек, запалил свою дымогарку да и говорит тому немцу: «А ну, фашист, дай-ка сюда поближе твою заграничную чиркалку. Крутани еще разок». Немец это подносит к нему зажигалку свою, трык пальцем колесико – пожалуйте, бит-те, горит! А боец как дунет на зажигалку, так сразу у немца и загасло. Немец трык-трык – не берет больше. Кончилось его дело, бензин весь вышел…

«Ну, – говорит наш боец, – а теперь на-ка, фашист, попробуй мою задуй». И подносит ему фитилек свой. Стал немец дуть – не тухнет русский фитилек. Немец кряхтит, тужится, пыжится, щеки накачал с арбуз целый… Чем больше ни дует, тем пуще огонь раздувает. Тут боец наш ему и говорит, немцу этому: «Эх, – говорит, – вы, фрицы! Все у вас скроено с виду на испуг, а дела-то на один фук. Глядеть, так вроде огонь, а подул – одна вонь. Ну а мы не сразу по́лымем, сперва искоркой. Но уж коли разгорелись, занялся наш русский огонек, так уж тут дуй не дуй, только пуще распалишь. А чиркалки эти заграничные мы почище ваших делать можем. Будь покоен, только руки не доходят. Погоди, вот управимся с вами, не такие еще сообразим». Фашист, однако, попался хара́ктерный, упрямый: дул, дул… да так с перенатуги и лопнул! Вот и вся сказка.

– Ай да сказка! – заметила Наталья Евлампиевна. – Значит, доказал ему русский огонек.

– Выходит, так.

– Ну-ка, и мы огоньку холодного еще хватим по седьмому кону, – сказал мастер и налил из бутылки гостю и себе.

Капка понял, что делать ему тут нечего. Ясно было, что мичман уже обо всем