Борис Привалов - Петрушка — душа скоморошья Страница 3

— Проведи его ко мне в покои, пусть ждёт…

«Воевода-батюшка»

…А как наш воевода во тереме сидит,

Во тереме сидит, думу думает,

Думу думает, развесёлую…

В доме воеводы всё было жирное да толстое — и собаки, и слуги, и приживалки, и воеводины дочки, и сама воеводиха. Даже мышей так распирало от обжорства и сытости, что они катались по полу, словно маленькие серые бочонки. Жрали мыши до отвала и часто не могли пролезть назад в нору — надутый живот не пускал.

Двери смазывали жиром — чтобы не скрипели. Половицы натирали жиром — чтобы блестели, замки сундучные — чтобы не ржавели. В доме всё было словно салом облепленное — липучее да скользкое.

Ярёмка, невзрачный плешивый мужичонка в рваном зипуне и старых лаптях, приведён был в боярские покои. Он сел на пузатую, блестящую в мерцании лампад лавку. Лавка оказалась скользкой. Ярёмка чуть с неё на пол не съехал. Однако приноровился, усидел.

Тепло разморило Ярёмку. Вздремнул в полглаза. Не услышал, как вошёл воевода.

Воевода был строен и статен. Чужим казался в своём толстом и жирном доме. Борода расчёсанная — серебро с золотом. Ходил легко — половица не скрипнет.

Ярёмка сквозь сладкий, липкий полусон увидел вдруг перед собой сверкающую, холёную воеводскую бороду, сноровисто соскользнул с лавки, поклонился так истово, что чуть в живот боярину головой не въехал.

— Ну, холоп, что скажешь? — спросил ласково воевода.

Ярёмка заговорил сбивчиво, то и дело жалуясь на нищету свою, стараясь выклянчить у воеводы подачку поболе.

Воевода сел на лавку под образа. Поглаживал бороду пальцами, думал, Ярёмкин рассказ в порядок приводил.

Получалось любопытно: холоп Ярёмка, который не пахал, не сеял, а был на оброк отпущен — добывал себе пропитание, а хозяину деньги где мог и как хотел, — кажется, опять богатое дело нащупал. Ловкий малый этот холоп! Который раз князю хорошие деньги приносит!

Подобрали замерзающего Ярёмку на дороге скоморохи. Отогрели, отпоили. Назвался Ярёмка нищим, чтоб легче в доверие к своим спасителям войти.

День за днём, село за селом — привыкли скоморохи к «нищему».

А Ярёмка зря времени не терял, всё разнюхивал, да подслушивал, да присматривался: нет ли у ватаги денег накопленных, не замышляют ли весёлые люди какого дела выгодного.

Разнюхал Ярёмка, что деньги у ватаги есть. И немалые.

Скоморохи бывали разные. Одни имели хозяйство в каком-нибудь селе и бродили только зимой — подрабатывали.

Другие, как трава перекати-поле, бродяжили всю жизнь, стараясь к старости хоть что-то на жизнь скопить. У таких скоморохов всегда всё имущество при себе — случалось, что и деньги попадались. Но с ватагой Потихони дело обстояло особо.

Ей были доверены деньги-выкуп, собранные многими скоморошьими ватагами, чтобы в городе Колядец у боярина Безобразова выкупить скоморохов.

Бояре да воеводы часто так делали: заманят к себе ватагу в дом да и посадят в яму. Потом объявляют: платите выкуп, тогда снова белый свет увидите.

Случалось, если у скоморохов дела хороши были, они откупались.

Но чаще всего приходилось весёлым людям работать на боярина или воеводу до тех пор, пока тот не смилостивится, не вернёт им волю. Иногда, когда пленённые скоморохи долго не могли получить свободу, за них платили выкуп их товарищи.

Вот на ватагу, которая несла выкупные деньги, и наткнулся холоп Ярёмка…

— Деньги у бродяг отобрать нужно, — в который уж раз повторял Ярёмка.

— Но почему они к Безобразову выкуп несут? — задумчиво молвил воевода. — Скоморохи, почитай, не только у этого боярина в яме сидят. Слышал я, у князя Шуйского целая ватага в остроге заперта… И у боярина Шереметева тож.

— У Безобразова в яме сидят люди особые, — пояснил Ярёмка. — Там гусляр знаменитый да певец какой-то… Старцы почтенные. Им самим на волю не выкупиться. Вот и решили скоморохи сообща их вызволить. А боярин, видно, о том прослышал, выкуп заломил невиданный.

— Где ж у твоих скоморохов деньги запрятаны? — оживился воевода.

— Не вели казнить, воевода-батюшка, не ведаю! — испуганно ответил Ярёмка. — Знаю точно — при них. А где, у кого — того не ведаю.

