Я и мои друзья - Александр Галкин Страница 27

К Красному Яру мы приплелись к заходу солнца. Конечно, ни коров, ни даже заячьего хвостика мы там не нашли. Пыльные и усталые повалились на траву, не зная, что предпринять дальше. Отдохнув, Симуш сбегал, обследовал ближнее поле, но не нашел никаких следов. Идти домой мы боялись. Но голод тоже давал о себе знать. Хлеб, молоко и яйца мы уплели еще до отлета. Не ночевать же в овраге… Хоть и лето, но по ночам свежо. Эх, и натворили же мы!.. Знал бы, сидел бы на дне оврага и держался за хвост коровы.

— Что будем делать? — опросил я Симуша.

— Домой надо идти,— решительно заявил Симуш.—А то — ни нас, ни коров! Всполошим всю деревню. Еще хуже будет!

— Верно,— согласился я.— Айда домой! Может, на первый раз и не накажут? Будь что будет!

— Главное — коров найти,— вздохнул Симуш.

На улице нам повстречался Керкусь:

— Эй, где вы шляетесь до сих пор?! — весело закричал он тут же.— Коровы давно дома, дед Степан пригнал. А вас, вон, нет и нет. Ужин стынет, спешите быстрее!

Узнав о том, что коровы пришли домой, мы почувствовали облегчение, словно тяжелую ношу с плеч сбросили. Черные тучи, что собирались над нашими головами, развеялись сами по себе. Мы радостно переглянулись и, как зайцы, сорвались с места: Симуш — к себе домой, я — к себе. Откуда только сила взялась!

Родной дом, запах вкусного ужина в тот вечер мне показались дороже всего на свете.

Огорченные тем, что все у нас в жизни не ладится, мы с Симушом надумали удивить всех. Решили заодно два дела делать: и коров пасти, и рыбу удить. Пусть наши родители знают, на что мы способны!

В это утро я встал рано-рано, взяв удилища и, ведя на поводу Милушу, направился к Паварнинскому пруду. «Нарыбачусь всласть покуда не явится Симуш, половлю…» — думал я про себя, убыстряя ход и торопя корову. Ловить рыбу вместе с Симушом — это тебе, брат, не репу с грядки драть. Лишь чуть-чуть поведет поплавок — друг начнет кричать, топать ногами, и от его воплей рыбы прочь уходят. Или он в рыбацком деле абсолютно не смыслит и не знает, что рыбы шума не любят, либо нарочно отваживает окуней и плотвы от моей удочки. Как бы там ни было, ты хоть лопни-тресни — и слушать не хочет. Ноль внимания! Возмущенный, я ухожу подальше от него, в сторонку. На тихом месте снова закидываю удочки и слежу за Поплавками. Только увидишь первую поклевку и быстро-быстро вздрогнет сердце, только не мигая уставишься на малюсенький поплавок-щепочку, вокруг которой бегут мелкие круги, только наклонишься вперед всем телом, готовясь подсечь, он тут как тут подлетает и, заметив дрожащий поплавок, начинает орать, краснея как рак, брошенный в кипяток:

— Дергай быстрее, дергай! Чего стоишь, как пугало!

И клев от его крика немедленно прекращается. Дергай, не дергай удочку — бесполезно. И какой дьявол несет Симуша в этот момент! Так бы и треснул его удилищем по спине!

В нашей деревне — два больших пруда. Один — в саду, другой — в Паварне. В колхозный сад, конечно, с коровой не пойдешь, туда и близко дед Степан не подпустит. А Паварнинский пруд — в верстах двух от села. Нужно только пересечь сумрачный лес. Рассказывают, что Паварнинский лес когда-то сгорел от молнии, и на его месте долгое время даже трава не росла. Но в последующие годы земля собралась с силами, покрылась мелкой травой и постепенно заросла елями, соснами, нежными березами.

В те годы глубокий лог посреди леса колхоз перегородил земляной плотиной. Собрались в нем паводковые воды, образовался пруд. Пустили туда мальков карасей и сазанов. По берегу распушился, расцвел лес. И Паварнинский пруд облюбовали заядлые рыболовы. Даже в самые жаркие летние дни он не пересыхал. Плотина и берег поросли зеленым дерном, а развесистые ели и молодые осинки надежно укрывали воду от палящих лучей солнца. За прудом расстилалась вольготная щедрая пойма. Богатейшие места для сенокоса! Коров туда пускать не разрешалось. Пасли их на другой стороне, в особо отведенных местах — на лесных прогалинах и просеках. За сенокосными лугами наблюдал и отвечал перед колхозом дядя Мигусь, тамошний лесник.

Поутру — тайком от Симуша — я собрался на Паварнинский пруд.

Отправились мы с Милушей в дорогу. Как не рвалась она по пути к свежей лесной траве, я ее понукивал и подергивал, не давал задерживаться. Лес мы, можно сказать, миновали быстро. И вот за деревьями блеснула вода. Вскоре вышли мы с Милушей к берегу. Корова притомилась, а с меня так и бежал пот. Но только выбрались на берег, я так и замер. Какая красота! Солнце уже вызолотило верхушки деревьев. Листва сверкала, точно обитая медью. Парок гулял над сонной водой, недвижной, чистой как зеркало. Стояла полная тишина. Казалось, что любой шорох слышен на другом берегу. Деревья точно умывались в воде. Посмотришь на их отражение, кажется, что растут кроной вниз. Голова даже кружится.

Стою я, очарованный этой красотой, а Милуша сзади дергает веревку, обиженно сопит. Ей природа — ни к чему! Корова — и есть корова. Ее к траве-мураве тянет.

Я Милушу пустил пастись, а сам побежал к воде. «Вот, благодать! Ни шума, ни гама. Половлю в одиночку!» — радовался я.

Выбрал местечко под кустом ивняка, буйно раскинувшегося над водой. Размотал леску, забросил в воду удочку и сел ждать. Вдруг слышу — всплеск! Поначалу я решил — рыба играет. Но на воде — никакого движения. Она чиста и ровна, как лед на катке. Только рядом из-под куста частые круги поплыли. Что такое? Выходит, там кто-то есть?

Я заглянул тихонько за куст и — ахнул. В тени, по другую сторону от меня сидел Симуш. Его зеленая рубашка так сливалась с травой, что сразу и не различишь? «Вот, человек! И когда он притащился?