Радий Погодин - Дверь Страница 3

Мальчик и девочка нехотя расцепили объятия и уставились на Петрова без раздражения и любопытства.

- Шурики, это Петров, - сказал Кочегар. - Он вас не тронет.

- Поженились, что ли? Нарушили законодательство? - спросил Петров.

Мальчик и девочка дружно кивнули.

- Мой сын Аркадий тоже нарушил в свое время. И охота вам?

- Охота, - сказали мальчик и девочка.

- И у моего сына Аркадия это было - на чердаке жили, пока мама, то есть моя жена Софья, не разрешила им жить у нас. Ваши еще не резрешили? Разрешат - куда денутся.

Мальчик резко вскинул голову.

- Мы не пойдем. После всех оскорблений.

- Нате вам рубль, - сказал Петров. - Мне он не нужен уже.

Мальчик и девочка переглянулись. Мальчик насупился. Уши у него стали как у гуся лапы. Девочка подошла к Петрову. Стыдясь, взяла у него рубль. "Рубль взять стыдится, а жить с мальчишкой в подвале ей не стыдно, подумал Петров. - А этот басмач Кочегар, наверное, с них деньги берет за приют". Петров глянул на Кочегара сурово. Тот курил.

- Петров, ты зачем сюда прислан? Подвал проверять - вот и проверяй. Тягу проверь. - В голосе Кочегара Петров угадал грустные интонации позабытых друзей.

- И проверю, - сказал Петров.

- Может, с нами пельмени будете? - предложила девочка. Волосы у нее были светлые, легкие.

"И мальчишка серьезный, курносый, не какой-нибудь ловелас и артист, как мой сын Аркадий. И книжек у них тут много разных. И плюшевый медвежонок. Она принесла, - подумал Петров. - Ишь, глазастенькая".

- Спасибо, - сказал Петров девочке. - Я тягу проверю. Вы кушайте. Он подошел к вытяжному шкафу, чиркнул спичкой. Спичка погасла. - Тяга есть... Тут у вас одно помещение, что ли, на такой дом?

- Три. - Кочегар показал три пальца. Пальцы у него были толстые и короткие. - Следуй, Петров, за мной. - Он вывел его в коридор прямо к двум дверям - "М" и "Ж".

Девочка раскладывала пельмени по тарелкам. Она улыбнулась Петрову как виноватая. Мальчишка нахмурился, стараясь скрыть голодное нетерпение. "Сейчас в горячую пельменю вонзится, и зубы у него заноют. Нет бы подождать, подуть. Не понимают - торопятся. А от горячего портится эмаль". Спина у девочки была гибкая, узкая, и узкими были бедра, затянутые в джинсы. "Может, поэтому они все теперь длинноногие - плоть в длину формируется по джинсам. Что они теперь по литературе-то изучают? Лермонтова? "Пускай она поплачет, ей ничего не значит..."" Последняя фраза привела Петрова в смятение своей болезненной несправедливостью, ему захотелось побежать, купить ребятам чего-нибудь сладкого или ветчины свежей, но денег у него не было.

Петров ткнул пальцем в буквы "М" и "Ж".

- Это у вас строго по нормативам?

- Не сомневайся, - сказал Кочегар. - Проверяй дальше.

На других дверях были прибиты таблички: "Помещение No2" и "Помещение No3".

Кочегар постучал в дверь с табличкой "Помещение No2". Громко позвал:

- Емельян Анатольевич! Емельян Анатольевич! - И пояснил, ковыряя для убедительности у себя в ухе: - Глухой как пень. - Когда дверь открылась, сделал вид, что чешет висок.

- Да уж знаю, что вы меня дразните, - сказал высокий, наклоненный вперед, седой, виноватый мужчина. - Это от тишины. Здесь тишина такая, словно создатель еще не сотворил Еву.

И тут же, как бы самосотворясь, из-под его руки вынырнула женщина. В красных джинсах. В синей майке с белозубым певцом на груди. Туфли на высоком тонком каблуке у нее были желтые. Длинные пластмассовые бусы в несколько рядов - розовые. Лицом она была некрасивая, рыжеватая.

- У Люси душа прекрасная, - сказал наклоненный вперед Емельян Анатольевич.

Кочегар объяснил громко:

- Тоже жить негде. Шуриков родители в дом не пускают, Емельяна Анатольевича дети из дома выставили.

- Их раздражало, что я такая молодая, - сказала Люся. - Но еще больше, что я Емельяна люблю. Это их бесило.

Емельян Анатольевич поцеловал Люсю в маковку.

- Дети осудили меня, как они выразились, за антиобщественный вкус.

- Петров тягу у вас проверит! - прокричал Кочегар и подтолкнул Петрова вперед.

Петрову было стыдно; но он все же прошел в жилище Емельяна Анатольевича. Оно было обширно. Гораздо обширнее помещения No1, где жили Шурики. Надувные матрацы, покрытые новенькими пледами, казались лодочками на черном озере.

Помещение No2 уходило в темноту: пол, потолок и стены теряли в темноте свою соразмерность, они как бы вытягивались в тоннель - в трубу, из которой шел непрерывный зов, похожий на шум прибоя.

