Евгений Пермяк - Памятные узелки (сборник) Страница 3

Не ломайте голову, вы никогда не догадаетесь. Это приветствовали розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.

- Как мы рады встрече с вами, милые сестрички! - перебивая одна другую, кричали круглолицые Картофелины. - Какие вы красивые! Как вы ослепительно блестите!

Калоши, пренебрежительно посмотрев на Картофель, затем надменно сверкнув лаком, довольно грубо ответили:

- Во-первых, мы вам никакие не сестры. Мы резиновые и лаковые. Во-вторых, общего между нами только первые две буквы наших имен. И в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.

Картофелины, потрясенные высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них стала говорить Трость.

Это была весьма уважаемая Трость ученого. Она, бывая с ним всюду, очень многое знала. Ей пришлось походить с ученым по разным местам и повидать чрезвычайно интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по своему характеру Трость была молчалива. Именно за это ее и любил ученый. Она не мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и, ни к кому не обращаясь, сказала:

- Бывают же такие зазнайки, которые, попадая всего лишь в переднюю столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!

- Вот именно, - подтвердило Драповое Пальто. - Так и я могло возгордиться моим модным покроем и не узнать своего родного отца Тонкорунного Барана.

- И я, - сказала Щетка. - И я могла бы отрицать свое родство с той, на хребте которой я росла когда-то щетиной.

На это легкомысленные Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать необходимые для себя выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!

Трость ученого, поняв, что с такими гордячками церемониться нечего, сказала:

- Какая, однако, у Калош короткая память! Ее, видимо, затмил их лаковый блеск.

- О чем ты говоришь, старая суковатая палка? - стали защищаться Калоши. - Мы все очень хорошо помним.

- Ах так! - воскликнула Трость. - Тогда скажите, сударыни, откуда и как вы появились в нашей квартире?

- Мы появились из магазина, - ответили Калоши. - Нас там купила очень милая девушка.

- А где вы были до магазина? - снова спросила Трость.

- До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.

- А до печи?

- А до печи мы были резиновым тестом, из которого нас слепили на фабрике.

- А кем вы были до резинового теста? - допрашивала Трость при общем молчании всех находившихся в передней.

- До резинового теста, - слегка заикаясь, отвечали Калоши, - мы были спиртом.

- А кем вы были до спирта? Кем? - задала Трость последний, решающий и убийственный вопрос высокомерным Калошам.

Калоши сделали вид, что они напрягают память и не могут вспомнить. Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.

- Тогда я напомню вам, - торжествующе объявила Трость. - До того как стать спиртом, вы были картофелинами и росли на одном поле и, может быть, даже в одном гнезде с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими крупными и красивыми, как они, а мелкими, плохонькими плодами, которые обычно отправляют в переработку на спирт.

Трость умолкла. В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что эта история произошла в квартире, где жили очень хорошие люди, которые относились с уважением к окружающим.

Мне больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили извинения у своих родных сестер.

Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..

СЧАСТЛИВЫЙ ПРИБОР

Нож и Вилка долго служили хорошим столовым прибором. У них были красивые костяные ручки, затейливая резьба. Их подавали к столу даже после того, когда они несколько устарели. Потому что все любовались ими и говорили:

- Ах, какая это заслуженная антикварная пара!

И все было бы хорошо, но Нож начал портиться. Или годы, или что-то еще подействовало на него, только он в пылу раздраженности сказал Вилке:

- Ты мне не пара, трехрогая отсталость. Теперь в моде четырехрогие вилки из нержавеющей стали, с ручками из пластической массы.

Вилка, как известно, остра от природы. И она тотчас же больно уколола Нож:

- Ты посмотри на себя в никелированный поднос, молодящийся тупец, и, может быть, тебе будет над чем задуматься.

С тех пор она его колола ежедневно. Нож от обиды чернел и покрывался ржавчиной. Его сделали кухонным ножом. Им чистили рыбу, щепали лучину для растопки плиты, а иногда открывали консервные банки. Нож вскоре пришел в негодность, и его выбросили на свалку.

Вилка злорадствовала, но недолго. Ее перестали подавать к столу. И ей стало ясно, что без ножа она не может быть столовым прибором.

Тоскуя, Вилка долго валялась в буфетном ящике. Валялась до тех пор, пока с горя у нее не лопнула ручка, после чего и она была выброшена на свалку. Там-то и произошла печальная встреча Ножа и Вилки. Там-то и были произнесены слова признания, полные отчаянья.

- Ах! - плача, сказала Вилка. - Я так была несправедливо колюча к тебе...