— Хоть у самого медведя под шкурой — всё одно отыщем! — весело сказал воевода и встал со скамьи. — Заманим сюда, в дом, а уж отсюда им не выбраться…

— Ватага, боярин, не простая, — поклонившись, произнёс Ярёмка. — Народ подобрался хитрый, бывалый, кабы не учуяли подвоха.

— Знаю, знаю, чем их привадить, — усмехнулся воевода. — Поди, холоп, к ним да скажи, что у меня в яме, под домом, с прошлой масленицы скоморох сидит, слепой старик. Если ватага меня потешит, я его на волю выпущу. А не придут они сюда, я старика нынче же заживо велю собакам скормить.

Довольный выдумкой, воевода ласково погладил бороду и пошёл к двери.

Ярёмка склонился в низком поясном поклоне.

— За верную службу награжу тебя по-царски! — сказал с порога воевода. — Иди зови скоморохов! Да чтоб про обман не догадались, смотри!

— Всё сделаю, боярин, — бойко ответил Ярёмка. — Есть у меня верный человек для таких дел…

Ярёмка выскользнул из ворот воеводского дома и затаился, оглядывая улицу, меж двух толстых брёвен забора.

Кроме двух пьяных, которых шатало от дома до дома, никого на улице не было.

На площади слышалась музыка — скоморохи кончили своё выступление.

А с воеводского двора доносились звон оружия, топот ног, возбуждённые голоса стражников — скоморохам готовили встречу. И эти звуки были для Ярёмки слаще любой музыки. Он тихонечко рассмеялся, представив себе, как скоморохов по рукам и ногам свяжут да батогами им рёбра посчитают.

Ватага дружных

У всякого скомороха свои погудки.

Когда медведь в последний раз обошёл зрителей и шляпа в его лапах зазвенела медью, скоморохи направились к кружалу.

— Там, где народ кружит, там блин с брагою дружит! — кричал Петруха. — Для тех и кружало, кто ест немало!

Под музыку домры, гудка и бубна скоморохи вошли во двор, где стояли длинные столы. Клубы пара наполняли кружало — стряпухи едва успевали выносить стопы блинов из кухни.

— Скоморох песню спел да в кружало сел, — не унимался Петруха, — съел три короба блинов, три корзины пирогов, возок калачей да два чугунка щей!

Скоморохам дали место. Какие-то подгулявшие мужики тотчас же принялись кормить медведя. Михайло ловко подхватывал блины когтистой лапой и отправлял их в пасть.

— Не портите зверя! — кричал рыжий поводырь. — Обкормите!

— Ничего! — хохотали гуляки. — Брюхо тестом не испугаешь! Должен зверь праздник почувствовать? Эй, ещё свеженьких!

Потихоня аккуратно положил свою дубинку-бревно на снег, снял старую войлочную шляпу, и его седая голова сверкнула на солнце.

— Гляди-ка, гляди, — крикнул кто-то, — бородища как смоль, черным-черна, а голова что снегом обложена!

— Чудно́! — подтвердил другой голос.

— Чего ж тут чудного, — пробасил Потихоня, — волосы на голове на двадцать зим, почитай, старше бороды. Вот и смекай!

И он принялся за еду.

Скоморохам не давали есть спокойно. К ним то и дело обращались с просьбами. Одни просили высмеять скупого хозяина, другие жаловались на суровый нрав и жадность воеводы, третьи рассказывали о проделках полонских попов и купцов — торговых гостей.

— Веселей, храбрей, не жалей новостей!.. Поели, закусили да вору-купчине нос своротили! — балагурил Петруха, успевая, по обыкновению, делать три дела сразу: говорить, слушать и есть.

…Каждый из дружной ватаги скоморохов был по-своему интересен.

Потихоня походил на былинного богатыря. Могучие плечи, шея как бочонок, грудь словно столетний дуб — не обхватишь. На ладонь он ставил салазки с двумя ребятишками, и ещё на ней место оставалось.

Съедал Потихоня в один присест пять дюжин блинов, а за вечер осушал бочонок с брагой.

Великана силача знали многие, о его делах даже гусляры певали.

Был Потихоня честен, прямодушен, смел, за товарища шёл в огонь и в воду не раздумывая. Многие скоморошьи ватаги делали его своим атаманом и никогда в этом не раскаивались. Ведь недаром говорится: «Атаманом артель крепка».

Родителей своих Потихоня помнил плохо — погубило их во время лихолетья войско царя-самозванца, что на Москву шло. Мальчика взяли скоморохи. При них он и остался, обошёл всю Русь, побывал и в дальних степях южных, и к студёному морю заворачивал.

Несколько раз воеводы да бояре предлагали Потихоне ратную службу — хотели сделать его стражником, воином.

Но силач отказывался — мирная жизнь была для него дороже всего.

Однако, когда однажды на город Глубынь напали враги, Потихоня первым пошёл в ополчение.