Петров потряс головой, ему показалось, что там, в призрачной дали, стоит еще один Кочегар и манит его. Петров еще энергичнее потряс головой, приподнялся на цыпочки и резко опустился на пятки - это ставит мозги на место. Поднес спичку к вытяжному шкафу. Огонь оторвался и улетел, красный, как лепесток мака.

Петров не удержался, спросил:

- Так и живете?

- Я же говорю вам, - улыбнулся Емельян Анатольевич. - У Люси душа золотая. Мы в театр ходим. В кино. Иногда в ресторан. До Люси я не жил, если сознаться.

- Всего вам хорошего, - сказал Петров. - Совет да любовь.

Когда Петров и Кочегар вышли в коридор, Кочегар обнял Петрова за плечи.

- Ну что, друг Петров?

Глядя на буквы "М" и "Ж", Петров спросил печально:

- Тут у вас все в ажуре?

- Как в аптеке. Жильцы аккуратные. Петров, она его и похоронит. Закроет его счастливые светлые очи.

- Как-то мрачно.

- Чего же тут мрачного? Как сказал поэт: и жить, и умирать нужно с ощущением счастья.

- Но какое же счастье жить в подвале?

- Может, ты в своей двухкомнатной квартире живешь счастливее?

Душа Петрова не чирикала - душа молчала. И страшно стало Петрову. Захотелось кефира, кухонного тепла, бумажных салфеток и мягкого хлеба с маслом.

- Где ты этого Емельяна нашел?

- А я его и не терял. Мы с ним брали город Моздок. Потом меня ранило. В Ленинграде встретились.

- Еще помещения есть? - спросил Петров.

Кочегар повернул его к двери с табличкой "Помещение No3".

- Самое маленькое. Пока не занято. - Сказал и открыл дверь.

У стены стояли стол - столешница в конопушках, прожженных сигаретами, и скамейка, когда-то зеленая, но отструганная.

Кочегар и Петров сели.

На противоположной стене холмилась саванна. Широкогрудые быки стояли, опустив маленькие заостренные головы к рыжей земле. Вокруг них танцевали гибкие охотники с копьями. Движения охотников были легкими, ритм торжественным. В белесом небе кружили птицы.

- Охота. Потом праздник, - сказал Петров. - Красный цвет. Цвет праздника - цвет охоты. Самый древний цвет, приносящий радость.

- Помещение Сева занимал - одинокий художник. Тогда хорошо было: две молодые семьи и один разведенный холостяк. Когда холостяк рядом, семьи крепчают, сбиваются в кружок рогами наружу.

- Чего же он такой мотив написал? Фрески Тасили какие-то, - спросил Петров и поинтересовался дальнейшей судьбой художника.

- Сначала охота, как ты сказал, потом праздник, а потом - уход. Рампа Махаметдинова его доконала, горная баба-яга. Повадилась его жалеть. Ты, Петров, кюфта-бозбаш ел? А сулу-хингал? А дюшбара? Чулумбур апур? Нухулды чорба? Шуле мал ягы билен? Не едал. А Сева все это ел. С кислым молоком. Так что он отбыл... Жаль - занятный был хмырик.

Петров уставился на потолок.

Провода на потолке были свежими, шли по роликам ровно, как троллейбусная линия. Лампы в фарфоровых чашках чистые. И никакой паутины.

"Может, тягу проверить" - подумал Петров. Встал и проверил.

А когда снова садился, показалось ему, что быки на стене сместились, повернули рога к нему. Петров прищурился, расслабил члены, и саванна знойнодышащая легла ему под ноги. Он даже запах почувствовал - полынь и сбродившие соки трав. И хрип быков услыхал.

- Куда живописец отбыл? - спросил Петров.

- Туда и отбыл, куда ты сейчас смотришь. Вот он. - Кочегар ткнул пальцем в гибкую черную фигурку с копьем. - Видишь, на нем галстук. Сева всегда галстук на голое тело надевал. Стоит, бывало, перед стеной в таком виде и кисточку галстуком вытирает. - Кочегар уставился на Петрова пристальными глазами. - А ты что подумал?

- Мало ли - художники норовят заниматься абстракциями...

- Эх, Петров, Петров. Робкий ты, Петров, неуверенный в себе. Узкий ты. А надобно смотреть шире.

- Нарываешься, Кочегар, - сказал Петров.

- Так я же насчет Севы и этой росписи. Сева считал, что живопись, как таковую, породила стена. Пока человек жил на ветке, никакой живописи не было. Она ему была не нужна. Куда ни повернется, всюду пейзажи, ландшафты, виды земли плодородной. И куда хочешь можно уйти. Но как только человек забился в пещеру, стало ему тоскливо, стены начали на него давить. Голова и сердце несчастного дикаря заболели. И тогда пришел Гений. И нарисовал на стене быков. И стена в этом месте исчезла. Дикари, конечно, его убили. За гениев у дикарей никто ответственности не нес. Понял, Петров? Хочешь туда? Если хочешь, устрою. Там тепло. Бананов навалом. И девки там тугие, как мячики.