- Ох! - рыдая, воскликнул Нож. - И зачем только я обратил внимание на эту штампованную, четырехрогую ширпотребную вилку. Мы могли бы до сих пор жить счастливым прибором, и нас бы по-прежнему подавали к веселому столу. А теперь уже ничего нельзя изменить. Все кончено! Все кончено, Дженни... Так он называл ее в юности.

ПРО ДВА КОЛЕСА

В одном новом велосипеде жили-были два колеса. Переднее и Заднее ведущее и ведомое. Так как ведущего от ведомого отличить иногда очень трудно и на этой почве нередко возникают споры, велосипедные колеса тоже заспорили.

Заднее Колесо утверждало:

- Если я двигаю велосипед, если я его веду, - значит, я и есть ведущее колесо.

Переднее Колесо на это резонно отвечало:

- Где видано, чтобы ведущий шел позади, а ведомый спереди? Я качусь и веду тебя по моему следу. Значит, я и есть ведущее колесо.

На это Заднее Колесо приводило пример с пастухом и баранами.

- Когда пастух гонит баранов, он тоже находится позади, но никто не скажет, что бараны ведут пастуха.

- Если ты позволяешь себе сравнивать меня с животными, - возмущалось Переднее Колесо, - то не лучше ли представить себе осла, который, идя на поводу за хозяином, стал бы утверждать себя ведущим, а хозяина ведомым.

- Как тебе не стыдно? - взвизгнуло на повороте Заднее Колесо. - Это нелепое сравнение по внешнему сходству. Нужно смотреть глубже. Мои спицы напряжены до предела. Я, изнашивая преждевременно мою шину, привожу тебя в движение. И ты бежишь налегке. На холостом ходу. Да еще виляешь, куда тебе вздумается, и при этом называешь себя ведущим колесом.

- Перестань говорить глупости, - снова возразило Переднее Колесо. - Я не виляю, куда мне вздумается. Я веду тебя, выбирая лучшую дорогу. Я первым принимаю на себя толчки и удары. Моя камера в проколах и заплатах. Кому бы нужно было твое прямолинейное ограниченное движение, если бы не мое лавирование? Я веду тебя. Я! - кричало, дребезжа щитком, предохраняющим от грязи, Переднее Колесо. - Без меня нет Велосипеда. Велосипед - это я!

- Тогда отвинтись и катись! - предложило Заднее Колесо. - Посмотрим, каким будет твое качение без моих усилий... Посмот... - не договорило оно, свалившись набок, потому что в этот миг Переднее Колесо отвинтилось и покатилось в одиночку... Оно катилось метр, два, три... тридцать метров, а затем свалилось набок.

Пролежав некоторое время на обочине дороги, колеса поняли, что без ведущих колес нет движения, как и без ведомых.

Они убедились на собственном опыте, что ведущим и ведомым быть одинаково трудно и одинаково почетно даже в таком простейшем колесном объединении, как велосипед, не говоря уже об автомобиле, поезде, а также о более сложных содружествах других колес, шестерен, маховиков и прочих деталей, составляющих единое целое в разумном и сознательном взаимодействии всех для успешного продвижения.

НОВОЕ ПЛАТЬЕ КОРОЛЕВЫ

Если вы не станете упрекать меня в сюжетной контрабанде из Дании, то я, пожалуй, расскажу вам сказку, противоположную той, которую вы все хорошо знаете.

Некогда на свете жили два ткача, два портных. Они пряли из ничего чудесные нити, ткали из них потрясающе выдуманные ткани, а затем шили поразительно сказочные, но не существующие платья.

Двум ткачам, двум портным жилось худо. Их нередко называли обманщиками, наказывали плетьми, лишали гражданских прав, и они, голодные, бездомные, странствовали по белому свету в поисках волшебной работы, которая приносила бы людям радость. Но всюду их встречали смехом и провожали палками.

Все это было в те стародавние времена, когда певцов приравнивали к шутам, поэтов, сочинителей - к лжецам и обманщикам, а гениев сжигали на кострах.

Долго скитались ткачи, все же однажды судьба улыбнулась несчастным. Они забрели в удивительное королевство.

Королевство, где очутились два ткача, не имело границ, каменных стен или каких-то других ограждений. Оно не располагало войсками и даже пограничными отрядами. Между тем оно было могущественным, независимым и непобедимым. Оно и не могло стать иным, потому что это было Великое Королевство Мечты и Воображения. А как известно, еще никому в мире не удавалось поставить на колени Мечту и поработить Воображение.